Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

• Название: Дом с золотыми ставнями
• Автор: Корреа Эстрада
• Жанр: Современная проза

---

На минуту мне стало дурно, но скоро это прошло. Угрызениями совести я не мучилась, увольте. Вопрос "кто кого" всегда надо решать в свою пользу. Другое дело, что будет потом, и это меня терзало. Мой сынок, моя долгожданная свобода – ах, что же со всем этим будет, что будет со мной? От альгвасила ничего хорошего ждать не приходилось. Сказать, что она застрелилась? Слишком много людей видело, как я искала старуху по всему дому.

Выбралась из конторы, огляделась – никого близко нет. Заперла дверь на ключ, торчавший в двери, выбросив его подальше. Пока не приедет альгвасил, искать ее никто не станет; а у меня оставались срочные дела. Сначала я пошла в детскую.

Даниэла сказала, что она – в сопровождении вдовушки – отнесла Энрике к дороге, где стояла одноколка с каким-то не то попом, не то монахом, словом, в сутане и с бритой макушкой. Одноколка свернула в сторону Матансас. Это произошло с час назад.

Потом я побежала на конюшню. Я молила всех богов, чтобы Гром успел вернуться из кораля.

Он вернулся! Он расседлывал коня, когда я влетела в стойло. В полминуты я выложила ему все.

– Ладно, – ответил он. – Возьми походный мешок. Собери свою котомку и оденься поудобнее. Жди меня за ручьем.

Снова затянул подпругу на вороном, вскочил в седло и припустил бешеным галопом.

Не помню своих сборов, не помню, как дошла до условленного места, в густом кустарнике за ручьем. Очнулась – сумерки, платье, мокрое до колен, переметные сумы тянут руки. И не понимаю: зачем я тут? что делаю? Разве не должна я сейчас укладывать спать мальчика и, болтая с ним, прислушиваться, не раздадутся ли в проходе знакомые шаги? И только потом вспомнила, где я и что со мной, со всеми нами, ноги подкосились, и села на траву в каком-то оцепенении, и даже не обернулась, заслышав за спиной конское фырканье и шлепанье копыт по воде.

Муж подхватил меня прямо с земли и усадил перед собой на вороного.

– Прости, я не смог найти мальчика. Я промчал миль десять в сторону Матансас и не видел тележки с монахом. А сейчас надо убираться. Альгвасил уже приехал, ищут вдову по всей усадьбе.

А меж тем слез с коня, и я увидела, что в поводу у него была вторая лошадь – рыжая приземистая кобыла, а на ней вьючное седло. Сумы он повесил на рыжую, меня пересадил на круп Дурня, – и так-то вот мы пустились в бега. Кто знал, что им суждено продлиться столько!

Книга вторая.

ЭСКАМБРАЙ

Глава шестая

То путая след на торной дороге, то пробираясь между плантациями табака и сахарного тростника, мы держали путь на юг.

– Недаром мне пришлось пожить в Сарабанде, – говорил муж. – Славные там есть места! Собери всех собак и всех жандармов этого острова, все равно не найдут, да и баста!

Останавливались на дневки на лесистых островах среди плантаций. Поросшие лесом холмы не служили надежным убежищем, но годились для того, чтобы переждать день.

Мне в горло кусок не лез и сон не смыкал глаза: сын мой, горькое мое дитя, что с ним будет?

– Наверняка его отвезли куда-то в приют, – сказал Факундо.

– Да, конечно, – отвечала я, – какой бог знает, будет ли он жив и что из него сделают?

Тут-то он взял меня за плечи и встряхнул, как куклу.

– Брось думать об этом! Это твой сын, значит, он не из тех, кто может пропасть где бы то ни было. В нем твоя кровь, она даст себя знать, как ни закупоривай, – она выбьет все пробки. Мы еще найдем его, – не знаю когда, но найдем. Ты ведь сама пометила его – не такой ли случай? Куба, если подумать, совсем не большой островок – так, миль семьсот в длину, много, что ли? Неужели мы не найдем на нем одного такого парня? Он еще будет гордиться тем, что он твой сын.

Но все равно я плакала, ах, как плакала! Все вспоминала, как меня саму таким же воровским манером лишили дома и семьи, и все представляла, как одиноко крошке в чужих руках. Напрасно утешал меня муж, что несмышленость – как раз его спасение, что утешить младенца куда проще, чем ребенка, который понимает, что к чему – мне надо было один раз наплакаться, а уж потом думать, что делать дальше.

Близ Сарабанды жил одиноко и скрытно старик, свободный негр по имени Педро. Гром свел с ним знакомство, когда пришлось прожить в этих местах не так давно. Он промышлял травами, заговорами, ворожбой и жил этим безбедно; знал как свою ладонь всю округу и если не в лицо, то понаслышке всех беглых, срывавшихся на обширном пространстве полуострова. Этот-то старик и провел нас через непролазные топи Гусмы, мимо озера Лагуна-дель-Тесоро, на срединную равнину Сапаты.

Посмотрите на карту полуострова – он в самом деле напоминает сапог с коротким широким голенищем. Весь он – на десятки миль – болота и мангры, а места посуше – в каблуке, который подрезал залив Кочинос, и на срединной равнине, что приходится на подъем стопы: относительно сухой лес и обширная поляна миль на сорок в длину и до восьми в ширину.

С ночи мы вышли из укромного местечка, где прятались, но у кромки болот Педро велел ждать рассвета. Я удивилась – до тех пор, пока не прошла при свете дня первые сто шагов по этой анафемской топи. Как старик находил дорогу даже днем – уму непостижимо. Факундо угадывал его шаги, ведя Дурня в поводу, а я следом вела рыжую – босиком, потому что любые башмаки потерялись бы в этой жиже, нижние юбки сняты, а верхняя задрана чуть не до пупа, чтоб не мешала, когда ноги проваливались по ягодицы.

То мы прорубались сквозь чащу на сухой гриве, то огибали мирный с виду мирный лужок, поросший жидкими кустиками – по словам Педро, там с головой тонули лошадь со всадником, – то хлюпали по густой грязи, где ноги разъезжались в стороны, а то брели выше колена в теплой мутной воде, с лодыжками, обросшими пиявками, и глядели по сторонам в оба, потому что именно на такой воде было раздолье крокодилам, а голенастые мангры заслоняли обзор.

Пустившись через топи на рассвете, мы выбрались на сухое место лишь под вечер – обессиленные, грязные, с такими же обессиленными и грязными лошадьми. Сил хватило лишь на то, чтобы снять пиявок и смыть корку засохшего ила. Наскоро перекусив, завернулись все трое с головами в одеяла и уснули как мертвые, несмотря на тучи москитов.

Проснулись на рассвете – опухшие, искусанные. Педро ушел, кивнув на прощание – старик на редкость был немногословен. Факундо едва разыскал лошадей, пока я собирала бивак – ушли за целую милю, спрятавшись в кедровые заросли. В кедровнике москиты не так разбойничали: не любили его смолистого запаха.

В кедровнике-то, в молодой поросли, мы и начали строить себе пристанище.

Хижину мы поставили за два дня. Соорудили ее из пальмовых досок – ствол раскалывался вдоль, мягкая сердцевина счищалась, а из получившихся горбылей собирались щелястые стены и обрешетник крыши, крытой пальмовыми же листьями.

Дверной проем и никаких окон; прочные стойки для широкого гамака, глиняное основание очага. Повесили гамак, застелили одеялами. Развесили по стенам прихваченную с собой утварь и одежду. Зажгли огонь в очаге, в нем круглые сутки курился едким дымом конский навоз, – хоть какое-то спасение от кровососов.

Завесили вход парусиной и уселись снаружи, около двери – если можно было ее так назвать, на обрубке пальмового ствола, положенного вдоль стены. Факундо закурил трубку, я просто сидела рядом, сложа руки, и на душе было до того тошно, что и сказать нельзя. Солнце заходило, лягушки орали, ухала где-то выпь, начинали наглеть москиты.

Где ты, дом с золотыми ставнями?

– О, Йемоо, неужели это на весь остаток жизни?

– Я думал об этом всю дорогу, – сказал Факундо. Хотя бы год-другой придется прятаться, пока забудут про злосчастную вдовушку. А потом найдем способ… если хочешь, дадим знать дону Федерико. Он может нам помочь… если захочет. Ты знаешь, какую цену он за это запросит. Не скажу, что это мне все равно. Я постараюсь найти другой способ вылезти из этого болота; но не знаю, придет ли что-нибудь в голову. Не пропадать же тебе здесь! А пока… Знаешь, нет худа без добра: пока ты моя, моя до последнего пальчика, и тут-то я тебя ни с кем делить не буду.

И с этими словами так сгреб меня в охапку! Право, если знаешь, что тебя любят, жить стоит.

Жить стоило: мне шел двадцатый год, ему – тридцатый. В эти годы еще все беды полбеды. Когда мы проснулись наутро, солнечные зайчики играли на полу хижины.

Солнце было с нами и в этом доме.

И потянулись чередой дни новой жизни. Была она хлопотна и нелегка, и днем за делами забывались прошедшие горести. Но по ночам, заслышав всхлипы маленькой совушки-дуэнде, я во сне принимала его за плач Энрике и вскакивала, чтобы бежать к колыбели, – но натыкалась на стену или на горящий очаг и лишь тогда понимала, что нет ни колыбельки, ни малыша, а есть жалкая хижина и болота на два дня пути в любую сторону.

На первых порах пришлось мне солоно. Я родилась и выросла в толкотне большого города. И вдруг лес, болото, глушь дичайшая. Мои умения крахмалить юбки, вертеть людьми и заставлять их падать на месте не стоили ломаного гроша.