Борис Соколов - В плену

• Название: В плену
• Автор: Борис Соколов
• Издательство: Галея-принт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000

Аннотация издательства: Для Бориса Николаевича Соколова Великая Отечественная война — это три с половиной года скитаний по лагерям для военнопленных. Был он и батраком в Прибалтике, и «доходил» в немецкой шахте. Об этом его правдивые и подчас жесткие воспоминания.

От автора: Эту повесть я писал о себе и для себя, но так как в те трудные годы я жил вместе с народом, вместе с ним ел, пил, спал, делил невзгоды и радости, то привык жить его интересами и смотреть его глазами. Поэтому повесть эта отчасти и о русском народе. Одновременно я касаюсь и некоторых происходивших тогда крупнейших мировых событий, стремясь разглядеть их истинные цели и причины. И хотя многие из них были скрыты туманом секретности и лжи, но, видно, таков уж закон жизни - тайное всегда становится явным.

В этой повести для себя я старался держаться истины. Поэтому как о народе, так и о себе я говорю не только хорошее. Это не так просто. Насколько мне известно, так обычно не пишут. В оценке исторических событий я из-за недостаточности информации, может быть, кое-где ошибался.

---

Часть домов - с пробоинами, наряду с развалинами есть и совсем неповреждённые, на их окнах стоят горшки с цветами и висят занавески. Множество высоченных фабричных труб, частично пробитых снарядами. Однако совсем обрушенных мало. В общем, как мне кажется, Берлин пострадал меньше, чем, например, Ганновер, который никто не штурмовал. Вдоль путей наставлено множество различных машин и станков, демонтированных на немецких заводах и предназначенных для отправки в СССР. Местами ими заставлены целые поля. Всё это стоит открытым, без всякой обшивки, и навалено друг на друга. Кое-что тяжёлое погрузилось в землю. Нередкие здесь дожди поливают все эти железные массы, постепенно обращая их в лом и ржавчину.

Во Франкфурте-на-Одере нас высаживают, и мы ожидаем эшелон для отправки в Россию. Не следует, однако, думать, что ожидание поезда - это минуты или часы. Здесь это дни, а, вернее, недели, и когда подадут наш эшелон - никто не знает. На окраине города нам отвели небольшие домики, множество которых пустует. Этим и были исчерпаны все заботы о нас.

Нас никто не кормит, так как мы живём не в лагере и не идём походом. Вероятно, это потому, что нет такой организации, которая была бы обязана кормить людей, ожидающих поезда. Поэтому все мы, а нас здесь скопилось немало, целые дни проводим в поисках хлеба насущного. Одни целыми днями околачиваются на станции и там или торгуют всякой дребеденью с солдатами проходящих эшелонов, или нищенствуют в одной компании с немецкими ребятишками. Более ловкие подворовывают с различных складов и кухонь, которых немало вблизи станции. Другие предпочитают кормиться дарами природы и сельского хозяйства: обирают то, что осталось на опустошенных полях и огородах, или ловят рыбу. Мы с Иваном Фёдоровичем промышляем раков. Раки здесь красивые, крупные, и их много, особенно если отойти от города на несколько километров вниз по реке.

Ловим раков мы огромной бельевой корзиной. Подведя корзину, просто выгребаем раков из их нор, а особо упрямых выбрасываем на берег. Иногда в корзине оказывается и мелкая рыбёшка.

Обычный улов - это ведро, а иногда и два. Ведра раков нам двоим вполне хватает на целый день. Но съедобного в раках мало: только шейки и клешни. Когда же нам сопутствует удача, то часть раков мы продаём, а вернее, меняес на хлеб, тушёнку и табак. В покупателях недостатка не бывает: варёных раков разбирают солдаты проходящих эшелонов, а живых сдаём в офицерскую столовую.

Некоторые предпочитают рыбный промысел. Но это совсем не та рыбная ловля, как её понимают в мирной жизни. Рыбная ловля, как и всё здесь, военизирована. Никто не сидит с удочкой, чтобы поймать две - три плотички. Вблизи Франкфурта еще недавно шли сильные бои. Как это всегда бывает, на местах боёв разбросано множество всевозможного оружия - и нашего, и немецкого. Рыболовов больше всего устраивают фауст-патроны, предназначенные для борьбы с танками. Такие "фаусты" и аналогичные наши валяются здесь повсюду. Если таким фауст-патроном выстрелить в рыбный садок или в маленький пруд для разведения рыбы, которые здесь имеются в каждом крестьянском хозяйстве, то мешок рыбы обеспечен. При этом можно даже не лазить в воду; взрыв получается таким сильным, что рыбу выбрасывает на берег, и её нужно только собирать.

На Одере, однако, так ловить рыбу нельзя, Одер - река пограничная. За всякие взрывы там крепко достанется. Поэтому в Одере ловят рыбу бреднями, и улов получается гораздо меньшим.

Некоторым нравится стрелять фауст-патронами в подбитые танки, которые ещё не убраны и стоят здесь повсюду. Фауст - очень сильное оружие, так как кумулятивный взрыв прожигает большое отверстие в толстой танковой броне. Не думаю, чтобы такое было по зубам тем пушкам, что были у меня в начале войны в Гатчине.

На сжатом пшеничном поле немки из города подбирают оброненные колоски. У каждой к поясу подвязан небольшой мешочек, а в руках ножницы, которыми они обрезают соломину, а колос кладут в мешочек. Поле убрано аккуратно, упавших колосков мало, и добыча невелика. Иван Фёдорович, движимый чувством человеколюбия или просто из озорства, подводит одну из женщин к снопам, стоящим в копне. Женщина, не понимая в чём дело, изумлённо на него глядит, однако идёт не сопротивляясь. У копны Иван Фёдорович берёт у немки ножницы и, взяв в руку пук колосьев, деловито отстригает их от снопа. За несколько таких движений мешочек наполняется. Немка же, отрицательно качая головой и махая руками, говорит, что так поступать нельзя. Иван Фёдорович серьёзным тоном объясняет, что теперь можно. К нам подходят другие собирательницы колосьев и молча смотрят на происходящее. Когда мы отошли подальше, я оглянулся и увидел, что немки усвоили преподанный им урок.

Иногда мы отправляемся в город. Он, конечно, имеет разрушения, но продолжает жить. На дверях городской библиотеки плакат с курьёзной надписью на русском и немецком языках: "Эта библиотека подарена городу Франкфурту прогрессивной еврейской семьёй Ротшильдов". Гитлер, должно быть, крепко вбил немцам в головы, что большевики и евреи - это одно и то же. Поэтому, вероятно, предполагалось, что этот плакат польстит новым московским хозяевам.

В городском саду квартет скрипачей в котелках и сюртуках по моде XIX века, немного фальшивя, исполняет русские мотивы. Должно быть, самый старый из музыкантов, белый как лунь старичок, объявляет:

- Русский песнь "В поле стоял один берёз".

Русскому военному патрулю сопутствуют двое штатских немцев с красными повязками на рукавах. Это и есть новая немецкая власть, строящая под нашей эгидой новую Германию. Вид у этих немцев гордый и неприступный. Вдруг у майора - начальника патруля - возникли подозрения относительно Ивана Фёдоровича и меня, когда мы шли по другой стороне довольно широкой улицы. Он решил нас подозвать к себе, но для пущей важности не стал этого делать сам, а использовал немцев. Когда майор отдавал им этот приказ, немецкая гордость мгновенно обратилась в угодливость и немцы чуть не бегом кинулись исполнять распоряжение. Но стоило им пересечь улицу, как на их лицах появилась суровость, в тоне зазвучали резкие и начальственные нотки. Майор, будучи, должно быть, в хорошем настроении, отнёсся к нам благосклонно. Спросив, кто мы такие, заулыбался и сказал, что теперь уже скоро нас отправят в Россию. Сейчас, глядя на нас, в тон ему сладко заулыбались и немцы.

Глава 17. Прощание с армией

С адского грохоту, свисту оглох,

С русского голоду чуть не подох.

Некрасов. Пир на весь мир

Подали эшелон, и мы в него лезем. Вагончики старинные, маленькие, в них, вероятно, ездил ещё Достоевский, путешествуя по Германии. Мест в эшелоне, должно быть, впятеро меньше, чем нас. Впрочем, для того времени посадка обычная. Вагоны набиваются битком, а кому не хватает места, располагаются на площадках, сидят на подножках или лезут на крыши. Я, глядя на других, оборудовал себе плацкартное место, только не внутри, а снаружи вагона. Для этого положил на перекладины под навесом крыши над площадкой широкую доску и на неё улёгся. Пока поезд не тронулся, так лежать великолепно. Мешают, правда, крышные пассажиры: они всё время через меня лазают и толкают ногами в бока. Однако всё-таки здесь лучше, чем стоять в тесно набитом вагоне.

Ночью просыпаюсь от сильной качки. Моя плацкартная доска елозит из стороны в сторону, вот-вот выскочит из перекладин. Тогда я с ней вместе полечу прямо под колёса. Хватаюсь руками за перекладины и кое-как держусь. Надо было бы на остановке прибить какие-нибудь упоры. Однако пересилила беспечность и надежда на авось. Сейчас поезд, который еле-еле тащился, несётся как бешеный. На дороге всё время уклоны и повороты; свистит тёплый ветер. Не спят и крышные пассажиры, охают и ворочаются. Чтобы не свалиться, привязывают себя ремнями и верёвками к вентиляционным трубам или держатся друг за друга и за что придётся.

Утром Познань - большой и оживлённый город. Посередине красная кирпичная крепость постройки, должно быть, середины прошлого века. Это огромное круглое сооружение с бойницами, смотрящими во все стороны.

Мы, однако, не туристы, и любоваться здешними достопримечательностями не собираемся. К тому же нет у нас и гидов. Впрочем, несколько своеобразные экскурсоводы, пожалуй, у нас есть: это наши пустые желудки. Они-то и зовут нас походить по городу. Ведь, как всегда, нас кормят только в расчёте на дорогу, а всякие стоянки, разумеется, при этом не учитываются. А стоянка в Познани, говорят, продлится не менее суток.

У нас с Иваном Фёдоровичем сохранилось немного немецких и русских денег. Немецкие были получены за работу в шахте, а русские - за погрузку автомашины. По нашим представлениям, это целый капитал. Поэтому мы чувствуем себя солидными людьми и уверенно входим в первый же встретившийся на пути магазин. Пожалуй, это не магазин, а мелочная лавочка, в которой всего понемногу. Лежит хлеб, в бочонке селёдки, на полках какие-то бутылки и тут же различная хозяйственная утварь. За прилавком в клеёнчатом переднике высокий немолодой поляк. Он перекидывается словами с тремя посетителями, сидящими тут же за столиком с кружками в руках. Хозяин нас как бы не замечает и продолжает говорить со своими.