Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

• Название: Дом с золотыми ставнями
• Автор: Корреа Эстрада
• Жанр: Современная проза

---

– Эй, негры, – окликнул компанию Каники, – уже хороши? Приготовьтесь высаживаться, приплыли. Бросайте бутылки, на берег – и ходу. И не засните под кустами, пьяная рвань. Ни с одним не буду нянчиться.

– Почему это ты тут раскомандовался, китайский ублюдок? – спросил Кандонго голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Никого не было видно с темноте, – одни фигуры очерчивались смутно, и узнать спорящих можно было лишь по голосу.

– Потому что я умнее тебя, придурок, – отвечал Каники невозмутимо.

Удар, шум драки, возгласы, ругань, свалка. Факундо бросился в гущу, отвешивая оплеухи направо и налево. Я переложила руль так, что барка встала вдоль канала.

Парус опять заполоскал. Пепе пытался образумить кого-то. "Вы что, с ума посходили?" – куда там! Я бы с удовольствием перестреляла недоумков, но вот стрелять-то и нельзя было из-за близости поста. Даже приглушенный шум и возня могли быть слышны на маяке – по воде ночью звук идет далеко и чисто. А хлопок моего "лепажа" прозвучал бы как пушечный гром. Между мной и мачтой храпели, переступали ногами испуганные кони, которых никто не придерживал за уздечки и не успокаивал. Внезапно один из них, буланый красавец, взятый из губернаторской конюшни в Сарабанде, прыгнул с борта и с плеском, фыркая, поплыл к тому берегу, который мы оставили. За ним – еще несколько, барка накренилась и черпнула бортом. Оставшиеся кони били копытами и готовы были кинуться туда же.

Посудина грозила опрокинуться, и это испугало охмелевшие головы. Снова по команде Каники кто-то успокаивал лошадей, кто-то тянул снасти. Мы давно уже миновали место, где собирались причаливать. Барка стояла кормой почти точно по ветру и ходко, устойчиво шла к устью пролива, в сторону открытого моря.

Под легким северо-восточным ветром мы проскочили канал по высокой приливной воде.

Когда растаяла в темноте черная кромка берега, Филомено распорядился еще раз перекинуть снасти и руль – и барка по плавной дуге повернула вправо, на запад.

Ветер усилился, перегруженное судно тяжело шлепало с одной длинной, пологой волны на другую.

Откуда-то сзади поднимался серп молодого месяца.

Каники велел закрепить снасти и подошел сменить меня на руле. Вертевшегося рядом Пипо послал зажечь сигару от свечки, догоравшей в трюме. Там шумели голоса и мелькали тени: на смену одной опустошенной бутылке откупоривалась другая.

– Кто сказал, что на воде нет следов? – спросил куманек. – За нами, например, тянется след из вереницы пустых бутылок.

Вздохнул, затянулся вкусно пахнущим дымом.

– К утру, если доплывем благополучно, придется спускать их на берег, как дрова.

Слава богу, на этой посудине троих достаточно, чтобы управиться с парусом и рулем. А нас здесь трезвых пятеро, считая Пипо и Серого. Так или нет?

Он снова затянулся. При свете вспышки стало видно, что костяшки пальцев сбиты.

Из ссадин сочилась кровь и коркой засыхала на коже.

Взошла луна, и сразу стало видно, что мы движемся с большой скоростью. Каники еще до света рассчитывал свернуть в залив Кочинос, а если будет возможно – пройти немного вверх по речке Анабана. Это составляло миль шестьдесят и было вполне возможно, если ветер не переменится. В случае если он переменится, мы могли бы спокойно высадиться в любом месте шпоры Сапаты под спасительный зеленый полог лесов. Но Каники говорил, что ветерок станется неизменным, и оказался прав.

Этот ветер, так благоприятствовавший нам всю дорогу, оказался в ее конце нашим противником. Залив Кочинос круто поворачивает на север от моря. Мы не сумели направить перегруженное, глубоко сидящее судно галсами против норд-норд-оста, посвежевшего к утру. Чудом нас пронесло мимо коралловых рифов, мимо мыса Пунта-Пальмийяс, и лишь под его прикрытием в заливе, усыпанном мелкими островками, команда из одного моряка, нескольких сухопутных крыс и кучи перепившихся негров причалила барку среди корявых мангров.

На востоке серело.

Чертовы негры! Они спали вповалку где попало, и от них разило перегаром. Двое девчонок безуспешно трясли толстуху Долорес. Младшая обливалась слезами: боялась, что мать умерла.

Каники качал головой, и впервые на его лице я увидела откровенную злость.

– Проклятое пойло! Знал бы, покидал бы все в воду сразу. Чертовы негры!

Пришлось разбить сопатки двоим-троим дуракам. Унгана, скажи, что с ними делать?

Ах, негры, негры, что с них взять? Пропадем с ними, верное слово!

И решительными тычками принялся поднимать Идаха – он, к слову сказать, набрался не слабее всех прочих.

Факундо прикидывал, как свести оставшихся лошадей. Пипо полез в трюм: там ему что-то приглянулось. Барка была нагружена ящиками с вином, тюками, корзинами, коробками. Кое-что уже распотрошили. В рассветном сумраке на палубных досках валялись пьяные негры, замотанные кто в штуки узорчатого шелка, кто в индийский муслин. От новехоньких тканей шел запах, перебивавший даже запах потного немытого тела.

А светлело быстро, прямо на глазах. Черт знает, как было тошно и нехорошо. Как ни пустынен был залив, вклинившийся в топи и мангры Сапаты, но все равно на прибрежной кромке мы были открыты всем взглядам, как вши на лысине. Упаси все боги, чтоб не нанесла нелегкая кого-нибудь!

Человек десять встало с горем пополам – лили из ведер себе на голову воду, рыгали, свесившись через борт. Остальные были недвижимы и неподъемны. Факундо срубил несколько длинных жердей и прилаживал новые сходни – прежние были коротки. Я собирала и навьючивала котомки. Раздавала съестные припасы детям… а мой сорванец все лазил внизу.

Когда меньше всего готов встретить беду – тут-то она и сваливается на голову, словно спелый кокос. Так и в тот раз. Кто там, наверху, бросал шестнадцать символов нашей судьбы – не скажу до сих пор. Уж больно причудливо легли знаки.

В нашу укромную бухточку стремительно – плевать хотел на почти встречный ветер! – влетел под одними косыми парусами трехмачтовый клипер. Я не своим голосом заорала; на этот вопль повскакали все, даже мертвецки пьяные, только было уже поздно. Потому что на этом корабле сидели не вахлаки в синих мундирах, а люди, привыкшие воевать.

Клипер еще разворачивался, а пушки были уже нацелены на нас. Борт ощетинился стволами, и зычный голос проорал, чтобы мы, поганые негры, так и так нашу мать, стояли смирно и не рыпались.

Можно было бы схватить высунувшего голову из люка сына и сигануть за борт. Можно было бы попытаться дать стрекача в мангры, где с собаками не разыщешь. Вместо этого я, как гвоздем пришитая к палубе, стояла и пялилась на пожилого чернобородого испанца в повязке на голове почти такого же цвета, как моя. Один глаз у него был завязан черной тесьмой. Этот глаз я у него выбила кованым каблуком туфли двенадцать лет тому назад.

С нами наши судьбы!

А две шлюпки, спущенные в воду с такой быстротой, что глаз протереть не успеешь, летели на мангровую отмель, и на них находилось десятка полтора вооруженных до зубов людей.

Разговоров не было, кроме ругани. Действовали дружно и быстро, словно не первый раз, да так оно и было.

Одни, толкая еще не очухавшихся бедолаг в хвост и гриву, собирали негров в лодки.

Другие рассыпались по барке, и вопль, раздавшийся из трюма, превзошел во много раз тот, что раздавался оттуда в начале ночи.

Людей в обе лодки набили, как селедку в бочку. Я примечала все вокруг, приметила и странные, выжидательные взгляды, которые на меня бросали и муженек, и куманек.

Не знаю, было ли у меня что-нибудь эдакое на лице написано. Раковины Олокуна гремели над ухом, ясно и призывно, и снова моя покровительница Йемоо уступила свое место Огуну Феррайлю, богу битвы.

Нас подняли на борт и выстроили на палубе. Капитан – насколько можно было судить по обращению с ним – оказался коренастым рыжим детиной. Он оглядел наш понурившийся строй. Точнее, все понурились, кроме меня. Я же стояла руки в боки и напустила на себя самый разбитной и шлюховатый вид, какой только могла.

– Всех в трюм, – буркнул главный.

Тут-то я и выступила вперед.

– Как всех? И меня? Сеньор, это вы зря. Вы поглядите на меня – разве ж меня можно в трюм?

И при этом задираю свои штаны по самое дальше некуда. За спиной у рыжего перешептываются, толкают друг друга, кто-то уже гогочет.

– Сеньор, вам нельзя без нас. Там на барке вина – искупаться можно. А пить без женщин – фи! Бабы! Покажем сеньору капитану, что с нами скучно не будет.

Вышли как миленькие: Долорес, Эва, Хосефа, Гриманеса. Все в остатках ночной роскоши.

На палубе за капитанской спиной – жеребячье ржание, забористые словечки. Что за моей спиной, не вижу, но кожей чувствую, что поняли и мешать не будут. А раз так, мое дело выгорит. Ей-ей! И я стояла, задрав штаны, с таким видом, словно я королева и хозяйка положения.

Главный распорядился отвести мужчин в трюм, а женщин – в чулан. В чулане темно, воняет. Дуры ко мне с расспросами: что я придумала. А я сама еще не знала. Я отвечала: