Евгений Гришковец - Зима. Все пьесы

• Название: Зима. Все пьесы
• Автор: Евгений Гришковец
• Жанр: Драматургия

Впервые под одной обложкой представлены все пьесы Евгения Гришковца — драматурга, актера и режиссера, лауреата «Антибукера», «Триумфа», "Золотой маски", а также премии "Книга года" в 2004 году.

---

Я бы хотел, чтобы про него прочитали некоторые мои знакомые… женщины. Им бы это было так полезно… А то вырастили таких… Но с другой стороны, это же их дети. Пусть делают, что хотят.

Но когда поет хор мальчиков, а в зале сидят взрослые люди, слушают эту чудесную музыку и пение… они плачут. Что это такое? Что тут происходит? От чего слезы?

Мальчики поют… Мальчики! Такие маленькие люди в черных костюмчиках, этакие пингвины. Стоят рядами, и поют ангельскими голосами. И сами, как Ангелы. А в их музыке звучит и грусть-печаль, и любовь, и тоска, и одиночество, и предчувствие… (машет рукой) Звучит все то, чего мальчики не знают, и знать не могут. И это звучит именно в их музыке и голосах, а не в словах. Кто же даст такие слова мальчикам исполнять?

А в зале сидят люди и слушают музыку, и эти люди все знают: и грусть-печаль (загибает пальцы), и тоску, и любовь, и одиночество, и еще они знают предательство, разочарование, отчаяние. Но главное, у этих людей есть не только предчувствие, но точное знание того, что когда эти мальчики узнают всю эту тоску, любовь, одиночество, и т. д., они петь тогда не смогут. Не смогут, а пока поют.

И вот эти люди все это знают, слушают, плачут, и ловят уходящие мгновения. И голоса этих мальчиков дают возможность взрослым поплакать над… этими самыми мальчиками.

Потом, из всего этого хора, голоса останутся, может быть, у двух-трех. Они продолжат петь и дальше. Но совсем другие песни и, скорее всего, по кабакам.

(тут могла бы зазвучать лирическая музыка, хотя,

совершенно необязательно)

Я когда-то читал или слышал откуда-то историю, этакую притчу, об одном бедном самурае. Он был совсем бедным. Денег у него не было, а его отец сильно заболел. Тогда этот самурай продал свой меч, но чтобы никто этого не заметил, он выстругал меч из дерева и носил его в ножнах, потому как самурай всегда должен быть с мечом. Тогда войны не было…Но каким-то досадным образом все обнаружилось. Самурай покрыл себя несмываемым позором, и ему нужно было сделать себе сэппоку, ну, то есть харакири. И его имя записано в книге великих самураев, и история о нем сохранилась исключительно потому, что он сделал себе харакири тем мечом, который у него был. То есть, деревянным мечом.

Это как-то круто! Впечатляет. Хотя, для средневекового японского самурая, наверное, понятия «круто» вообще не существовало. А с моей точки зрения, это очень даже круто, потому что страшно, дико, ужасно смело и довольно эксцентрично.

А для японца?…

Или, если взглянуть на иероглиф, японский или китайский. Он всегда красив, этот иероглиф. Таинственен и непонятен. В нем, в любом, есть какая-то строгость, сила, и изысканность. Хотя ничего не понятно. Но сила чувствуется, сила того, что этот иероглиф обозначает, ну, в смысле, сила его значения, сила культуры той нации, которая создала этот иероглиф, сила времен… Но если я рядом нарисую иероглиф, то есть, некую закорючку, похожую, на мой взгляд, на иероглиф, ничего хорошего не выйдет. Или, даже, если я подробно срисую какой-то иероглиф — в нем все равно никакой силы не будет. Потому что настоящий-то писал человек, который понимал, чувствовал смысл и силу, а я вижу только экзотическую и тонкую красоту, и старательно пытаюсь уловить какие-то флюиды… ничего у меня не выйдет, даже, если изучу японский язык и правила самурайского поведения…

К тому же, были всякие китайские и японские мудрецы, философы, которые рисовали один и тот же иероглиф 10000 раз в течение многих лет. Добивались совершенного написания, а потом раскладывали свои бумажки, на которых были начертаны, казалось бы, одни и те же знаки. Казалось бы, одинаковые. Вот так он разложит, посмотрит, и покажет на какой-нибудь, мол, этот самый лучший. А вроде, все одинаковые… Посмотришь повнимательнее. Точно! Тот — самый лучший…

А ведь женщине ничего не объяснить! И сам же знаешь, что бесполезно объяснять! И когда произносишь такие слова, сам знаешь, что говорить их бесполезно… Когда в полном отчаянии говоришь женщине, и говоришь-то каким-то срывающимся голосом: «Поверь, поверь мне, что никто и никогда так, как я, любить тебя не будет. Никто и никогда! Ты понимаешь?!» И отчаянно при этом трясешь рукой. Потому что смотришь в ее глаза, и сразу догадываешься по глазам, что все мужчины так говорят. Все так говорят! Этими же самыми словами. И это ужас! Потому что все говорят правду! Потому что, действительно, никто не сможет точно так же, как Я… Точно так же не сможет, а слова те же… И ясно, что ничего нельзя объяснить. Объяснить ничего не получится. И в этот момент хочется только головой в омут или в окно. Но останавливает то, что ты понимаешь, что всем хочется в такой момент того же самого.

Но Они не верят. Нет, не верят. Подходит какая-нибудь чудесная женщина зимним морозным утром к окну, а на окне фантастические узоры, похожие на все подряд, и ни на что конкретно. Непонятные и чудесные узоры увидит, всплеснет руками и прошепчет: «Господи, какая прелесть! Как же это так, и кто бы это мог?…»

Кто?! Это Мы. Мы это… надышали. Не специально, разумеется. Но куда-то же девается наше взволнованное дыхание. Наши вздохи. Вот я где-то там выдохнул… оно полетело и… прилипло… к стеклу.

А когда понятно, что ничего не объяснить, когда ты чувствуешь, чтобы ты ни говорил, чтобы не делал…Ты, все равно, выглядишь, как какой-то иероглиф. Непонятный знак. А коль скоро это так. То хочется быть хотя бы красивым иероглифом. Красивым, сильным, этаким лаконичным, и, как минимум, лучшим из десяти тысяч, на вид точно таких же.

Для чего делались все эти дредноуты? Если так трудно хоть что-нибудь женщине объяснить и найти нужные слова… Куда легче построить прекрасный дредноут, выйти в на нем в море, и там погибнуть в бою с таким же… дредноутом.

Это же все наши попытки объясниться, найти слова, которых нет. Страх перед этими словами…

И вот они гибли, в надежде, что потом напишут красивые книги про то, как они это сделали… Но ведь не читают же! И даже в руки не берут.

Если вы увидите матроса, стоящего на мачте и машущего флажками. Ясно же, что он машет не просто так. Он сообщает что-то важное, что-то страшное, трагическое. Может быть то, что враг уже близко, или что его корабль гибнет. Но, если вы не знаете системы этих знаков, вы никогда не поймете, что все это значит конкретно.

Но сразу видно, что машет он не просто так. В нем тоже есть красота и сила знака. Так возьмите и просто, поверьте, что этот матрос сообщает что-то о любви. Что и он сам, и его флажки, и мачта, и корабль — все это знаки любви.

(он подходит к стулу, стоящему в глубине сцены,

достает флажки, становится на стул, и машет этими

флажками. Видно, что это какая-то фраза.

Его жесты точны и упорядочены)

(звучит музыка)

Дредноуты встретились только ночью. Они сошлись ненадолго. Обстреливали друг друга чуть больше сорока минут. Убедились в том, что и английские и немецкие дредноуты сокрушительно сильны, но также и неуязвимы. За эти сорок минут они основательно друг друга потрепали и разошлись. Больше они никогда не встречались. Ни один дредноут в том бою не погиб. И больше участники той битвы ни в каких значительных сражениях участия не принимали.

Ютландская битва закончилась… Результат ее весьма спорный. Англичан погибло в три раза больше, чем немцев, но в решительный момент боя немецкому флоту удалось уйти. Британский Гранд Флит был намного мощнее, но им не повезло в том бою. Многие дредноуты получили страшные повреждения, и до конца войны так и не вышли из ремонта. Другие тоже, по большей части, простояли в базах. Немецкий флот, после падения Германии, достался в основном англичанам. И другие союзники взяли себе кое- какие корабли. Но лучшую часть Флота Открытого моря немецкие моряки затопили сами. Последний из тех великолепных гигантов, сверхдредноут «Остфрисланд», который достался американцам, был отдан в середине 20-х годов, для отработки авиаударов.

Давно не крашенный корабль, который еще десять лет назад был гордостью Кайзеровского флота и верхом инженерной мысли, вывели в море, и в течение нескольких дней бомбили с самолетов. Кстати, долго не могли утопить, хотя он был совершенно неподвижен и беззащитен. Но утопили. Американцы.

(разводит руками)

(небольшая пауза)

Сейчас будет опять графоманский текст. Но мне хочется немножко образности.

Мне чудится, что моряки, погибшие в боях, те, что не опустили своих флагов, попадают в какое-то такое пространство, где тихо. Где их одежда, лица и тела не искалечены огнем и осколками снарядов. Где они сидят, каждый в парадной форме своей страны и времени, с нашивками и медалями. Сидят и курят.

В море на корабле всегда не хватает сигарет. А в бою, даже если сигареты есть, то курить некогда, а очень хочется. И эти моряки погибали с неудовлетворенным желанием закурить. А там они сидят и курят. И сигарет достаточно. А у тех, кто курит трубки — трубки целы и табаку довольно. Ну а те, кто не курили… те так сидят. Нормально.