Павел Молитвин - Проклятый город

• Название: Проклятый город
• Автор: Павел Молитвин
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-15019-6

Этот город был проклят с самого начала. Построенный среди гиблых болот на костях тысяч крепостных, он поражал имперским величием, но в то же время всегда оставлял впечатление нереальности своего существования. И вот кошмар питерцев стал явью. Город ушел под воду, и только шпили и купола сияют над гладью безобразно огромного Финского залива. Петербург умирает, но в нем продолжается странная и жестокая жизнь, по сравнению с которой «Водный мир» Кевина Костнера кажется наивной детской сказкой.

Генетические эксперименты, призванные помочь людям адаптироваться к новым условиям, приводят к появлению настоящих монстров. На фоне всего этого времена, когда город слыл «криминальной столицей», воспринимаются жителями как ушедший навсегда «золотой век». Но еще остались те, кто помнит правду, борется за справедливость и надеется на лучшее…

---

В наушниках надвинутой на голову «бабочки» раздался тихий писк, экскурсовод предупредила о начале погружения, и Эвридика ощутила, как платформа вздрогнула и заскользила по вертикальным направляющим в страшные, темные воды, затопившие большую часть величественного некогда города. Города, объявленного после затопления Свободной Зоной и потому пользующегося многими таможенными и торговыми льготами. Города, где. помимо величайшего в мире Маринленда, Диснейленда и множества более мелких, связанных со спецификой места, конвейеров развлечений приехавших со всего света туристов, работает мощная компания по производству метабиотов, обладающих паранормальными способностями, делающими их настоящим бичом цивилизованного мира.

2

— Так я пошел, Митя? Присмотришь за моими «окнами»? — спросил Смолин, всем своим видом давая понять, что чувствует себя величайшим грешником.

— Присмотрю, ступайте с богом, Григорий Степанович, — ответствовал Митя Маркушев, делая своему напарнику ручкой.

Сцена эта, без каких-либо изменений, разыгрывалась каждое воскресенье вот уже более полугода. Из шести часов воскресного дежурства у экранов наблюдения за безопасностью туристов на посту слежения Григорий Степанович находился от силы час-полтора. Остальное время он, с Митиного дозволения, проводил в ремонтной мастерской, где вместе с тамошними умельцами сооружал из списанной аппаратуры всевозможные электронные цацки, ходко шедшие на Охтинской ярмарке. Созданные Смолиным миниатюрные камеры-шпионы, электронные отмычки и блокираторы для замков, оберегающие от этих самых отмычек квартиры зажиточных граждан, противоугонные системы повышенной надежности и «щупы» для отключения автомобильной сигнализации давали бывшему наладчику точных приборов небольшой, но весьма облегчающий жизнь приработок, некоторой частью которого он неизменно делился с Маркушевым. Митя находил это справедливым и всячески поощрял тягу Григория Степановича к технике, охотно доглядывая за оставленными на его попечение экранами напарника. Работа была — не бей лежачего, особенно если учесть, что за два года мелкие ЧП возникали всего три раза, и ни одного из них не произошло в воскресенье. И произойти, согласно статистике, в ближайшие десять лет во время Митиных дежурств не могло.

Единственное, чего Маркушеву со Смолиным следовало опасаться, — это иррегулярные обходы служебных помещений Петропавловского отделения Санкт-Петербургского Маринленда бдительной администрацией. Проклятые обходы дамокловым мечом висели над отлично сработавшимися партнерами, но и эта проблема благодаря счастливому стечению обстоятельств, Митиной изворотливости и смазливой внешности была в конце концов успешно преодолена.

Электронный замок на двери тихонько щелкнул. Митя бросил последний взгляд на экраны, где фиксировались передвижения трех групп туристов по различным участкам Петропавловской крепости: Иоанновскому и Алексеевскому равелинам и маршруту Бастион Головкина — Нарышкина — Монетный двор. Все вроде в порядке. Сняв руки с панели управления камерами, он лихо крутанулся на вертящемся кресле и увидел вошедшую в комнату наблюдателей рослую блондинку, затянутую в синюю униформу служащих Маринленда.

— Валия, свет очей моих! — нарочито радостно приветствовал гостью Маркушев, с чувством процитировав:

Уж двадцать лет я здесь один
Во мраке старой жизни вяну;
Но наконец дождался дня,
Давно предвиденного мною.
Мы вместе сведены судьбою…

У Пушкина, правда, встрече с Русланом радовался старый чародей, но Валия Смалкайс знать этого не могла, ибо, будучи латышкой, с русской классикой была незнакома. Как и все, от мала до велика, начальники питерского Маринленда, среди которых по традиции не было ни одного русского, она умела кое-как изъясняться на здешнем варварском языке, но с чтением дело у нее обстояло неважно, и Митя мог не опасаться быть уличенным в плагиате. Если женщина хочет, чтобы любовник крапал в ее честь стишки, — она их получит, а коль скоро сам Митя в стихосложении не силен, почему бы не призвать на подмогу мэтров, чьи имена еще смутно брезжили в его памяти, невзирая на то, что после окончания Митей школы прошло уже почти десять лет.

— Как мило ты скасат! Как шарко там наверх — уф! — Валия Смалкайс ткнула пальцем в потолок и со стоном облегчения опустилась в кресло Григория Степановича. — Тела и тут корошо, та?

— Отлично! — браво подтвердил Митя, извлекая из-под пульта заранее припасенную бутылку и рюмки, соседствующие на пластиковом блюде с огромных размеров апельсином.

— Какая прелест! Милый мой малчик! — растроганно протянула Валия, глядя, как Маркушев розочкой взрезает кожуру апельсина и ловко разделяет его на дольки.

У нее были причины называть Митю мальчиком, ибо она была старше его раза в полтора. Через год ей стукнет сорок, срок контракта истечет, и она вернется наконец в дорогую свою Латвию, к дорогому супругу и ставшим уже совсем взрослыми деткам. А пока надо зарабатывать деньги, и терпеть, и радоваться маленьким радостям, которые так трудно получить в этом ненавистном городе.

— Что секотня пем?

— Бразильский ром. Раз уж они его на экваторе трескают, так и нам он нынче в самую пору придется.

— Трескают? Сачем?

— Пьют. Употребляют. Дринкин, — пояснил Маркушев, разливая красно-коричневую жидкость по пластиковым рюмкам разового использования.

— Пют. Та. Все пют, — грустно покачала головой Валия. — Са наше сторове, милый Митя.

Крупная, едва умещавшаяся в кресле Митиного напарника, блондинка, в обязанности которой входило надзирать за дисциплиной работников Петропавловского отделения питерского Маринленда, осторожно пригубила ром, поморщилась и, зажмурившись, одним духом осушила рюмку.

На глазах Валии выступили слезы, Митя заботливо сунул ей в руку дольку апельсина и в свою очередь бестрепетно заглотил обжигающую нутро жидкость.

— Мама родная, и как ее только татары пьют?! — выдал он любимую отцовскую присказку, непременно сопровождавшую первую рюмку водки, вне зависимости от ее качества, и притворно выкатил глаза.

— Фу, катост! — сказала Валия, после чего Митя вновь наполнил рюмки:

— Между первой и второй промежуток небольшой!

— Ты, Митя, фрукт! Ты спаиват меня, своеко началник. Ай-ай, как некорошо! — старательно выговаривая слова, произнесла Валия, грозя Маркушеву пальцем.

— Я спелый фрукт на древе нашей славной цивилизации. И спаиваю тебя умышленно — это ты верно подметила, — согласился Митя, вытягивая из брошенной гостьей пачки «Блэк Джэк» пахнущую клубникой сигаретку. Он предпочел бы закурить «Моряка», но капризная баба на дух не переносит эту «вонючий трян». — Сначала напою, а потом лишу невинности.

— Тавно пора, мой трушочек, тавно пора, — захихикала Валия, на щеках которой уже заалели жаркие пятна вызванного ромом румянца.

«Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…» — всплыли в памяти Маркушева строчки из недавно читанного ради этой стервы пушкинского сборника, и он, дабы прогнать навеянную ими грусть, снова наполнил рюмки.

Пластиковые сосуды соприкоснулись беззвучно, без намека на звон, и, прежде чем госпожа Смалкайс успела бросить в рот дольку апельсина, Митя уже склонился над ней и накрыл ее губы своими. Руки его начали привычно расстегивать форменный пиджак администратора, стягивать кремовую блузку с молочно-белых плеч, высвобождая на волю упругие полушария несколько расплывшихся, но все еще достаточно аппетитных грудей.

— Ух ты! Налетел, как ванак![3] Фуй! Ты портит мой отешт… — едва переводя дух, запротестовала Валия, но Митенька, даром что на голову ниже и с виду совсем заморыш, уже вытаскивал ее из кресла, дабы ловчее было содрать с пышных бедер узкую юбку и влажные от пота трусики.

— Одежду порчу? Ах ты, крэзи блонди! Ах ты, лиса! Как по-вашему лиса? Лапса? Так тебе что же, лапсанька, не нравится, когда я тебя вот тут трогаю? А вот тут?

Белокурая лапсанька начала поойкивать и постанывать, выгибаясь под умелыми руками Мити, предпочитавшего иметь дело с девчонками помоложе себя, ну, на худой конец, с ровесницами. Однако после трехсот граммов он неизменно чувствовал себя в состоянии заставить взвыть от счастья даже эту матерую коровищу и обеспечить тем самым себе и Смолину возможность левых приработков. И после приложенных им усилий она начала-таки издавать напоминающие волчий вой звуки. Худо было то, что удовлетворить эту стоялую кобылу неизмеримо труднее, чем зажечь, а литровка рома опустела уже больше чем наполовину…

Доведя госпожу Смалкайс до готовности, Маркушев сделал передышку, дав ей возможность раздеть и поласкать себя. Позволил ей позабавляться со своим сиполсом[4] и лишь потом вонзил его в ее лоно. Но даже ритмично двигая в нем свой дивный орган, он, глядя на широкую снежно-белую спину Валии, усыпанную мелкими розовыми родинками, сознавал, что рано или поздно похотливая сука пресытится им и заложит его, дабы повысить свой имидж в глазах руководства Маринленда. На этот случай у него, правда, был приготовлен ей маленький сюрприз — несколько дискет, на которых запечатлены их любовные игры. Весьма, к слову сказать, разнообразные и даже порой пикантные.