Илья Константиновский - Первый арест

• Название: Первый арест
• Автор: Илья Константиновский
• Жанр: Современная проза

Илья Давыдович Константиновский (рум. Ilia Constantinovschi, 21 мая 1913, Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии – 1995, Москва) – русский писатель, драматург и переводчик. Илья Константиновский родился в рыбачьем посаде Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии (ныне – Килийский район Одесской области Украины) в 1913 году. В 1936 году окончил юридический факультет Бухарестского университета. Принимал участие в подпольном коммунистическом движении в Румынии. Печататься начал в 1930 году на румынском языке, в 1940 году перешёл на русский язык. После присоединения Бессарабии к СССР жил в Москве. Первая книжная публикация – сборник очерков «Гитлер в Румынии», вышедший в 1941 году. Член Союза писателей СССР с 1955 года. На протяжении 1960-х годов создал автобиографическую трилогию «Первый арест» (1960), «Возвращение в Бухарест» (1963) и «Цепь» (1969) о подпольном революционном движении 1930-х годов в Румынии. В 1960-1970-е годы в нескольких книгах одним из первых в русской литературе затронул тему Холокоста в Польше и Румынии (см. повесть «Срок давности», 1966). В 1970 году в серии ЖЗЛ опубликовал беллетризованную биографию румынского писателя И.Л. Караджале, чей том избранных произведений в переводах, составлении и с комментариями Ильи Константиновского вышел в 1953 году. Рассказы И.Л. Караджале в переводах И. Константиновского были также включены в том классической румынской литературы, выпущенный издательством «Художественная литература» в серии «Библиотека Всемирной Литературы» в 1975 году. Занимался переводами современной и классической художественной прозы с румынского языка, публиковал литературоведческие статьи по современной румынской литературе в журналах «Звезда», «Новый мир», «Иностранная литература» и других. Произведения: · Первый арест: Повесть. Москва: Советский писатель, 1960 · Возвращение в Бухарест: Роман. Москва: Советский писатель, 1963 · Первый арест: Повесть. Москва: Детская литература, 1965 · Срок давности: Повесть. Москва, 1966 · Цепь: Роман. Москва: Советский писатель, 1969 · Караджале. Серия «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ). Москва: Молодая гвардия, 1970[1] · Книга странствий: Путевые очерки. Москва: Советский писатель, 1972 · Первый арест. Возвращение в Бухарест. Москва: Советский писатель, 1975 · Города и судьбы: Документальные рассказы. Москва: Советский писатель, 1979 · Книга памяти: Документальные рассказы. Москва: Советский писатель, 1982 · Время и судьбы: Повести. Москва: Советский писатель, 1988 · Московская улица. Ваша явка обязательна (совместно с Борисом Ямпольским). Москва: Книжная палата, 1990 · Судный день. Исповедь советского еврея (роман). Библиотека «Алия». Иерусалим, 1990 · Как свеча от свечи…: Опыт биографической мысли. Москва: Московский рабочий, 1990 · Тайна земли обетованной. Москва: Библиотека журнала «Огонёк», 1991 (Из проекта "Википедия")

---

Так я впервые открыл свою подлинную родину еще задолго до того, как понял смысл слова Россия. Так, вопреки школе и воспитанию, моей родиной стала прежде всего русская литература.

Прошли годы, и новые впечатления затмили это открытие. Я не читал больше русских книг и не интересовался художественной литературой. Другие мысли заняли мой ум, время и воображение. Теперь я знаю, что это было одним из самых больших несчастий в моей жизни – многолетняя оторванность от языка и литературы, так счастливо открытой в раннем детстве. Теперь я понимаю, что в десятилетнем возрасте, в слабых детских руках я уже держал истину, которую пришлось потом открывать заново в сложных и тяжелых обстоятельствах.

Кто-то прошел по коридору, остановился, потрогал замок на дверях моей камеры, и тогда я понял, что ночь все еще продолжается. Я открыл глаза и прислушался. Нет, прошли мимо. Очевидно, это была проверка. Я снова закрыл глаза.

Впереди – море Я вспомнил день, когда я впервые увидал море. Это было в начале лета, вся наша школа вышла в тот день на прогулку в «кучегуры» – песчаные дюны, начинавшиеся сразу же за селом, там, где в стоячей воде последнего ерика виднелась давно затонувшая лодка, а на камышовой шапке последней хаты стоял аист на одной ноге, неподвижный, важный, как последний часовой, несущий дозор на окраине села.

Белыми, окаменевшими под солнцем волнами казались отсюда песчаные дюны, незаметно переходящие на горизонте в неподвижное облако, витое из белоснежных клубов. Один из мальчиков, загорелый, с изрытым оспой лицом, пристально посмотрел в кулак, как в бинокль, на это далекое облако и сказал, что он видит море. К нему со всех сторон бросились с криками:

– Где море? Покажи! Смотрите! Смотрите! Море!

Все мальчики поднесли к глазам кулаки и принялись разглядывать горизонт. Они ничего не видели, кроме песка и белого облака, но волшебное слово «море» взволновало всех: мы знали, что оно действительно лежит где-то там, за дюнами. И сразу забыли лопатки, тряпичные мячи, рогатки, коробочки с звенящими внутри стрекозами и все то, что еще минуту назад так занимало, смешило, радовало…

Море!.. Оно всегда было где-то рядом в дни моего детства. Я каждый день слышал, как говорят о нем, порой с ожесточением, как о враге, но чаще всего с любовью, как о волшебном существе, дарящем большие милости. Я каждый день вдыхал его крепкие запахи: все лодки на нашем ерике приходили и уходили в море; все рыбы, которых вытаскивали или выбрасывали из лодок, – и многопудовые «икряные», с серебристыми животами, фиолетовыми спинами и мощными, похожими на стальные серпы хвостами, и маленькие, отливающие синей чешуей сельди, и распластанные, как листья лопуха, рыжие камбалы, – все это было выловлено в море, таинственном царстве, лежавшем где-то за ериками, Дунаем и песчаными «кучегурами». Оно было рядом, но я его никогда не видел. И не было у меня в то время более страстного желания, чем побывать на море. Много раз мне это обещали родители, но все время почему-то откладывали, а тут вдруг мальчик с изрытым оспой лицом, о котором я знал только, что его зовут Яшка, предложил:

– Пошли, ребята, к морю!..

Он предложил это просто, как самую естественную вещь на свете, скосив глаза в сторону сидящей неподалеку учительницы.

– Пошли! – немедленно согласился я.

– А если заблудимся? А если утонем? – сказал толстый крепыш с маленькими испуганными глазками.

– Не заблудимся и не утонем… Вот увидишь! – спокойно заверил нас Яшка. – Пошли, ребята! …И мы пошли. Не раздумывая и не тревожась о последствиях, стараясь только удаляться так, чтобы учительница ничего не заметила.

Я плохо помню дорогу – она меня не интересовала. Оглядываясь назад и видя, как плывут в синеве и постепенно исчезают купола белой церкви, крыши, деревья, а потом и песчаные волны «кучегур», перешедшие в ровную солончаковую степь, я не испытывал ни страха, ни тревоги. Впереди развертывался простор – невидимый и заманчивый. Впереди было море…

Скрипели проезжие телеги, ковыляли странники – босые старики с котомками на плечах, какие-то бабы с мешками – у одной мешок трепетал, барахтался на спине, и в нем что-то хрюкало и визжало. Но все это нас не интересовало: настоящее было впереди. Впереди было море…

– Ой, мальчики, ноги не несут!

– Скоро ли?

– Скоро! Скоро! Вон за теми березами, – отвечал Яшка и уверенно шагал дальше, босой, черный, вывалянный в пыли; глаза его были устремлены вперед, рубашка пузырилась, словно хотела улететь и опередить его. Глядя на сосредоточенное лицо и на всю тонкую, устремленную вперед фигуру нашего вожака, я тоже прибавлял шагу и смотрел только вперед, а то, что осталось позади: село, школа, дом – сам не знаю почему, казалось мне теперь постылым. Интересное было впереди. Впереди было море…

Когда мы его наконец увидели, выйдя на опушку березовой рощи, я почувствовал легкое разочарование. Мне показалось, что впереди нет ничего удивительного: вода, много воды, до самого горизонта. Но чем ближе мы подходили, чем больше всматривались в нее, тем сильнее росло удивление, восторг и какое-то новое, никогда прежде не испытанное чувство благоговения.

– Ура! Море! – самозабвенно кричал молчавший почти всю дорогу Яшка, и глаза его, цветом похожие на море, засветились бурной радостью.

– Ура! Вперед! – подхватили мы все, сразу забыв усталость, жару, и я увидел, как по ослепительно белой отмели замелькали босые черные пятки моих товарищей, устремившихся напрямик к нежно-голубой, чуть-чуть колыхавшейся воде, мягко набегающей на белый песок.

Как рассказать про этот совершенно новый, волшебный мир воды, такой светлой и голубой у берега, такой темной, почти фиолетовой вдали, и гладкой, играющей блестками, как будто в ней плавает бесчисленное множество мыльных пузырей, и дышащей свежестью, смешанной с солнечным зноем, и бескрайней, затопившей всю землю, вплоть до самого горизонта, где она упирается в неподвижные, высокие, как горная гряда, серо-голубые облака? Как описать ощущение мальчика, впервые окунувшегося в эту теплую, пахнущую водорослями и солью воду, впервые увидевшего, как плавает в ней странный пузырь, похожий издали на белый цветок, поблескивающий на солнце?..

– Ой, мальчики! Сюда, скорей! Что это?

– Медуза! – кричит всезнающий Яшка.

– Моя! Не троньте, моя!

– Чур, моя!

Из рук в руки переходит студенистый, скользкий пузырь, его кладут на песок, все мальчики смотрят на него с изумлением: неужели и это тоже живет, дышит, перемещается? Все трогают руками медузу, и она начинает почему-то уменьшаться, пока от нее ничего не остается, как будто она растаяла на солнце, ушла в песок. А может быть, его совсем и не было, этого странного существа, похожего на затвердевший комочек морской воды?

После купания мы зарылись в горячий песок, как-то сразу загоревшие, окропленные веснушками, похожие на больших желтых ящериц. Все устали от ходьбы и солнца, от парной, плохо освежающей морской воды и почувствовали страшный голод. Кое у кого нашлись бутерброды, мы разделили их поровну и быстро съели, но тотчас всем захотелось пить.

– Воды нет! – сказал Яшка с серьезным лицом. – Придется потерпеть!

Помню, как я удивился, хоть и слышал от взрослых, что морскую воду не пьют, и во время купания уже успел почувствовать ее противный соленый вкус. Все же это как-то не уметалось в сознании: столько воды кругом – и нет воды?

Солнце перевалило за середину неба, в воздухе заходили волны жара, и так нестерпимо хотелось пить, что я решил все же попробовать морскую воду. Пусть она и соленая, но все-таки это вода, не может быть, чтобы она хоть немножко не утолила жажду!

Когда я направился к морю, мои товарищи следили за мной с серьезными, озабоченными лицами, никто не смеялся, не шутил, всем страшно хотелось пить, и все с настороженным вниманием ждали, чем закончится мой эксперимент.

Я вернулся на берег, налитый соленой водой, с пересохшими губами и слезами разочарования и обиды на глазах: я еще сильнее чувствовал жажду, и мне казалось, что море сознательно поступает со мной хитро и жестоко.

– Хочу домой… – неожиданно сказал кто-то из мальчиков.

– Домой! Домой! – подхватили остальные, тревожно оглядываясь на окружающую нас пустоту. …Он казался нескончаемым, наш обратный путь с моря. Мы шли и шли, а впереди был все тот же бесконечный, свободный степной простор, прочерченный белой стрелкой дороги. Высоко над нами повисло спокойное облако, и, глядя на его неподвижные снежные края, казалось, что мы топчемся на месте и уже никогда никуда не дойдем. Только солнце двигалось по выцветшему небосклону, неумолимо приближаясь к закату. Оно слабело и наливалось розовой краской, освещая в розовые тона небо, степь, пыль на дороге и нас самих.

Путь становился все тяжелее, тени росли и как будто прилипали к земле. Вместе с сумерками на окружающий мир спускалась торжественная вечерняя тишина. Уже не слышно было тихого шелеста неспелой ржи, треска кузнечиков, пения жаворонков и всего того, что шуршало в придорожном бурьяне, когда мы шли по этой же дороге несколько часов назад. Только запахи становились резче, теперь пахло все: земля, воздух, трава… Мы все еще не видели впереди села, но там, где оно должно было показаться по нашим расчетам, над потемневшим краем степи зажглась вечерняя звезда, и мы шли теперь прямо на нее, а она переливалась зеленоватым холодным огнем, неподвижная, бесконечно далекая и совершенно равнодушная к нашим страхам и переживаниям. Вскоре ночь окончательно окутала небо и землю, и вот уже ничего не видно, кроме одинокой звезды, и мы идем уже не по дороге, а полем, увязая в высокой колючей траве, одинокие, потерянные в огромном, как будто залитом чернилами, мире.