Иржи Марек - Тристан, или О любви

• Название: Тристан, или О любви
• Автор: Иржи Марек
• Издательство: "Известия"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

---

А если спросить, зачем ему все это, мы вряд ли услышим в ответ, что он сподвигнут любовью. Да и разве можно назвать любовью подобное хитросплетение привычек, желаний, суеты и постоянного притворства? А если все же да?

Улица содрогается от шума; Яна Томана всякий раз преследует навязчивое желание быстрее бежать отсюда, центр — это какой-то кошмар! Скорее-скорее в боковую улочку, а там на трамвай, который перевезет его через мост. И лишь здесь, проезжая мимо старинных домов с черепичными крышами, он наконец чувствует, как на него нисходит покой. Из здешних подворотен тянет сыростью и прохладой, а кошки, величественные и равнодушные к мирской суете, неторопливо шествуют по своим делам.

Да, только тут можно перевести дух, только здесь наступает долгожданный отдых. Впрочем, так кажется одному ему, супруга нашего героя ни в коей мере не разделяет его точки зрения, напротив, она уверяет, что у них самая отвратительная квартира, какую только можно сыскать, что в этой дряхлой лачуге вечно воняет плесенью и будь ее муж хоть немного порасторопнее, давно бы получил хорошую квартиру в новом районе с просторными улицами и современными универсамами, а то ей, бедняжке, представьте, приходится толкаться за покупками в лавчонке, где, как мы с вами знаем, еще во время оно покуривал свою пенковую трубку пан Ворел {Пан Ворел — герой «Малостранских повестей» Я. Неруды. (Здесь и далее — прим. перев.)}.

Ян Томан пожимает плечами. Смешно рассчитывать на логику в рассуждениях женщины, которая заранее настроилась вам перечить. А переубеждать ее? Покажите мне безумца, который взялся бы за такую задачку!

Поэтому она говорит, а он молчит, иногда наоборот, он хвалит свою квартиру, тогда она насупленно хмурится, вот почему его тщетные словоизлияния затихают и исчезают, словно вода в песке.

Ах, это упрямое супружеское молчание! Что за удивительное состояние двух людей, когда, устав от бесконечных перебранок, они наконец смолкают, мысленно принимают боевую стойку, оскаливают зубы и выпускают воображаемые когти вроде бы и незаметно, зато с завидным постоянством. Ах, это поразительное молчаливое глубокое непонимание! Они подобны двум тиграм, вконец измотанным бесконечной, бессмысленной борьбой, когда уже нет сил прокусить сопернику глотку. И кладут они тогда утомленные головы друг другу на плечи и сонно тыкаются мордами. Вот с кого надо брать пример, говорят те, кому еще не надоело браниться, смотри, как эти двое преданы друг другу без слов! Ну чем не образец супружеского согласия!

Ибо обман есть то, что помогает нам жить, а самообман — вершина мудрости.

Вот и Яну Томану, наверное, просто кажется, что когда он выходит на эти улочки, такие привычные и родные, то с него словно смывает всю эту муть окружающей обыденности. Ему мерещится, что здесь длится то, старое время, надо только получше вглядеться, и наверняка увидишь, как распахнутся широкие дворцовые ворота и выедет карета, а из ее окошка женская ручка с батистовым платочком подаст тайный — чтобы никто, даже строго оглядывающий улицу лакей на запятках, не заметил — знак!

Судьбы людей во времена давние и нынешние поразительно схожи между собой. Мы едим такой же хлеб, как ели тогда, да и кусок мяса доставляет нам точно такую же радость, впрочем, разница все же есть: раньше подливку подбирали коркой из общей миски, а нынче кусок накалывают на вилку и только потом обмакивают в подливку. Но разве в этом дело? То же самое солнце падает на стены домов, а если когда-то о богатстве хозяев судили по ширине ворот, то ведь и сейчас так, с той лишь разницей, что вместо экипажей оттуда выезжают автомобили.

Ян Томан усмехается собственным странным рассуждениям: если бы моя жена знала, о чем я думаю по дороге домой, наверняка бы прошлась на мой счет.

Однажды философ справедливо заметил, что в наших мыслях тайно отражается наш характер. Ян Томан, не забывай об этом!

* * *

Услышав собственное имя, он вынырнул из забытья и заметил соседа, старого пана Хиле, торопившегося к нему, возбужденно размахивая рукой. В ней было какое-то письмо. При этом остановился не только Ян Томан, но и многие другие прохожие: в здешних местах не принято окликать слишком громко.

— Друг мой! — вопил пан Хиле. — Представьте себе, я уже получил! Ответ из отдела охраны памятников! Я только что нашел его в ящике и не стерпел, бегу похвастаться! Надо же, а я целый день просидел в библиотеке!

Пан Хиле был уже в годах, но отличался невероятной бодростью.

— Читайте-читайте, я-то уже наизусть выучил, это просто великолепное письмо!

Томан был весьма удивлен, причем не столько содержанием письма, сколько необычной возбужденностью собеседника. Она напоминала вздымающийся смерч, и выпусти тот сейчас из рук письмо, его, наверное, унесло бы этим ураганом под самые небеса.

— Это ваша заслуга, пан Томан, только ваша! — восторженно шептал старик. — Ведь это была ваша идея, и именно вы оказали мне любезность написали наше сообщение на бланке вашего института. Еще бы, научно-исследовательский институт министерства! Это звучит совсем иначе, чем письмо какого-то пенсионера. Будь я хотя бы пенсионер археолог, историк или на худой конец литературовед! А я просто фининспектор на пенсии и старый фантазер, которому втемяшилась в голову блажь… Но благодаря вам все сдвинулось с мертвой точки! Может, бог даст дождаться мне того часа, когда стена галереи, друг мой, засияет древними красками возрожденной фрески и во двор бесплатно будут пускать посетителей, спешащих полюбоваться тем, что скрыто сейчас под штукатуркой.

— Фреска Хиле, — с улыбкой добавил Ян Томан, возвращая письмо в дрожащие руки подпрыгивающего от нетерпения старика.

— Прошу вас, не говорите так! Я недостоин и никогда не буду достоин такой чести! Помог кусок той штукатурки, что отвалился в прошлом году. Именно он привлек мое скромное внимание к этой фреске. Она и вправду есть… Неизвестно пока, в каком состоянии. Может, уже окончательно разрушена и штукатурка отвалилась как раз там, где сохранилось совсем немного, а остальное давным-давно уничтожил пожар… Вы сами знаете, ведь мы об этом не раз говорили, наш дом, вероятно, значительно перестраивался. Вот и та старая передняя не сохранилась, какая жалость! А она ведь там была, остался же фундамент колонны в боковой стене коридора. Знаете, из-за нее я даже зашел к нашей досточтимой соседке, пани Гронковой, особе, между нами, довольно противной, но, разумеется, в ее квартире нет и следов колонны. Вот было бы славно, если б высшие силы приняли решение выселить эту бабу, потом снесли бы стену ее квартиры, и тогда колонна явилась бы во всей своей красе! Ибо, судя по всему, эта фреска украшала стену над готической аркой со стороны сада, от которого, как видите, уже не осталось ни деревца!

Пана Хиле, одержимого мечтой о возвращении всем домам их первозданного вида, довольно мало заботило, куда при этом денутся живущие в них люди. Он был из той категории энтузиастов, кто компенсирует любовью к старым вещам ненависть к человечеству в целом. Он был непоколебимо уверен, что люди из-за своей беспредельной жестокости и по непростительной глупости уничтожили старые памятники, приспособив их к собственным нуждам, вместо того чтобы самим приспособиться к сокровищам старины.

Вот почему Томану пришлось охладить неуемный пыл пана Хиле:

— Дорогой сосед, насколько мне известно, таким учреждениям, вроде отдела охраны памятников и тому подобным, требуется довольно много времени, чтобы перейти от писем к делу и от вежливой признательности за благородный интерес к памятникам старины к самому процессу реставрации. Тут тебе и план, и материалы, и бухгалтерский баланс, и строительные мощности — господи, да всего не перечесть. Вы уже видите дом, украшенный великолепной фреской, а у них на уме общегосударственные проблемы и дыры в бюджете, что, понятно, вещи совершенно разные.

— Все это так, мой дорогой, но представьте, что было бы со мной, если бы они ответили, что им нет никакого дела до нашего письма! Сидел бы я понурясь и, уж конечно, не побежал вам навстречу. А они написали: «Необходимо немедленно провести работы по сохранению памятника старины». Как великолепно сказано! Это настолько невразумительно, что вселяет в меня самые смелые надежды.

Пан Хиле с чувством пожал Томану руку и тут же предложил посидеть где-нибудь за стаканчиком вина, а поскольку в этом деле он был знатоком, то они отправились в заведение под названием «У короля брабантского».

Туда, правда, надо было карабкаться вверх по крутой улочке, и старому пану пришлось изрядно попыхтеть. Но когда наконец они уселись за крепкий старый стол, то разом, как по команде, сдвинули стаканы.

— Выпьем за то, чтобы у нас под рукой всегда был подходящий к случаю бланк! — улыбнулся Томан. — Ведь это же чистая случайность, что я работаю в учреждении, на бумагах которого стоит штамп «Институт министерства культуры».