Евгений Войскунский - Плеск звездных морей

• Название: Плеск звездных морей
• Автор: Евгений Войскунский
• Жанр: Научная Фантастика

Действие научно-фантастического романа происходит в XXI веке на Земле и на Венере. Люди уже освоили ближайшие к Земле планеты и мечтают выйти в Большой Космос. О жизни и приключениях пилота-космонавта Улисса Дружинина и его товарищей рассказывается в этой книге.

---

— …Прекрасны и гармоничны, не так ли? Но давайте вспомним, какими мы были…

Селестен подошёл к стеклянному кубу и что-то тронул под ним. В кубе замерцало, задрожало, сгустилось, и вот возникло изображение сутулого, обросшего шерстью существа в полный рост. Низкий лоб, мощные надбровные дуги, длинные руки — словом, типичный неандерталец.

— Что дала нам эволюция? — продолжал Селестен. — Таз для прямого хождения, ступню, приспособленную к бегу, ключично-акромиальное устройство, позволяющее отводить руку вбок от туловища. — Взмах белой руки, и вокруг неандертальца возник светящийся контур тела современного человека. — На это пошёл миллион лет. Миллион лет от неандертальца до кроманьонского человека! Что дали последующие двадцать тысяч лет? Изменения ничтожны. Наш скелет почти неотличим от скелета кроманьонца. Примерно тот же объём мозга, та же способность к хранению информации.

Неандерталец исчез, выросло изображение человека совершенных пропорций. Фигура стала прозрачной, были видны мерное биение сердца, красные токи крови, взлёты и опадания лёгких.

— Мы прекрасны, мы гармоничны! — воскликнул Селестен. — Но верно ли то, что человеческое тело — предел совершенства? Так ли безупречен неторопливый ход эволюции? Любой зверь нашего веса сильнее нас, лошадь быстрее, собака телепатичнее, летучая мышь в тысячи раз лучше разбирается в окружающих полях. Мы можем существовать в весьма узком диапазоне температур и давлений, наши желудки не переносят малейших изменений химизма привычной пищи. И вот я спрашиваю: есть ли у нас основания быть самодовольными? Обратимся к истории. Как только древний человек сумел сделать твёрдое острое лезвие, он прежде всего соскоблил с лица ненужные волосы…

Тут по амфитеатру прокатился смех. Селестен потрогал свою бородку и тоже усмехнулся.

— Видите, как мы непоследовательны, — сказал он. — Так вот, уже древний человек, пусть ещё бессознательно, пытался исправить, улучшить данное природой. А теперь вспомним, о чём мечтала античная Греция…

Фигура в стеклянном кубе расплылась, раздвоилась, под человеческим торсом возникли очертания лошадиного туловища.

— Греки создали миф о мудром кентавре Хироне, воспитателе Ахилла. Смотрите, как удобно размещены в его торсе мощные лёгкие и сильное многокамерное сердце, на которое не давит снизу переполненный пищеварительный аппарат — он занял более естественное положение в горизонтальной части туловища. В образе кентавра античные мечтатели объединили прекраснейшие создания природы — человека и коня. Гармонию их тел прославили лучшие ваятели древности…

— Ты предлагаешь нам обзавестись копытами? — раздался чей-то насмешливый выкрик.

— Нам неплохо и на двух ногах!

— Не мешайте Селестену!

Селестен оглядел амфитеатр со снисходительной улыбкой.

— Я не призываю вас превратиться в кентавров и бездумно скакать по зелёным лугам. Моя задача — пробудить свободное воображение, обратить вашу мысль на необходимость совершенствования самих себя, на поиски новых биологических форм, ибо наше тело ограничено в своих возможностях по сравнению с мощью разума. Эту ограниченность понимали наши предки. Вот ещё одно создание народной фантазии, пленительный образ старой русской сказки.

Куб наполнился аквамариновым зыбким свечением, сквозь сине-зелёный свет обозначилась женская фигура. Прояснилась. Ноги её слились, превратились в рыбий хвост…

— Русалка, — сказал Селестен. — Какая прекрасная мечта — жить в воде, в среде, в которой тело невесомо и движение не ограничено по высоте… Человечество долго шло по неверному пути, создавая искусственных людей. Все помнят, чем закончилось увлечение роботами. Но было бы совсем неплохо нам, людям, перенять у роботов их сильные черты. Наша власть над неживой материей колоссальна. Так почему же мы так робки, так консервативны, когда заходит речь о разумной модификации человека?..

… — Понравился тебе Селестен? — спросила Андра, когда мы вышли из павильона.

— Красноречивый дядя, — сказал я. — Их называют антромодифистами, да? Что-то я про них читал.

— Он прав — надо совершенствоваться. Надо искать новые, целесообразные формы.

— Ну конечно, — сказал я. — Тебе так была бы к лицу ещё пара ножек. Или русалочий хвостик. — Я показал рукой, как колышется воображаемый хвост.

— Я вижу, ты полностью утешился. До свиданья, Улисс. Я пошла.

— Постой! Дай мне номер твоего видеофона. Ведь завтра тоже праздник.

Глава четвёртая ФЕЛИКС

Наш грузовик разогнался, включилась искусственная тяжесть, и мы с Робином покойно сидели в своих креслах — я в левом, он в правом.

Робин уже спал. Никак не отоспится после праздников. Подножка кресла, подчиняясь баростабилизатору кровяного давления, плавно водила его ноги вверх-вниз.

Привык я уже, что по правую руку сидит Робин. Никого другого не хотел бы я видеть в кресле второго пилота. Но не век же сидеть Робину в этом кресле. Я знал, что недавно ему предложили перейти на линию Луна — Марс. Тут и думать было нечего, но Робин, вместо того чтобы сразу согласиться, тянул с ответом. Тоже со странностями человек.

Мы хорошо провели праздники. Не без труда мне удалось убедить Андру, что подруги как-нибудь обойдутся без её общества. Рассуждает, как взрослый человек, но, в сущности, девчонка. Храбрая — и пугливая. Русалочка. Так я её называл, а она сердилась.

Я вспоминал её оживлённое лицо в отблесках карнавальных огней. «Смотри, смотри! Ну посмотри на этого клоуна — какой уморительный!» Она хохотала так безудержно, что и я смеялся, хотя клоун, в общем-то, был обыкновенный. Потом она вдруг тащила меня к книжным стендам, горячо убеждала в пользе интонационной цветотипии. Я пробовал читать тексты с буквами разного цвета и значками для передачи интонации — получалось скверно. Андра ругала негибкость моих модуляций, а заодно и консерватизм моего мышления. Я улыбался, а она сердилась. Мне, заявила она, недоступны красота и выразительность интерлинга.

Она водила пальчиком по моему значку и выпаливала старую детскую считалку: «Ну-ка, храбрый космолетчик, привези Луны кусочек. Не хочу я на Луну, я вам Солнце привезу».

Пилоты старшего поколения редко носят свои значки — их знают и так. А я, должно быть, тщеславен: ношу значок. Пусть все видят: идёт космолетчик…

Правда, в полёте тщеславие слетает с меня, как теплоотводная смазка с ракеты. Ведь теперь нет рядом пилотанаставника, я командир и отвечаю за корабль, пассажиров и груз. Смешно, конечно, но иногда мне лезут в голову всякие страхи: а вдруг не сработает поле метеоритной защиты… вдруг расстроится фокусировка и ионный поток начнёт разъедать ускоряющие электроды…

Но корабль послушен, автоматы точно и безотказно выполняют программу, и я успокаиваюсь. Я смотрю на звёздное небо и отыскиваю свою звезду — Арктур. Я дружески подмигиваю ему и тихонько шепчу: «Паси, паси своего вола…» И вот уже мне чудится, что это не обычный грузовик линии Земля-Луна и за моей спиной не три тысячи тонн продуктов и оборудования для Селеногорска, а огромный звёздный корабль, что я лечу с субсветовой скоростью к далёкой звезде, и мои спутники спят в анабиозных ваннах — ведь нам лететь добрых полвека…

Кто-то за дверью подёргал ручку. Что ещё за новости! Там ясно написано: «Вход в рубку не для пассажиров».

Сегодня пассажиров на борту немного — семеро. Самые нетерпеливые, не пожелавшие дожидаться пассажирского корабля, который стартует через несколько часов. Два астрофизика, инженер по бурильным автоматам, две женщины-врача и художник. И ещё — Феликс Эрдман, тот самый специалист по хроноквантовой физике, которого, как говорит Робин, понимают не более десяти человек во всей Солнечной системе.

Опять постучали. Может, что случилось? Я нажал кнопку двери.

Вошёл Феликс Эрдман. Он придерживался за поручни, будто корабль качало, — не привык, видно, к искусственной тяжести.

— В чем дело? — спросил я не очень приветливо. Он выглядел ненамного старше меня, и я не знал, следует ли употреблять обращение «старший».

— Нельзя ли воспользоваться вашим вычислителем? — сказал Феликс.

Он смотрел на меня, но, право, казалось, будто он видит совсем не то, на что смотрит.

Я не успел ответить, я только подумал, что это не полагается…

— Жаль, — сказал он и повернулся к двери.

— Погоди, Феликс, — сказал проснувшийся Робин. — Вычислитель свободен. Нам не жалко, правда, Улисс?

— Конечно, — проворчал я. Не люблю, когда запросто читают то, что у тебя в голове!

— Садись, Феликс. — Робин выдвинул кронштейн с третьим креслом. — Вот вводная клавиатура, вот вспомогательная панель для составления алгоритмов. Садись, считай.

Феликс сел и запустил пальцы в свою гриву, пальцы скрылись целиком. В старых хрестоматиях для детского чтения я видывал рисунки — украинские хаты с соломенной крышей. Вот такая крыша была у него на голове. О существовании парикмахерских-автоматов этот человек, безусловно, не подозревал. Уставился в окошко дешифратора, будто там откроется ему великая истина, и молчит. Хотел бы я знать, о чём думает такой теоретик.