Милован Джилас - Лицо тоталитаризма

• Название: Лицо тоталитаризма
• Автор: Милован Джилас
• Жанр: Альтернативная история

Переводы с сербо-хорватского: П.А. Щетинин, Е. А. Полак, О. А. Кириллова См. номенклатура Новый класс (1955): начало – окончание. Несовершенное общество. Беседы со Сталиным (1961). Его предисловие к книге Восленского. Джилас Милован (1911- 1995) Политический деятель, один из руководителей СФРЮ, сподвижник И.Б. Тито, писатель. Родился в Черногории. Изучал литературу и юриспруденцию в Белградском университете. В 1932 г. вступил в Компартию Югославии. Арестовывался и пробыл три года в заключении. С 1937 г. член ЦК КПЮ, с 1940 г. – член Исполкома ЦК КПЮ. Во время войны один из руководителей партизанского движения. После войны на высших партийных и государственных постах, вплоть до председателя парламента (Союзной народной скупщины). С конца 1953 г. выступает с публичной критикой И.Б. Тито и созданного им режима. После этого снят со всех партийных и государственных постов, арестован и приговорен сначала условно на 18 месяцев, затем осужден сначала на 3, позднее на 7 лет тюрьмы. В октябре 1956 г. М. Джилас открыто поддержал венгерское восстание, подверг резкой критике коммунизм и режим, созданный Тито в Югославии, за что был осужден. В это время ему удается передать рукопись для опубликования. Основные произведения: "Новый класс. Анализ коммунистической системы". Нью-Йорк, 1957, “Беседы со Сталиным” (1961), “Страна без прав” (196…), “Несовершенное общество” (1969), “Партизанская война (Югославия, 1941-1945)”, “Тито (опыт критической биографии)”. “Новый класс” ходил в Самиздате с начала 60-х годов. На суде над членами “Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа” (1967 г., Ленинград) НК фигурировал в качестве вещественного доказательства. (Политический дневник, т. 1, стр. 310).

---

И так же, как там, на Западе, после всех "блужданий" и "отклонений" революции с неизбежностью должны были увенчаться демократией, здесь, на Востоке, они должны были закончиться деспотизмом. Для постреволюционного Запада методы террора и насилия, революционеры и революционные партии стали излишними, вызывающими сарказм и просто мешающими. Восток смотрел на это с чисто противоположных позиций.

Если на Западе сопутствующий революции деспотизм был явлением в любом случае преходящим, то на Востоке ему суждено было жить и жить. И не только из-за невозможности мгновенных промышленных преобразований, но и, как мы увидим в дальнейшем, еще очень долго после них.

3

Между коммунистическими и теми, прошлыми, революциями кроме указанного существует также ряд других весьма важных различий.

И прежние революции, хотя бы и созревшие в экономике и общественном сознании, не могли произойти без определенного особого стечения обстоятельств. Наука уже главным образом открыла, какие общие условия требуются, чтобы революция вспыхнула и победила. Но необходимо подчеркнуть, что, наряду с общими, каждой революции присущи еще и индивидуальные черты, без учета и без подчинения себе которых она столь же невозможна.

Причем для революций прошлого, по крайней мере для крупнейших из них, в качестве побудительного условия не обязательно требовалась война, точнее слом нации, прежнего господствующего организма. Для коммунистических же революций это являлось коренным условием, гарантирующим победу. Данный вывод справедлив даже в случае Китая: революция там хоть и началась еще до японского нашествия, но растянулась на целое десятилетие, а размаха достигла и пришла в итоге к победе только под конец войны. Революция 1936 года в Испании, имевшая возможность стать исключением, и в чисто коммунистическую не успела перерасти, и победы конечной не добилась.

Причину, почему коммунистической революции была необходима война, предварительный распад государственной машины, надо также искать, как подчеркивалось выше, в ее общественно-экономической незрелости. Для того чтобы малочисленная, пусть и хорошо организованная и дисциплинированная группа могла взять в свои руки власть, необходим был редчайший по глубине развал всей прежней системы, а особенно госаппарата, наступающий в войне. Добавим – в войне, бывшими властными структурами и государственной системой проигранной.

Так, в период Октябрьской революции РСДРП располагала примерно 200 тысячами членов. Югославские коммунисты, когда начинали в 1941 году восстание, имели в своих рядах около 10 тысяч человек. Понятно, что для завоевания власти нужна также активная поддержка определенной части народа, но в любом случае партия, проводящая революцию и берущая власть, малочисленна, поскольку рассчитывать она тут в силах единственно на сверхблагоприятные обстоятельства.

Впрочем, такая партия до того, пока не обоснуется у власти, и не может быть многочисленной.

Целиком разрушить один общественный порядок и создать другой, новый, когда для этого не созрели еще ни экономика, ни сознание общества, есть задача столь грандиозная и выглядит она столь нереально, что привлечь на свою сторону способна только очень немногих людей, да и то лишь тех, кто фанатично верит в возможность ее осуществления.

Особые обстоятельства и особая партия – коренные признаки коммунистических революций.

Любая революция, как и любая война, требует полной централизации сил. По словам Матьеза, Французская революция была первой, в которой "все ресурсы воюющего народа собраны в руках правительства: люди, продовольствие, вещи". То же, но в гораздо большей степени, должно сопутствовать коммунистической – "незрелой" – революции: в руки партии попадают не только материальные, но и духовные ценности, сама она тоже политически и организационно централизуется до крайних пределов. Единственно коммунистические партии политически консолидированные, тесно сплоченные вокруг центра, свободные от идеологической разноголосицы – способны осуществить революцию.

Централизация всех сил и средств вкупе с достигнутым определенным уровнем политического единения революционных партий – предпосылка успеха каждой революции – при коммунистической тем более значима потому еще, что изначально исключает любую иную самостоятельную политическую группу или партию в качестве союзника компартии, одновременно требуя от самих коммунистов полного единомыслия как во взглядах на политическую тактику и стратегию, так и в философских и даже моральных воззрениях. Тот факт, что левые эсеры участвовали в Октябрьской, а отдельные люди и группы из других партий в китайской и югославской революциях, не только не опровергает, но и подтверждает вышесказанное: такие группы были лишь подручными коммунистов, причем до определенной стадии борьбы, после чего их ждал разгон, самороспуск, забвение. Стоило левым эсерам выступить самостоятельно, большевики тут же разогнали их, некоммунистические же группы в Югославии и Китае, поддержавшие революцию, де-факто сами заранее отказались от любой политической деятельности.

Между тем прежние революции не являлись "привилегией" какой-либо одной-единственной группировки. В пылу революционных событий отдельные группы вытесняли либо уничтожали друг друга, но в целом революция не была делом только одной из них и не могла завершиться установлением ее долговременного господства. Якобинцы во Французской революции оказались способными лишь в течение краткого периода удерживать свою диктатуру. Диктатура Наполеона, вышедшая из революции, означала одновременно и ее закат – начало владычества крупной буржуазии. Если в прежних революциях одна партия играла превалирующую роль, то другие от своей самостоятельности не отрекались, а коль и бывали запрещаемы или разгоняемы, то длиться долго это не могло, так же как их никто не мог уничтожить. Такое стало возможным только в современных коммунистических революциях и после них. Даже Парижская коммуна, которую коммунисты считают предтечей своей революции и своего государства, была по сути революцией многопартийной.

Если какой-то из партий на том или ином этапе революции выпадала ведущая либо даже исключительная роль, ни одна из них тем не менее не была настолько идеологически и организационно централизована, как партия коммунистов. Ни от пуритан в Англии, ни от якобинцев во Франции не требовалось обязательное философское и идеологическое единомыслие, даже несмотря на то что первые принадлежали к религиозной секте. С организационной точки зрения якобинцы являлись федерацией клубов, а пуритане и того не имели. Только современные коммунистические революции сделали законом идеологическую и организационную монолитность партии.

Неоспоримо, во всяком случае, одно: при всех прежних революциях с завершением гражданской войны и внешней интервенции потребность в революционных методах и партиях отпадала, последние могли быть упразднены. После коммунистической революции коммунисты, напротив, продолжают прибегать к революционным методам и формам, а их партия только тогда и становится в наивысшей степени централизованной и идеологически исключительной.

Ленин в процессе революции настоятельно это подчеркивал (в "Тезисах ко II конгрессу Коммунистического Интернационала", в разделе "Условия приема в Коммунистический Интернационал"):

"В нынешнюю эпоху обостренной гражданской войны коммунистическая партия сможет выполнить свой долг лишь в том случае, если она будет организована наиболее централистcким образом, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной военной, и если ее партийный центр будет являться властным авторитетным органом с широкими полномочиями, пользующимся всеобщим доверием членов партии".

А Сталин к тому еще добавил:

"Так обстоит дело с дисциплиной в партии в условиях борьбы перед завоеванием диктатуры.

То же самое надо сказать о дисциплине в партии, но еще в большей степени после завоевания диктатуры"1.

Атмосфера революционной бдительности, настоятельные требования идеологического единства, политическая и идейная исключительность, политический и иной централизм – все это с завоеванием власти не только не сходит с повестки дня, но, напротив, еще больше обостряется.

В прежних революциях время жестких методов, идейной исключительности и монополизма власти более-менее укладывалось в рамки самих революционных событий. Коммунистическая же революция – это как бы пролог деспотически-тоталитарного господства одной группы, господства, конца которому не видно.

Острие прежних революций, даже в период Террора во Франции, пусть и далеко не всегда справедливо и избирательно, но обращалось все же на устранение врагов истинных, а не тех, кто мог бы стать таковыми. Исключая средневековые религиозные войны, до истребления определенных социальных групп или гонений на них доходило лишь в самых крайних случаях. Коммунисты же, теоретически и практически усвоившие, что пребывают в конфликте со всеми иными классами и идеологиями, ведут себя строго соответственно: сражаются не только против старого, по-прежнему активного врага, но и против предполагаемого. В Прибалтийских государствах по спискам, где фиксировались прошлые идейно-политические симпатии, за считанные дни были репрессированы больше тысячи людей. Подобный характер носило также печально известное уничтожение нескольких тысяч польских офицеров в Катынском лесу. По прошествии многих послереволюционных лет коммунизм не чурается методов давящего террора, отлитых разве что в более рафинированные формы, но применяемых подчас даже шире, чем в самой революции (ликвидация "кулаков", например). После революции идейная исключительность и нетерпимость усиливаются. Усиление господствующей "предписанной" идеологии – марксизма-ленинизма – становится для правящей партии тенденцией даже в тех случаях, когда она вынуждена или вольна "ослабить гайки".