Милован Джилас - Лицо тоталитаризма

• Название: Лицо тоталитаризма
• Автор: Милован Джилас
• Жанр: Альтернативная история

Переводы с сербо-хорватского: П.А. Щетинин, Е. А. Полак, О. А. Кириллова См. номенклатура Новый класс (1955): начало – окончание. Несовершенное общество. Беседы со Сталиным (1961). Его предисловие к книге Восленского. Джилас Милован (1911- 1995) Политический деятель, один из руководителей СФРЮ, сподвижник И.Б. Тито, писатель. Родился в Черногории. Изучал литературу и юриспруденцию в Белградском университете. В 1932 г. вступил в Компартию Югославии. Арестовывался и пробыл три года в заключении. С 1937 г. член ЦК КПЮ, с 1940 г. – член Исполкома ЦК КПЮ. Во время войны один из руководителей партизанского движения. После войны на высших партийных и государственных постах, вплоть до председателя парламента (Союзной народной скупщины). С конца 1953 г. выступает с публичной критикой И.Б. Тито и созданного им режима. После этого снят со всех партийных и государственных постов, арестован и приговорен сначала условно на 18 месяцев, затем осужден сначала на 3, позднее на 7 лет тюрьмы. В октябре 1956 г. М. Джилас открыто поддержал венгерское восстание, подверг резкой критике коммунизм и режим, созданный Тито в Югославии, за что был осужден. В это время ему удается передать рукопись для опубликования. Основные произведения: "Новый класс. Анализ коммунистической системы". Нью-Йорк, 1957, “Беседы со Сталиным” (1961), “Страна без прав” (196…), “Несовершенное общество” (1969), “Партизанская война (Югославия, 1941-1945)”, “Тито (опыт критической биографии)”. “Новый класс” ходил в Самиздате с начала 60-х годов. На суде над членами “Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа” (1967 г., Ленинград) НК фигурировал в качестве вещественного доказательства. (Политический дневник, т. 1, стр. 310).

---

Сегодняшнее состояние всех восточноевропейских стран, а особенно Чехословакии и Югославии, показывает, что новые, более свободные идейные течения, которые вначале захватывают преимущественно сферы искусства и экономики и с которыми коммунистические вожди вынуждены мириться по причине недопустимости внешней изоляции, опасность погрязнуть в отставании, а также во избежание потери собственного статуса, – а это может легко случиться в междоусобной борьбе, – неизбежно подрывают униформированную монолитность партии и вершат ее расслоение. Тем самым я не хотел сказать, что все коммунисты – всегда и везде противники современного искусства, а то лишь, что все новые формы искусства необходимо связаны с самостоятельным, неприспосабливающимся мышлением. Точно так же и рыночная экономика немыслима при существовании любой, тем более политической монополии, которая как таковая засоряет ее жизнь и условия функционирования внеэкономическими, идеологическими силами, навязывает ей отнюдь не необходимые, произвольные нагрузки.

Самой большой сложностью для Югославии, да и для Чехословакии тоже, оказалось восприятие – пока еще не слишком поздно – этих истин, если они вообще будут усвоены. Возврат к идеологическому единству в партии и идеологизированному управлению хозяйством, на что Югославия попыталась отважиться в период с 1962 по 1966 год, невозможен без сопутствующего обострения оппозиционных тенденций, страшного сумбура и колоссальных убытков. Надо подчеркнуть, что ряд заторов и экономических неудач, повсеместно отразившихся в последние годы на жизни страны, не есть, как твердят сталинисты вместе с прочими догматиками, результат неверного применения "хорошей" марксистской теории, не является он, как о том говорят официально-полуофициальные реформаторы, и последствием неадекватности устаревшей администрации, поскольку, мол, с похожими трудностями сталкиваются другие страны Восточной Европы.

В Югославии неминуемо должно было дойти – так, как получилось, – до столкновения между экономикой и официальной политикой. За чем логично последовала поляризация внутри общества. На одной стороне оказались интеллектуальные, высокообразованные созидательные силы, пришедшие как изнутри партии, так и извне ее, поддержанные новой для общества группой технической интеллигенции и бизнесменов-менеджеров, а также, потенциально, – широкой публикой; на их пути оказались все убывающие ряды политической бюрократии, творцов так называемых "политических фабрик" (то есть промышленных предприятий, построенных более по политическим и доктринальным соображениям, нежели в силу потребностей экономики). В тот же строй влились сельские бюрократы и испытанный недруг технического прогресса – политчиновничество с производства.

Не образовалось, вопреки многим предсказателям, двух полюсов: партия – общество. В данном смысле недосказанным остался и мой "Новый класс". Один и тот же раскол, от вершины до основания, растекаясь по всем порам, потряс и партию и общество. Свободу множит и компартия, а точнее, достойные, мыслящие люди из ее рядов, поскольку на самом деле – в классическом ленинско-сталинском смысле – коммунистической эта партия уже не является.

Такое раздвоение, перерождение духовное и внутриобщественное, есть лишь по-иному выраженная тяга югославских наций к большей административно-хозяйственной самостоятельности. Сила такой тяги с очевидностью нарастает у всех наций Югославии, хотя – сообразно различиям в уровнях достигнутого, историческому фону и перспективам – акцентируется она неодинаково: говоря в общем, у словенцев превалирует экономическая, у хорватов – государственно-правовая, а у македонцев – духовная сфера. Что же до сербов, то у них – крайности: либо сохранение единого государства более-менее таким, какое есть, либо полное обособление. Дальнейшая детализация, окунись я в нее, отдельных устремлений югославских народов или национального вопроса в целом не стыкуется ни с замыслом, ни с внутренней целостностью этой книги. Тем не менее некоторые аспекты привлекают новизной и универсальной значимостью. Процесс достижения самостоятельности республиканскими партиями, отделение республиканских административных органов от союзных, а наций – друг от друга и от центра периодически бывает наиболее отчетливой, да и самой решающей формой сопротивления и распада – изменения старых форм. Ибо не стоит забывать, что национальные и общественные противоречия развалили королевскую Югославию буквально за несколько дней войны, а коммунисты воскресили ее восстаниями против оккупантов, но в решении национального вопроса, и не только его, вопреки собственным красивым декларациям, продвинулись ненамного дальше культурных и административных автономий. Централизм в старой Югославии поддерживался сербской монархией и военно-полицейским аппаратом, в котором преобладали сербы. И новая, коммунистическая Югославия осталась в сущности централистской, только реализуется это теперь иным путем – через единую, централизованную политическую партию, также опирающуюся на армию и тайную полицию.

Хотя они и принадлежат к категориям внеисторическим, нации тем не менее изменчивы в своих стремлениях, возможностях, да и сами обстоятельства существенно переменились. Югославию ее народы создали и отстояли в борьбе против захватнических империй – сначала Турции и Австрии, а затем Германии и Италии. Сейчас не только больше нет империй, представляющих для них опасность, но и никто не оспаривает права даже самых отсталых народов на собственную государственность и культуру. С распадом и расслоением коммунистической партии не просто ослабла сила, сплачивавшая Югославию изнутри, но гаснет сама идея югославянства – та, что провела наших предков сквозь все тяготы долгой национальной борьбы, а мое поколение подвигла на революцию, которая совершалась в схватке с немецкими и итальянскими фашистскими поработителями.

Вот так на наших глазах, несмотря на то, что для многих поколений она была вдохновеннейшей, жизненно необходимейшей реальностью, выветрилась идея югославянства. Ибо жизнь югославов в ней больше не нуждается. Убежден, что, такое, как есть, нынешнее югославское государство, совершенно в этом совпадая с прежним, не в состоянии выдержать ни одного достаточно глубокого кризиса. Нет и не может быть национального равноправия без человеческой свободы – без действительного права наций на отделение, на самостоятельную экономику, независимые политические организации и собственную вооруженную силу. Шанс более прочному государственному содружеству может дать единственно концепция новой Югославии, в которой ее нации объединились бы на принципе договоров между суверенными государствами, а ее граждане обладали бы политическими свободами. Но сегодняшний режим – по крайней мере так было до сих пор – постарался предотвратить любое движение в эту сторону. Поэтому дальнейший идеологический распад, как и обострение внутриобщественных и межнациональных отношений, могут, с Возникновением некоего серьезного кризиса, разбудить амбиции военной верхушки, которая вознамерится "спасать государство" – вопреки тому, что многонациональность Югославии гарантирует крах любой военной диктатуры, что в 1929 году при короле Александре уже было продемонстрировано.

В "Новом классе" я высказался в том ключе, что военная диктатура представляла бы для коммунизма явление прогрессивное, поскольку разрушила бы догматизм и свергла монополию партийной бюрократии. Но события в коммунизме и мире приняли с тех пор такой оборот, что этот вывод необходимо переиначить: военная диктатура, даже в Советском Союзе, затормозила бы, судя по всему, демократическое развитие и обострила международные отношения. Пример коммунизма также показывает, что – перефразируя Клемансо – современное государство и современные условия жизни слишком сложны и слишком важны, чтобы быть отданными на милость и немилость генералов.

Чехословакия – еще более резкий пример параллельности и взаимосвязанности возгорания национального вопроса и борьбы за свободу. Предполагаю, что подобная волна возмущения на национальной почве ожидает и Советский Союз, стоит ему приступить к демократическим преобразованиям, – тем более что его нации не имеют и приблизительно тех прав, которые есть, например, у наций в Югославии. Но само движение Советского Союза к более свободным формам и взглядам не пойдет, как кажется, одновременно и теми же путями, что в остальных восточноевропейских странах. И так не только из-за относительной слабости демократических традиций, но и в силу стабильного положения советской партийной бюрократии с ее глобальными претензиями. Свобода Восточной Европы во многом зависима от происходящего в Советском Союзе, в самом же нем она зависит и от мировых процессов, а не единственно от внутрикоммунистических.