Даниэль Клугер - Четвертая жертва сирени

• Название: Четвертая жертва сирени
• Автор: Даниэль Клугер
• Жанр: Детектив

Самара, 1890 год… В книжных магазинах города происходят загадочные события, заканчивающиеся смертями людей. Что это? Несчастные случаи? Убийства? Подозрение падает на молодую женщину. И тогда к расследованию приступает сыщик-любитель…

В русском детективе такого сыщика еще не было.

Этого героя знают абсолютно все: он — фигура историческая.

Этого героя знают абсолютно все, но многие эпизоды его жизни остались незамеченными даже самыми рьяными и пытливыми исследователями.

Этого героя знают абсолютно все — но только не таким, каким он предстает в записках отставного подпоручика Николая Афанасьевича Ильина, свидетеля загадочных и пугающих событий.

И только этот герой — ВЛАДИМИР УЛЬЯНОВ — может ответить на классический вопрос классического детектива: «КТО ВИНОВАТ?».

---

— Это как партия в шахматы, — заметил он, легонько пожимая плечами. — Если мне удалось выиграть у противника, если я добился победы в игре, так стоит ли снова и снова вспоминать, каким был мой двенадцатый ход, каким был его пятый ход, на каком ходу я потерял пешку, а он — слона? Победа — вот что важно. Противник получил мат. Остается лишь смешать фигуры и спрятать их в шкатулочку, а шкатулочку — в стол. До следующего раза. — Владимир засмеялся и добавил: — Что я и сделал.

Я хотел было возразить, но Ульянов остановил меня жестом.

— Вы мне скажите вот что, — произнес он. — Что вы собираетесь делать дальше? Я имею в виду — как вы будете в дальнейшем помогать Аленушке?

А я и сам этого не знал! То есть, я собирался вернуться с нею в Кокушкино, а вот что потом — я пока даже и помыслить не мог.

— Кокушкино — это хорошо, — продолжил Владимир. — Поживет Елена Николаевна в родительском доме до конца лета, оправится, вернет себе душевное равновесие. А дальше? Что, будет кокушкинских крестьян грамоте учить? — Он покачал головой. — То есть, конечно, это дело хорошее и важное. Но — я вам о том уже не раз толковал — Елена Николаевна достойна лучшего и способна на большее! Знаете что? Пошлите ее на Бестужевские курсы, в Питер. Честное слово, это ей гораздо нужнее, нежели чем книгами торговать.

Я ответил что-то невнятное, на том наш разговор и завершился. Не хотел я более отпускать дочь из дома. Нет, не хотел! Слова Владимира были справедливы, а только и в Кокушкино Аленушка сможет найти себе дело. И не видел я ничего мелкого в том, чтобы учить счету да письму кокушкинских детей. Вполне, на мой взгляд, достойное занятие.

Пятого июля, на восемнадцатый день после моего приезда и на десятый день после освобождения Аленушки, мы наконец оставили Самару. Все тот же пароход «Фельдмаршал Суворов», который за это время уже сходил от Самары до Астрахани, потом до Нижнего и снова до Астрахани, а теперь опять шел в Нижний, должен был доставить нас в Казань. Там я рассчитывал сразу нанять экипаж до Кокушкина, хотя пароход и приходил в Казань в девять вечера. Ну какие грабители дорожные могли бы напугать меня после всего, что с нами произошло?! Я чувствовал себя в состоянии обратить своим Кольтом в бегство любую шайку бродяг, ежели б таковая объявилась на ночной дороге.

До пристани нас провожал один Владимир — Анна уже вернулась в Алакаевку. Молодой Ульянов был молчалив, пасмурен и рассеян. В извозчике он сказал Аленушке едва ли три фразы, а в мой адрес и еще меньшим ограничился.

Однако неподалеку от сходней нас ожидали еще провожающие — и немало! К моему великому изумлению, здесь был доктор Аристарх Генрихович Крейцер. Этот невозможный педант и сухарь вдруг порывисто подошел ко мне и обнял за плечи, говоря какието сочувственные и прощальные слова; по-моему, по его щеке даже прокатилась слеза. Здесь был Глеб Кржижановский, неведомым мне образом узнавший о нашем отъезде. Здесь были Настя Егорова и приказчик Петя из магазина Ильина. И, конечно, здесь были Григорий Витренко и Давид Зунделевич по прозвищу Зундель. Перед Григорием мне было по-прежнему стыдно за то, что его, вполне добродушного и искреннего молодого человека, я мог заподозрить в лицемерии и преступности — по причине вполне естественной юношеской запальчивости. Да и перед Зунделевичем я совестился — оттого, что этого скромного и образованного юношу полагал причастным к делам кровавым и изуверским исключительно из-за происхождения его и чужести внешнего облика.

Видимо, по причине того стыда и той совестливости я чересчур горячо подал им обоим руки и пригласил наезжать в Кокушкино.

Я был настолько поражен количеством провожающих, что даже стал искать глазами Ивана Ивановича Марченко — вдруг и он тоже явился на пристань? Но, конечно же, господин судебный следователь себя не обнаружил.

Мы с Аленушкой сердечно попрощались со всеми, кто пришел выразить нам почтенье. Улыбки у провожающих были искренние, но в то же время в глазах их сквозила печаль. Не зная ужасных подробностей случившегося, все тем не менее догадывались о тяжести, легшей на душу Аленушки.

Прощание было недолгим. Владимир довел нас до самых сходней. Мы пожали друг другу руки. Моей дочери он отвесил вежливый поклон, после чего Аленушка, а следом и я поднялись на борт «Суворова». Дочь моя сразу выразила желание пройти в каюту, и я понял ее — Аленушка не хотела, чтобы кто-либо видел ее слезы, которые она уже не могла сдерживать. Я проводил дочь до ее каюты, а затем вернулся на палубу.

Владимир все еще стоял у сходней. Увидев меня, он оживился, улыбнулся и помахал рукой. Я ответил. Остальные провожающие тоже замахали.

Пароход дал четыре гудка. На берегу заиграл оркестр. Под его бодрые звуки «Фельдмаршал Суворов» отвалил от пристани и пошел вверх по реке.

Стоя на борту, держась обеими руками за поручень, я смотрел на удаляющийся берег и на быстро уменьшавшуюся фигуру нашего благодетеля — Владимира Ульянова. Вскорости толпа на пристани слилась в единую массу, и более невозможно было различать в ней отдельные фигуры и лица.

Я долго стоял у борта и пытался понять, отчего мне стало так тревожно на душе — именно сегодня?

Почему в тот момент, когда смотрел я на Владимира Ульянова, вскинувшего руку в прощальном жесте, я почувствовал какое-то странное, неприятное чувство — будто червь сомнения принялся точить мою душу? Что за тревога наполняла мое существо странною, зыбкою дрожью?

В конце концов я решил, что причина крылась в необходимости обеспечивать от Аленушки истинную подоплеку страшных событий и роль в них ее мужа. Это немного успокоило меня. Постояв еще немного, я отправился в свою каюту.

Достав из чемодана флягу, заново наполненную рябиновкой, серебряную походную рюмку и трубку с табаком, я присел у раскрытого иллюминатора, через который в каюту доносились звуки венского вальса, игравшегося на корме «Суворова» духовым оркестром.

Странным образом эта легкая музыка вызвала в моей душе совсем обратное — гнетущую тяжесть. Вновь проснулась во мне тревога — возможно, от воспоминания о предыдущем моем плавании на этом же пароходе. Будто наяву, предстали перед моим внутренним взором запрокинутое лицо несчастного Ивлева и растворяющаяся во тьме фигура зловещего «матроса», чудовища по прозвищу Го — лован. Я поспешно наполнил рюмку и залпом осушил ее.

Чудовище, направлявшееся безумием Пересветова… Чудовище, вдруг извернувшееся и укусившее направлявшую его руку… Ударившее своим жалом в сердце того, кто мнил себя хозяином…

Почему? Что заставило Голована вдруг обратиться против Пересветова, платившего ему за убийства?

Мы так и не узнали причины, которая свела этих преступников в ночном дворе федоровского магазина и вынудила броситься друг на друга.

«И никогда не узнаем», — вспомнились мне слова Владимира.

Вот это и точило в самом деле мою душу — тайна, оставшаяся нераскрытой. Их встреча, окончившаяся гибелью Голована от моей руки, — именно она спасла драгоценную мою Аленушку от испытания судом, а там, гляди, и каторги.

Верно сказал Владимир тем вечером, перед нашим последним походом: «В этом наше счастье! Удача!.. Если эта попытка будет совершена именно так, как были совершены три предыдущие, — но при этом уже не сможет быть замаскирована под сердечный приступ, — значит, мы сумеем добиться освобождения Елены Николаевны!»

Так он и сказал, я запомнил это дословно — настолько дословно, что сейчас, в полумраке каюты, мне показалось, будто рядом прозвучал характерный грассирующий говор моего друга.

И, отвечая на слова, сидящие в памяти, я прошептал:

— Да, конечно, Володя, вы правы… Но как, черт побери, они там оказались? Как? Почему вдруг Го — лован вздумал совершить это четвертое убийство — убийство своего сообщника?

Разумеется, Владимир не мог мне ответить. И не потому, что был далеко отсюда. В Самаре я его тоже спрашивал — безрезультатно…

Я вздохнул и потянулся было к фляге. Но рука моя так и застыла в воздухе. С отчетливой ясностью вспомнил я другие слова Владимира, сказанные им по дороге из Плешановской больницы домой: «Не думаю, что он вступал с ними в противоестественную связь, хотя именно так полагал его сообщникисполнитель…»

Холодный пот выступил у меня на лбу, когда я понял, что\ таилось за этими словами. Нет-нет, вовсе не то, что Владимир назвал противоестественной связью. Нет… Но — но как ему стало об этом известно?

— Откуда же вы узнали, друг мой Володя? — пробормотал я в растерянности. — Откуда вам стало известно, что полагал и чего не полагал Трофим Четвериков по прозвищу Голован? Почему вы столь уверенно судили об этом?… Словно… — Тут я запнулся, ибо от ужаса, охватившего меня, язык мой прилип к нёбу.

Узнать о том мой друг мог лишь от самого убийцы!