Самсон Гелхвидзе - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Самсон Гелхвидзе
• Жанр: Современная проза

Гелхвидзе Самсон Прокофьевич родился 26 марта 1958 года в городе Тбилиси, в семье служащего.В 1975 году закончил 9-ю среднюю школу г. Тбилиси и в том же году поступил В Грузинский Политехнический Институт (ГПИ) им. В.И.Ленина, на строительный факультет, который с отличием окончил в 1980 году по специальности “Промышленное и гражданское строительство”. В 1989 году защитил кандидатскую диссертацию, утвержденную Высшей аттестационной комиссией (ВАК) при Совете Министров СССР. С 1980 года по сегодняшний день работал в разных учебных заведениях и научно-исследовательских институтах АН страны. Является автором многих научных трудов и изобретений. Свои первые шаги в поэзии и прозе начал делать с 1984 года.На суд читателей представляется первый сборник рассказов автора “Торговцы болью”, в котором автор пытается, по его высказыванию, предпринять попытку изловить, хоть на миг, летящее стрелою время.Предложенный автором сборник рассказов для него является той синицей в руках, которую ему удалось изловить из улетевшей журавлиной стаи жизни прошлого. Отзывы и пожелания просим присылать на адрес отправителя.

---

– Я знала это давно, можешь не волноваться.

– Ты уверена в этом?

– Да, ибо я сильнее тебя и меня невозможно осилить и провести.

– Как? В таком случае играла со мною ты?

– Да, представь себе.

– Да, но я ведь солгал, решил проверить тебя, а ты…

На самом деле этими словами он давал ей пощечину, направляя на то, чтоб она опомнилась, прекратила свои игры.

Тут растерялась и пришла в полное смятение Тома.

– Одной из самых больших слабостей я считал в себе то, что никогда не мог играть со своими чувствами, обманывать их, точнее, наверно бы, смог, но не позволял себе этого никогда. Ты же сыграла на этом. Ну, что же, думаю, у тебя будет достаточно времени убедиться, что это не так.

Том распрощался и покинул ее. Он опять уходил побежденным.

В следующий раз он уже не отозвался на ее приглашение. Это была вечеринка в честь ее проводов, наутро она улетала за кордон, за границу, где и собиралась пробыть по возможности дольше. Там ее обещали устроить на работу, обеспечить легкую, веселую, беззаботную жизнь. Отказаться от этого соблазна ей не удалось, хотя она считала себя, и клялась в этом Тому, стопроцентной кришнаиткой, для которой материальное якобы абсолютно ничто. Не удержали ее и просьбы Тома не уезжать, остаться с ним, и его обещание, что он купит ей здесь все то, что она пожелает и на что намерена там “наброситься”.

– Нет, Том, посуди сам, это ведь несерьезно,- отвечала она,- я готовлюсь к этой поездке уже больше года, и сейчас, когда у меня на руках билет, когда меня там ждут… Вот приеду обратно, тогда посмотрим. Да и видишь…острота твоих чувств от того, что я уезжаю. Не было бы этого, все было бы иначе.

У Тома не оставалось более ни вопросов, ни интереса к ней. Все ее неведомые ему пути, были напрочь перекрыты, а ведомые – напрочь омрачены исходя из чего, он счел свое присутствие в аэропорту при ее проводах ненужным и даже никчемным, но правила приличия и этикета все же вынудили его поехать.

Перед выходом на посадку она, как и прежде, с привычной легкостью и простотой, кинулась ему в объятия, Том принял ее, но почувствовал, что это уже не он, а кто-то другой.

Лайнер, стремительно пробежав беговую дорожку, взметнулся со взлетной полосы, набрал высоту и покачавшись, помахал Тому крыльями.

– Вот так всегда,- подумал Том,- один их двух уходит и сама невозможность, как и неизбежность, бывают как субъективными, так и объективными.

Ожидала ли их встреча в будущем? Неизвестно.

Пока лайнер набирал высоту, сознание Тома упрямо отстукивало одну и ту же фразу: “Все к лучшему…мой друг, к лучшему”.

Сердце отзывалось щемящей болью. Он удивлялся противоборству в себе разных чувств и задавался одним-единственным амбивалентным вопросом: “Как можно любить нелюбимое?”

04.1992

ОРГАЗМ

Истинная свобода-в свободе слова, речи и письма-во взлете сердца.

С.Гелхвидзе

На протяжении вот уже многих лет он с тревогой замечал в себе тщету и бессмысленность своих усилий, будь то на трудовом поприще, в семье или в общественной жизни, даже тогда, когда приходилось вкладывать в начатое дело максимум ума, усилий и сердца.

Нет, все-таки в жизни постоянно чего-то не хватало, чего-то недоставало, и поиски этого неизвестного, недостающего чувства и ощущения приводили его то в ярость из-за безуспешности поисков, то в усталость, опустошение и уныние вкупе с горечью безысходности и невозможности успеха этих поисков. Единственное, что озаряло его душу и придавало чуточку надежды, было то, что он ясно и четко отдавал себе отчет и был даже уверен, что путь к этому загадочному открытию самого себя проходит в области не биологической, а социальной.

Он знал, где искать, но что именно ищет, мог только догадываться. Был убежден в смежности чувств биологического наслаждения с социальным, наконец молчаливо и настоятельно уверял себя в несомненности догадки о том, что если существует и фиксируется оргазм биологический, то неизбежен и непременен некий социальный, духовный оргазм, который, наподобие биологического, и даже в некотором смысле в еще большей степени, возможно, не испытывается многими из людей, даже проживших долгую жизнь.

– Нет, раз меня так волнуют и мучают, не давая покоя, мои мысли и поиски этого неизведанного, сулящие в некотором смысле нечто подобное радости открытия или общения с человеком, то это не может не завершиться отысканием этого чуда, не может труд моего ума и сердца, труд моей души пройти безрезультатно, как не оканчивается безрезультатно ни одно дело и ни один труд в жизни,- настойчиво и упрямо твердил и уверял он себя.

И словно в подтверждение его потуг и устремлений природа сжалилась-таки над ним. Он набрел на человека, с которым поначалу его почти ничего не связывало. Это была сотрудница из соседнего отдела, давно, оказывается наблюдавшая за его поведением, и однажды, в один прекрасный день, то ли в шутку, то ли всерьез, звонким полуголосьем бросившая ему в лицо:

– Послушай, чего ты все без толку мотаешься по коридорам нашего института? Ведь от простой беготни толку мало. Вот если б при этом ты еще крылышками взмахивал, тогда, глядишь, и взлетел бы,- и улыбнувшаяся.

Он был буквально сражен ее бестактностью и наглой, как ему показалось, выходкой, ибо она знать не знала о сложностях проекта государственной важности, заказанного Академией наук их институту, а уж последним-их отделу, в котором его опыт и знания играли далеко не последнюю роль. Вот и сейчас, когда он нарвался на ее приветствие, он торопился на совещание с директором института по поводу промежуточного отчета о проделанной работе и его руки были заняты кипами бумаг и форматов.

– Несмышленая дура и к тому же нахалка,-подумал он и, притормозив свой ход, задержал на ней удивленный взгляд, вслед за чем отвел его в сторону, не отозвавшись, прибавил шагу.- Так мне и надо! Нечего держаться дружеского тона в общении с малознакомыми. И чего она нарывается?

Вечером, в состоянии очередного приступа меланхолической хандры из-за отсутствия электричества, газа, радио, передач телефонного сообщения и воды, он перебирал в памяти все подробности столкновения с “нахалкой”, удивившей и поразившей его воображение. Между тем, ничего, могущего дать ей повод к подобной выходке, не обнаруживалось и не вспоминалось. И его все больше удивляло и поражало еще и ее как бы ясновидение, верней, еговидение. Она словно сидела в его мыслях, участвовала в его заботах и муках, и эта ее фраза оборачивалась для него словно бы советом и выходом.

– Да, но если это даже и так, то как?- задавался он въедливым вопросом.- Легко сказать! Взмахни крыльями и взлетишь! Но как?

Ему вспомнился ответ Микеланджело на вопрос, как ему удается создавать такие шедевры: “Нет ничего проще, берешь камень и отсекаешь лишнее посредством молотка и зубила”. Браво, браво! Конечно же, чрезвычайно просто и гениально. Пояснение великого мэтра ему очень нравилось.

К великой радости и удивлению в тот вечер дали на некоторое время свет. По “останкину” передавали разбор одного из последних кинофильмов-шедевров маэстро Кончаловского, на тему жизни села в первые годы перестройки.

Особенно резануло ухо выступление одного сельского труженика, который выбранил маэстро за то, что тот полностью искажает жизнь села и его обитателей, остерег его и напомнил, что те кормят и поят его.

– Спасибо,- ответил маэстро,- я вас тоже.

И вот тут-то открылись шлюзы, тут-то и хлынула вода, тут-то и ощутил он прилив необычайной энергии и силы, тут-то душа и принялась разгоняться все с большей и большей скоростью. Ну конечно же,- браво, ей-Богу, браво!- ну конечно же и вы тоже кормите и зрителей и всех людей, и даже, я бы сказал,- подчеркивал он про себя,- не и вы тоже, а вы, и только такие, как вы, в первую очередь, кормят людей. Это ведь и есть пища души и ума, столь же необходимая для жизнедеятельности организма всякого разумного существа, как и еда для желудка. Ай да, маэстро!- восхищался он, меж тем, как душа его продолжала набирать скорость, и ему представилось, будто она разбегалась по некой взлетной полосе…тут вдруг, неожиданно вспомнилось о встрече с нахалкой и в его мыслях подсознательно промелькнуло: а что, если и в самом деле попробовать? И не успела мысль оформиться и закруглиться, как самопроизвольно, откуда ни возьмись, выпустила из-под себя огромные крылья, несколько небольших взмахов, и, о чудо! Свершилось! Душа оторвалась от взлетной полосы и взлетела. Она еще набирала высоту, когда он с неземной радостью констатировал: есть, есть, черт побери, есть социальный оргазм, и я его только что испытал!

Недолго пришлось ждать, и свет отключили, но и в темноте и холоде душа продолжала парить в небесах, в один миг перед ним открылись все двери, в которые он так неистово бился головой и до сих пор никак не прошибал.

И в темноте он отыскал и увидел столько света и красок, цветов и оттенков, сколько не видел нигде и никогда в жизни.