Вера Кетлинская - Мужество

• Название: Мужество
• Автор: Вера Кетлинская
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

В 30-х годах Вера Кетлинская много ездила по стране как корреспондент газеты «Комсомольская правда», была свидетелем и беседовала с очевидцами и участниками многих событий. В романе автор показывает нам трудности и духовный мир строителей нового города, и легко угадать, что прообразом этого города послужил Комсомольск-на-Амуре.

Автор в романе «Мужество» поднимает проблемы жизни и взаимоотношений молодёжи 30-х годов 20-ого века, но проблемы эти – вечные, что делает книгу глубоко современной и актуальной.

---

Они смотрели друг на друга. Сема ничего не мог разобрать. Умерла?.. Лицо Семена Никитича было бледно и дрожало.

– Что? – крикнул Сема, но вместо крика вырвался еле слышный хрип.

– Бла-го-по-лучно, – сказал Семен Никитич, и челюсть его прыгала, и утомленное лицо было неспособно выразить радость.

– Ну-с! – раздался за ним веселый бас, неожиданный в маленьком профессоре. – Ну-с, первый папаша, можете взглянуть на вашего гражданина. Прекрасный, замечательный парень и будет озорником – экий скандал поднял, чтобы выйти на свет!

Сему повели смотреть ребенка. Ребенок кричал с жизнерадостным азартом, широко разевая беззубый рот. У него были Тонины, смелого рисунка, брови, и Сема жадно ухватился за это сходство, чтобы не найти другого, возможного…

– А как Тоня?

– Ваша Тоня – героиня, – с удовольствием сказал профессор. – Я уж говорил ей – покричи, легче будет. Так ни одного крика. А уж роды были – ой-ой-ой! Я таких трудных родов давно не видел.

Тоня была слишком утомлена, и Сему не пустили к ней. Он вышел на залитое солнцем крыльцо и привычно опустился на ступеньку.

За домами, вдалеке, грянул оркестр. Снова оркестр? Ах, да! Митинг. Он вдруг вспомнил, что должен был выступать. В три часа. А сейчас сколько?

Было уже четыре. Не кончился ли митинг? Он сорвался с места и побежал. Он с трудом протискался сквозь толпу к деревянному помосту. Он увидел на помосте красивого и юного командира Красной Армии, широким жестом рук как бы обнимающего всю толпу, всю стройку.

– Многие из вас, из вашего героического коллектива, – говорил командир, – уйдут в этом году в ряды славной Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Да, уходил Генька, лучший друг, и Тимка Гребень, и Костя Перепечко, и еще многие.

– Они пойдут защищать, оберегать ваш мирный, созидательный труд. Они переменят оружие, но смысл жизни останется тот же. Как здесь, вместе со всеми вами, они отдавали все силы для построения города обороны, так и в рядах Красной Армии они отдадут свои силы, а если понадобится, и жизнь для обороны своей любимой родины.

Сема увидел Геньку. Генька слушал, улыбаясь во весь рот.

– Спокойно отпустите ваших товарищей. Напрягите силы еще больше, чтобы дать родине новые средства обороны быстрее и лучше. Работы у вас еще много, но и сил, как видно, немало. И я заверяю вас от имени Красной Армии, что Красная Армия вам поможет.

Хлопая вместе со всеми, Сема вскарабкался на помост.

Он требовал слова, страшно боясь, что уже поздно, что ему не дадут сказать. Слово ему дали. Но когда он вышел вперед, он вдруг забыл все то, что приготовился сказать, и другое, важное, волнующее всплыло в памяти, и он понял, что торопился сюда именно для того, чтобы сказать это важное, чтобы немедленно, окончательно, навсегда утвердить свои права на сына. Надо говорить о Красной Армии? Но кто скажет, что его сын не имеет отношения в Красной Армии? Кто посмеет сказать?

– Час назад у меня родился сын! – выкрикнул он и не мог продолжать – ему вдруг стало страшно, и он, не слыша рукоплесканий, искал в толпе знакомые лица и чувствовал, что разразится слезами, если увидит хоть одну усмешку, хоть один косой взгляд. Вот бригада лесогонов… Они кивают ему и машут руками… Вот преданные глаза Геньки… со всех сторон дружелюбные улыбки, приветствия, выкрики… – Я знаю свою ответственность, – звонко выкрикивал он, в упоении размахивая руками. – Большую ответственность! Да, большую, огромную, потому что наш мальчик – это наш первый гражданин, и на него будут смотреть все, какой он, этот первый! Но я обещаю вам, – ребята, друзья, товарищи! – я обещаю, что наш первый парень будет умным и бесстрашным, как богатырь, и город будет доволен. А когда придет время, я поведу его на призывной участок, как подарок Красной Армии, и Красная Армия будет довольна.

Командир стиснул его пальцы в крепком рукопожатии. Шумные аплодисменты прокатились по толпе из конца в конец.

– Товарищи! – раздался мощный голос Драченова. – Сообщение пришло как раз вовремя. Смотрите, вот он! Растет! Наш город! Наш завод! Наша социалистическая жизнь! Все видят? Все чувствуют? Поздравим же товарища Сему и друг друга с днем рождения нашего желанного первенца.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Сергей Голицын уже два месяца работал на строительстве шоссейной дороги. Работа была тяжелая, но ему нравилось работать на воздухе, под летним солнцем, и нравились машины, которые укатывали гудрон, и самый запах гудрона, смоляной, терпкий, въедающийся в кожу. На участок поступил новый землекоп. Сергей столкнулся с ним лицом к лицу и поспешно отвернулся – ему были знакомы дерзкие, внимательные глаза, низкий лоб под свалявшимися русыми волосами и вялые губы, приоткрывавшие два ряда мелких желтых зубов. Где он встречал этого парня? Сергей не любил встречать знакомых людей, боялся расспросов и разоблачений.

– Э-э, земляк! – окликнул его парень, потянув за рукав. – Или не признал?

– Нет, не признал, – с досадой сказал Сергей. – Обознался ты.

– Ну, как бы не так. Неделю тебя ухой кормил, водкой поил – неужто забуду? Цельную ночь рядом с тобою греб, мозоли натер. Или у тебя память отшибло?

Сергей сразу вспомнил постыдные, бездельные дни на берегу Амура, вечернее пьянство в сарае Пака, стихи, которые Гриша Исаков выкрикивал с бочки, свое смятение и готовность остаться, и осторожный голос из темноты: «Серега, по сходням не попасть. А тут лодка… объедем… пошли…» – и плеск под веслами, и скорчившегося у руля Пака, и своего соседа с дерзкими, внимательными глазами и вялыми губами, налегавшего на весла.

– Из одной чертовой дыры земляки, – продолжал парень, – а признавать не хочешь. Или ты, как рассердился тогда, так и по сию пору не остыл? Товарищами были.

– Ну и ладно, – буркнул Сергей, отходя.

Он старался не встречаться больше с неприятным знакомцем, радовался, что парня назначили в другую бригаду. Но парень все поглядывал, подмигивал, норовил подойти, а вечером сразу подсел к Сергею.

– Или ты не хочешь старое житье-бытье вспоминать? Чего нос воротишь? Пока нужда была, Николкой звал, а нужда прошла – узнавать не хочешь? А я обрадовался – все родная душа встретилась…

– Моя душа для тебя не родная, – со злостью сказал Сергей. – И вспоминать тошно. Сманил ты меня, с толку сбил. До сих пор стыдно.

– А чего ж стыдного-то?

Сергей не знал, уйти ли просто или начать объяснения. Но этот Николка прилипчивый – от него не уйдешь. Сплетничать начнет – еще хуже. Лучше объясниться. Не может быть, чтобы он хоть немного не чувствовал позора своего поступка.

– Извелся я с того дня, – сказал Сергей. – Ты ведь тоже комсомольцем был, понимать должен. Места себе не нахожу… Был я на Сахалине, во Владивостоке, в Иркутске, в Ярославле… дома месяц прожил… потом в Орле был… здесь уже третий месяц… Жизнь везде. Люди работают, в почете. Отец – герой труда. Везде достижения. А я что? Отщепенец какой-то! Кругом смотрю – сердце радуется, а на себя взглянешь – болеть начинает.

– Это с чего же? – спросил Николка, насмешливо приглядываясь к Сергею.

– Да ты что, совесть совсем растерял? – удивился Сергей. – Ведь дезертиры мы. Дезертиры социалистической стройки. Убежали ночью, как воры… Комсомольские билеты пропили… Неужели тебе не жалко?

– А пошел он… – флегматично отозвался парень.

Сергею было ясно, что разговаривать, убеждать, раскрывать свою душу бесполезно. Но он уже не мог остановиться, Он говорил для себя впервые за все месяцы скитаний, и этот дезертир Николка был единственным собеседником, которому Сергей осмеливался говорить правду. Поймет или не поймет – неважно. Он рассказал Николке легенду об Агасфере, вечном страннике, носителе страшного проклятия, и сравнивал себя с Агасфером.

– Дурак ты, я погляжу! – зевая, сказал Николка. – Есть из-за чего казниться – из-за чертовой дыры! Нашел беду – из болота спасся. Ты, может, за свою жизнь тогда единственное умное дело сделал, а хнычешь.

– Сволочь ты! – крикнул Сергей, бледнея. – Я и тогда понял: кулак ты, кулацкая душа. Змея ползучая. С тобой как с человеком говорят…

– А при чем кулацкая душа? – тоже бледнея, вспылил Николка. – И кто ты такой, чтобы передо мной гордиться? Что ты, что я – одним миром мазаны.

– Врешь! – заорал Сергей. – Врешь, кулацкое отродье! Я рабочий, я с тобой одним воздухом дышать не хочу, я потомственный пролетарий, машинист, ты со мной равняться не смей!

– Оно и видно, машинист, дороги копаешь!

Они подрались. Их разняли и развели по баракам. А на следующий день, не взяв расчета, Сергей пешком ушел с участка.

Было знойно и тихо. Сергей шагал по пыльной дороге и думал о том, что Николка прав, что гордиться ему нечем, что он ничем не лучше кулацкого обломка, шатающегося по стране без смысла и без интереса, лишь бы заработать, выпить да протянуть время… И что толку в том, что он всей душой тянется к подлинной, интересной жизни? Он не знает, как выпутаться… Дурак! Он боялся вернуться в Новый город с Касимовым, боялся насмешек и позора… Но как они пустячны перед теми муками, которые он испытывает с тех пор!