Альва Бесси - Люди в бою

• Название: Люди в бою
• Автор: Альва Бесси
• Издательство: "Прогресс"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Мемуарно-публицистическая книга «Люди в бою» по сей день является одним из лучших произведений о национально-революционной войне в Испании. Боец Интернациональной бригады, писатель запечатлел в ней суровую правду героической антифашистской борьбы, когда рядом с бойцами испанской республиканской армии сражались добровольцы из разных стран.

---

Не проходит и часа, как в лагере поднимается суматоха, слышен голос Милта Вулфа, который с неискоренимым бруклинским акцентом командует: «Aténtos; en pie!»[61] Ребята не сразу просыпаются, спросонья ворчат, стонут, как роженицы. По земле стелется туман, в сыром предутреннем воздухе горько пахнет полынью. Я гадаю, должен ли я оставаться на своем посту, пока за мной не придут, мое одиночество усугубляет мысль о том, что батальон может сняться с места без меня. Тут я слышу голос Табба, он окликает меня, и я опрометью несусь в лагерь, натыкаясь на низкий кустарник, цепляясь одеялом за колючие ветки. Батальон строится; прилаживая амуницию, бойцы пыхтят, толкаются. Я собираю свое отделение, и мы выступаем. Где находится наш противник? Сейчас я уже не могу припомнить, кто из ребят в моем отделении.

Расчлененным строем мы идем вниз-вверх по холмам, по дикой, заросшей лесом местности; идти здесь тяжело, утомительно. Привалов больше не будет. Дик Рушьяно высылает меня вперед на разведку, я бреду как во сне, но чувства мои обострены, бреду чуть впереди остальных, бросаюсь то влево, то вправо, то устанавливаю связь с флангами. Где же фашисты? День обещает быть жарким, раскаты орудий, которые раздавались последние несколько дней где-то за передним краем, смолкли, в небе — ни одного самолета, лишь пухлые белые облака золотятся в солнечных лучах. Пот стекает по бокам, по спине. То и дело поправляешь скатку, рюкзак, жалеешь, что не бросил их, как другие, чертыхаешься, когда острый штык застревает в ветвях фиговых деревьев. Мы выходим на открытую местность, впереди оливковая плантация, за ней поросший лесом холм. Где же противник? Дик говорит:

— Я хочу выслать тебя вперед на рекогносцировку.

Мне не вполне ясно значение этого слова, но, пока я бегу по оливковой плантации, инстинктивно укрываясь то за одним, то за другим деревом, и тяжелый рюкзак (в нем плотный свитер и кожаная куртка) молотит меня по спине, его смысл постепенно проясняется. Это нечто вроде разведки боем: мне следует войти в соприкосновение с противником — разумеется, если противник здесь. Мне следует вызвать огонь на себя, но тут я замечаю, что другие бойцы укрываются за деревьями в дальнем конце оливковой рощи, и мне становится не по себе, я, опять же инстинктивно, поворачиваюсь боком, чтобы в меня было сложнее попасть. Очень трудно сохранять ясность мысли, все видеть, все подмечать, глаза застилает пот, в горле пересохло.

На холме никого нет, батальон занимает позицию, укрывается, затихает, ждет. Нас с Таббом посылают разведать, что делается, на соседнем холме, — там тоже никого нет, мы перебираемся туда.

— Все идет без сучка, без задоринки, — говорит Дик, подходя к нам; мы сидим на валуне, стараемся отдышаться.

И вдруг словно хлыст щелкнул над нашими головами; мы пригибаемся, вопросительно глядим на командира взвода.

— А это еще что? — спрашиваем мы.

— Пуля, — говорит Дик. — Sección[62], — командует он бойцам.

Взопревшие, усталые, они лежат, отдыхают на подветренном склоне холма. — en posición! A tierra![63].

Ребята безропотно повинуются и, побросав скатки и рюкзаки, осторожно взбираются на гребень холма.

— Abajo![64] — кричит Дик, и я прячусь за кустом, однако сам Дик, как я замечаю, и не думает прятаться, а стоит как стоял.

— Отсюда мне ничего не видно, — говорю я.

— А ты подайся вперед, — отвечает Дик. — И пригнись, олух ты этакий!

Мы лежим ничком на вершине холма, во все глаза выглядываем противника. Свист над головой раздается чаще; ветки и листья то и дело осыпают нас дождем. Отсюда мне ни черта не видно.

— Fuego![65] — орет Дик.

— Куда стрелять? — спрашиваю я, еще немного — и я заплачу.

— Они залегли на холме напротив, — говорит Дик. — Задайте им жару, chicos[66]! — орет Дик. Он носится взад-вперед по гряде, расставляя по местам своих капралов.

— Дик, — кричу я. — Ты весь на виду. — Мне вдруг становится до боли дорог этот худой и красивый итальянец.

— Между пулями остается много места, — говорит он…

* * *

…Каждой роте придано по взводу испанских ребят; лежа на переднем крае за кустом, я вижу, как один из них ползет через кусты, огромный рюкзак колышется над ним, будто гигантский паланкин на спине слона. Малец выползает откуда-то из-за моей спины и берет вправо, прямо к пулеметному отделению Табба. «Невтерпеж поглядеть, как стреляют из пулемета», — твердит он. Табб велит мальцу лечь, кричит, что он на линии огня, но тот знай себе ползет, улыбается и твердит: «Невтерпеж поглядеть, как стреляют из пулемета»; потом вдруг перекатывается на бок и, зажимая руками живот, вопит: «Mama mia! Ai! Mama mia!»[67] Табб дает пулеметную очередь по гребню холма напротив, я вглядываюсь — мне виден камень, в который попал Табб, а вот людей по-прежнему не видно. Мы их никогда не видим, они не высовываются. Слова «огневое превосходство» неотвязно вертятся у меня в голове. Если огневое превосходство на твоей стороне, тогда противник не высовывается, если огневое превосходство на стороне противника, тогда не высовываешься ты. Огневое превосходство на твоей стороне, и ты продвигаешься вперед, на его…

Дик посылает меня в дозор одного; когда я возвращаюсь, малец все еще лежит перед нашими позициями и стонет. Дик отправляет меня за носилками, я спускаюсь с холма, пот течет с меня градом, я чертыхаюсь, и все же я испытываю облегчение — здесь меня не подстрелят. Внизу я нахожу фельдшера, но санитары-носильщики куда-то запропастились, и фельдшер (не хочу здесь называть его имя) отказывается лезть на холм.

— Спустите раненого сюда, — говорит он.

— Это невозможно, — отвечаю я. — Тебе придется подняться к нему.

И всю дорогу, пока мы карабкаемся на холм, practicante нудит: «Не высовывайся, осторожнее, слушай, а у вас там очень опасно, а где он лежит?» Его нытье раздражает, и я злорадно думаю о том, что ему придется одному под пулями перевязывать раненого, а я буду посиживать и покуривать в безопасности за холмом. Испанец все стонет и стонет: «Mama mia! Ayúdame»[68], я слышу, как пули свищут у меня над головой (ту, что предназначена тебе, никогда не слышишь), и мне приятно сознавать, что тут им меня не достать. И вдруг меня снова начинает трясти — точно так же меня трясло после того, как я, три часа кряду простреляв из-за куста, скатился вниз по непростреливаемому склону. На передовой ты стреляешь, пока винтовка не начинает жечь руки; тогда открываешь затвор, продуваешь ствол и, положив голову на руки, ждешь, пока он охладится, и так расслабишься, что потом долго не хватает духу поднять голову и снова начать стрелять: все чудится — подними только голову, и пуля, та самая, свиста которой никогда не слышишь, прямиком угодит тебе в лоб. И вдруг ты понимаешь, что заснул на передовой, заснул, забыв обо всем на свете, под свист пуль и стрекот пулеметов, а ведь любая из них… И вот ты уже встряхиваешься, просыпаешься, сердце у тебя тяжело колотится, и ты принимаешься стрелять, стараясь посильно возместить свой неуместный сон. Ствол жжет руки, солнце жжет шею, плечо болит, в горле пересохло.

Вдруг испанский парнишка испускает отчаянный, звериный рев, рев перемежается с визгом, парнишка жалобно молит о чем-то. За моей спиной раздается голос Дика: «Давай сюда к нам».

Когда я добираюсь до наших, Дика нигде не видно, я располагаюсь поудобнее, пытаюсь скрутить сигарету специальной машинкой, но руки трясутся, табак крошится, бумага мнется — я все вспоминаю, как пуля угодила в ложбинку, откуда я только что перекатился. Дик говорит: «Глянь туда, видишь эту гору? За ней явно кто-то есть, а вот наши там засели или противник — нам невдомек. Отправляйся туда, все разведай и возвращайся до темноты». Мое тело кажется мне невесомым, голова словно бы отделилась от него, ноги где-то далеко-далеко, они несут мое тело сами по себе, независимо от меня.

Снайпер неотступно следит за мной, пока я бреду по опушке леса, пересекаю открытое пространство, а в голове у меня только одна мысль: шел бы ты, стервец, куда подальше, чтоб тебе пусто было, и тут я вхожу в лесок и сразу же теряю дорогу. (Я думаю, как там мои в Бруклине, гадаю, сколько им платят по пособию, получают ли дети вдоволь апельсинового соку и кукурузных хлопьев, досыта ли ест их мать или отказывает себе во всем ради мальчишек.) Я гляжу назад, но холма, где залег наш батальон, отсюда не видно, и я в растерянности останавливаюсь. Когда я вышел, солнце было на западе, куда, собственно, я и направлялся, а гора — на северо-западе, теперь же солнце оказывается слева, а не справа, где ему полагалось бы быть… да, а как там мои в Бруклине? Я сажусь на землю, скручиваю сигарету, ломаю голову: куда же мне теперь идти. Тут появляется наш батальонный разведчик Лук Хинман. Неделю назад он провел со мной несколько занятий, обучал меня начаткам разведывательного дела; я спрашиваю у него, куда мне идти, и гляжу на его славное суровое лицо со сломанным носом, твердым ртом и синими глазами. Лук вкратце объясняет.