Василий Ключевский - Краткий курс по русской истории

• Название: Краткий курс по русской истории
• Автор: Василий Ключевский
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: ISBN 5-04-005124-7

Василий Осипович Ключевский (1841–1911) — замечательный русский историк, который, по словам современников, был «талантлив до гениальности» и «сам стал историческим явлением, крупным историческим фактом умственной жизни России», в сегодняшний переломный момент нашей истории вновь помогает нам с позиций прошлого понять и осмыслить настоящее. Математическая точность выражений вместе с художественной красотой, меткостью сравнений и эпитетов составляет то оригинальное и особенное, что делает тексты Ключевского запоминающимися со студенческой скамьи. Он нарисовал для нас такими живыми портреты Андрея Боголюбского, Ивана Калиты, Ивана Грозного, Алексея Михайловича, Петра Великого, что создается ощущение, что он сам жил с этими людьми прошлого, мыслил и чувствовал вместе с ними, проник в их психологию, сумел воскресить отдуманные думы, угасшие чувства. Воскрешенные волшебной силой его творчества, они стали для нас совершенно реальными в сегодняшней жизни. «Краткий курс по Русской Истории», «Древнерусские жития святых как исторический источник», «Сказания иностранцев о Московском государстве» — это замечательный памятник нашего национального самосознания, в котором можно увидеть итог работы русского народа над своим прошлым, подведенный одним из талантливейших его сыновей.

---

Первоначальное житие св. кн. Александра Невскаго составляет большую редкость в уцелевших древнерусских рукописях: по-видимому, отдельные списки его попадались редко и старинным нашим переписчикам. Это можно отчасти объяснить тем, что в позднейшей письменности, наиболее сохранившейся, древнее житие было вытеснено из обращения несколькими редакциями его, составленными в XVI в. в духе позднейшаго житейнаго стиля. При такой редкости списков, первое сличение их может возбудить некоторыя сомнения относительно первоначальнаго состава жития. В списке, дополненном летописными известиями, есть подробности, не встречающияся в других. Сличая этот список с древней новгородской летописью, легко видеть, что эти подробности не принадлежат автору жития: почти все оне относятся к невскому и ледовому побоищу и заимствованы почти дословно из новгородской летописи, а автор жития — не новгородец и опускал многое, касавшееся собственно Новгорода. С другой стороны, есть черты, опущенныя в списке псковской летописи и удержанныя другими; самая крупная из них — разсказ о 6 русских удальцах, отличившихся в невском бою. Этот разсказ интересовал не исключительно одних новгородцев, ибо далеко не все эти удальцы вышли из их среды: четверо принадлежали к дружине князя, от котораго и слышал этот разсказ автор, по его собственному показанию: «Си же вся слышах от господина своего кн. Александра Ярославича и от иных, иже обретошася в той сечи».

Автор — не новгородец: у него нет обычных выражений новгородца о родном городе, даже есть, напротив, некоторое разногласие с новгородским летописцем в разсказе о невском бое: умалчивая о подробностях, которыя могли занимать одних новгородцев и отмечены их летописцем, он не без ударения указывает, что Александр поспешил выступить против врагов «в мале дружине» и потому много новгородцев не успело присоединиться к нему, тогда как новгородский летописец выводит Александра в поход только с новгородцами и ладожанами, не упоминая о княжеской дружине. Автор и не пскович: последняго трудно предположить в жестких словах, с какими житие заставляет Александра обратиться к псковичам после ледоваго боя: «О невегласи псковичи! аще сего (избавления от Немцев) забудете и до правнучат Александровых и уподобитеся Жидом» и проч. Эти слова, образ выражения о ливонских Немцах и Шведах и другия черты обличают в авторе жителя Низовской земли, владимирца; на это указывает и обилие подробностей в разсказе о погребении Александра во Владимире, которых нет в новгородской летописи. Но трудно определить общественное положение автора: из его разсказа видно только, что он был лицо, стоявшее близко к Александру. По его признанию, он слышал о князе от отцов своих и был «самовидец возраста его»; о невском бое ему разсказывали сам Александр и другие участвовавшие в деле, очевидно, дружинники князя; о ледовом бое он также слышал от «самовидца».

Разсматриваемое житие далеко не составляет полной, обстоятельной биографии Александра; в нем не находим многаго, что известно о князе из других источникав. В нем нет даже связнаго разсказа: содержание его представляет недлинный ряд отрывочных воспоминаний, отдельных эпизодов из жизни Александра. Нетрудно заметить мысль, руководившую автором при выборе этих эпизодов: в его записке соединены именно такие черты, которыя рисуют не историческую деятельность знаменитаго князя со всех сторон, а его личность и глубокое впечатление, произведенное им на современников, и эти черты переданы в том свежем, не потертом поздним преданием виде, в каком ходили оне между современниками. Слова, какия сказали ливонский магистр и Батый, увидев Александра, поэтическия черты, в какия современники и даже участники двух громких побед Александра успели уже облечь свои разсказы о них, татарския жены, стращающия детей словами: «Александр едет», ответ его послам Папы, скорбное слово о зашедшем суздальском солнце, сказанное митрополитом при известии о смерти князя, — эти и другие черты жития если не все точно отражают действительные факты, то дают историку живо почувствовать, как отразилась деятельность Александра в умах современников. Источник с такими чертами в северной письменности получает тем более цены, что их нет в современной северной летописи, вообще не любящей рисовать живо явления времени, и легко заметить, что позднейшие летописные сборники в разсказе об Александре воспроизводят эти живыя черты именно по житию, без котораго оне погибли бы для них и для историка. Литературная сторона жития делает его явлением не менее любопытным для характеристики литературной деятельности XIII в. на севере. Изложение его не чуждо книжной искусственности, хотя очень далеко от изысканнаго до невразумительности «добрословия» позднейших книжников. Автор знаком и с божественным, и с человеческим писанием: он умеет кстати привести текст из ветхозаветнаго пророка; характеризуя своего героя, он сравнит его в храбрости с царем римским «Еуспесианом» и при этом разскажет случай, где последний явил свое мужество; разсказывая об избиении Шведов ангелом в невском бою, не забудет упомянуть о подобном чуде в древние дни, при царе Езекии. Далее, он знает, что пишет житие святаго, котораго и сам так называет. Несмотря на все это, он не выдерживает элементарных приемов жития, не хочет ни начать его приличным описанием благочестиваго детства святаго князя, ни закончить молитвенным обращением к новому ходатаю на небе. Вместо этого он набрасывает в начале повести краткую характеристику взрослаго князя: ростом он выше других людей, голос его точно труба в народе, лицем он Иосиф Прекрасный, сила его — половина силы Самсоновой, и дал ему Бог премудрость Соломонову, храбростью он Веспасиан, царь римский, — и рядом с этими земными доблестями ни одной иноческой, чем любили с детства отличать даже князей позднейшия жития. Описание кончины святаго автор начинает обращением к себе, которое по наивной изобразительности земной скорби столь же чуждо духу житий последующаго времени: «Горе тебе, бедный человече! как опишешь ты кончину господина своего? как не выпадут у тебя зеницы вместе с слезами? как от тоски не разорвется у тебя сердце? оставить отца человек может, а добраго господина нельзя оставить, с ним бы и в гроб лег, если б можно было». Житиеписатель, вышедший из школы Пахомия Логофета, сказал бы, что автор повести об Александре совсем не умеет писать жития; так, вероятно, и думали переделывавшие ее редакторы XVI в., сглаживая в ней именно эти оригинальные, вольные приемы. Этим вольным движением, не стесняющимся холодной торжественностью житейнаго языка, оживлен весь разсказ жития; заметно еще литературное веяние стараго киевскаго или волынскаго юга под этим северным, суздальским пером, которое с гибкостью и изобретательностию южнаго летописца вставляет в разсказ и библейский пример или текст, и сжатую картину ледоваго боя или народной скорби при погребении Александра, не дает князю, его дружине и другим действующим лицам действовать молча, но постоянно выводит их с живою речью и при этом иногда мимоходом отмечает черту современнаго общественнаго взгляда или отношения к известному событию: жалостно было слышать, — добавляет житие в разсказе о поспешном выступлении Александра против Шведов, — жалостно было слышать, что отец его вел. кн. Ярослав не ведал такого нашествия на сына своего милаго Александра и ему было некогда посылать весть к отцу, ибо враги уже приближались.

Вслед за другими книжными центрами древнейшей северо-восточной Руси является и Тверь с памятником историографической литературы, с повестью о своем князе — страдальце Михаиле Ярославиче. Первоначальное сказание о нем известно нам в немногих позднейших списках; оно не попало в древния летописи, а позднейшие летописные сборники занесли его на свои страницы уже в переделке XV в. По содержанию и основной мысли это сказание не житие в настоящем смысле слова, а повесть об убиении кн. Михаила в орде; но его можно отнести к разряду житий как по сходству литературнаго стиля, так и по тому, что оно целиком легло в основание позднейших переделок, облеченных уже в форму правильнаго жития. Встречаем в сказании следы автора: в ночь по убиении Михаила многие верные и неверные видели два светлыя облака над телом его, «еже исповедаху нам со слезами и со многими клятвами»; в гор. Бездеже, где остановились с телом на пути в Москву, один сторож был чудесно наказан за неуважение к мощам святаго и «пришел исповеда ту (в Бездеже была церковь) иереови бывшая ему, от него же слышавше написахом». Сказав, что убитаго князя отвезли на ночь за реку Адежь, «еже зовется горесть», повесть замечает: «Горесть бо и бе, братие, тогда в той час, таковую видевши нужную смерть господина своего». В этих словах сказывается очевидец смерти Михаила, бывший спутником его в орду, но не сопровождавший его тела оттуда. В свите, окружавшей Михаила за несколько минут до убийства, повесть указывает вместе с боярами и слугами отцов его духовных игумена Александра и «двоих попов». В одном из них и можно подозревать автора. В минуту смерти князя, когда бояре и слуги его одни убежали к ханше и там скрывались, другие были обобраны, побиты и закованы Татарами, духовных, по-видимому, не тронули, и они могли на другое утро услышать от верных и неверных разсказ о ночном явлении над телом князя. Московский князь отправил тело убитаго в Москву «с своими бояры», и этот поезд описан в повести кратко; на другое лето той же дорогой вернулся на Русь и Юрий с сыном, боярами и слугами Михаила; по-видимому, на этом пути автор и узнал от бездежскаго иерея о новом чуде Михаила. Во всей повести автор остается верен своей повествовательной задаче и не прерывает разсказа теми почтительными или реторическими распространениями, которыя вносят в него позднейшия редакции. Эта ровность разсказа характеризует его повесть наравне с разсмотренными новгородскими житиями. В ней можно даже заметить некоторый разсчитанный подбор фактов: указав кратко происхождение князя, разсказ направляется далее прямо к катастрофе в орде и касается только тех событий, которыя к ней привели или тесно с ней связаны. Этим объясняются некоторые пробелы в повести: разсказав о путешествии князей Михаила и Юрия в орду в 1304 г., по смерти Андрея, указав таким образом завязку вражды между ними, автор обходит 8 следующих спокойных лет великокняжения Михаила и переводит разсказ прямо к 1313 г., когда затихшая вражда возобновилась. Положение автора сообщает интерес его отношению к событиям и главным лицам сказания. Очень естественно не найти в нем и намека на исторический смысл московско-тверской распри; но можно ждать объяснения ближайших мотивов и характеров враждующих князей с тверской точки зрения. Сквозь простой разсказ повести тверской князь выступает у автора величественной фигурой; на его стороне право и великодушие: он готов отступиться от своего великокняжескаго права в пользу соперника, лишь бы вражда прекратилась, при всяком случае выражает готовность пострадать, лишь бы неповинные христиане избегнули беды смертью его одного; он борется один против московского-татарскаго союза, причем автор умалчивает, что и его герой водил из орды окаянных Татар на Русь, на погибель христианству. Но любопытно, что соперник его Юрий Московский остается в тени и не на него направлено тверское негодование автора. Юрий с низовскими князьями — орудия Татар, невольныя жертвы ордынской жадности и, особенно, треклятаго Кавгадыя, всего зла заводчика. Такое отношение тем более любопытно, что Москва в начале XIV в. не была еще окружена в глазах общества блеском, прикрывавшим многое, и сам автор не скрывает подробностей, несогласных с его отношением к действующим лицам разсказа. Увидев брошенное без одежды тело Михаила, Кавгадый «се яростью» обратился к Юрию: ведь он брат тебе старший, все равно что отец, зачем лежит так его тело? После убийства и русские князья с боярами, в одной веже с ордынскими, пили вино и хвастались, какую кто вину выдумал на пострадавшаго князя.