Джон Браннер - Квадраты шахматного города. Научно-фантастический роман

• Название: Квадраты шахматного города. Научно-фантастический роман
• Автор: Джон Браннер
• Издательство: Издательство «МИР»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1984

Из энциклопедии фантастики В. Гакова:

В виртуозно «разыгранной» притче-игре, вызывающей аналогии с Л.Кэрроллом, — романе «Квадраты шахматного города» [The Squares of the City] (1965) — вымышленная латино-американская страна превращена в тоталитарную антиутопию с помощью подсознательного внушения ее гражданам чувства «лояльности» (через обычную телесеть). Шахматы в этом об-ве претендуют на роль идеологии и государсвенной религии, и все персонажи, включая главного героя, сами того не зная, своими поступками повторяют ход реальной шахматной партии 1892 года, разыгрываемой диктатором и его политическим противником.

Аннотация издательства:

Научно-фантастический роман прогрессивного английского писателя, президента Европейского коммитета писателей — фантастов, посвящен использованию средств коммуникации для воздействия на подсознание человека.

---

Разумеется, Джон Браннер учел все промахи и находки предшественников, когда разрабатывал свой вариант, на редкость самобытный и одновременно преемственный. Не раскрывая жгучей тайны Сьюдад-де-Вадоса — «шахматного города» экзотического Агуасуля, я лишен возможности исследовать новаторские приемы Джона Браннера, вдохнувшего новую жизнь в традиционные формы. Поэтому вновь придется прибегнуть к аналогиям.

В качестве образца подлинно современного детективного романа я бы рискнул привести «Точки и линии» японского писателя Сейте Мацумото. Это в полном смысле слова превосходный реалистический роман, объединивший, причем очень органично, обе главные тенденции детектива: напряженный интеллектуальный поиск и стремительное преследование. Они начинаются с первых страниц, когда на Касийском взморье обнаруживают трупы мужчины и женщины. И сразу же искушенного знатока подстерегает первый сюрприз, который мгновенно сводит на нет любую попытку воспользоваться схемой. Оказывается, в Японии с древних времен существует обычай самоубийства влюбленных. Причем настолько распространенный, что полиция, обнаружив трупы мужчины и женщины, ушедших из жизни по сговору, обычно ограничивается поверхностным расследованием. С этого места нам становится трудно уследить за помощником инспектора второго сыскного отдела Токийского департамента полиции Киити Михара. Скрупулезное перечисление это недвусмысленно хоронит образ Великого Сыщика, лишний раз напоминая, что Михара только рядовой чиновник. Читая роман, быстро убеждаешься в том, что ни богатый опыт решения детективных шарад, ни строгая логика, ни интуиция не помогут определить преступника. Все построено на нюансах, на предположениях, недостоверных и зыбких, на внезапных ассоциациях. Скорее сам колорит Японии, ее литература, где с осязаемой тонкостью и грустью говорится о японских лаках и древней керамике, гравюрах и чайной церемонии, символике цветов, узорах на кимоно и прическе замужних женщин, позволят проникнуть за тончайший и непроницаемый полог тайны. Но и это иллюзия, потому что роман предназначен прежде всего для японского читателя. Тем более что вскоре фабула повествования окончательно подчинит нас, мягко заглушив последние попытки контригры. Да и возможно ли предположить свое неосязаемое партнерство Киити Михаре в тот момент, когда он (опираясь на всю мощь полицейского аппарата!) начинает накладывать на маршрутную сетку поездок хронику расследования? Что могут поведать сухие точки и линии железнодорожного расписания? Скупые маршруты воздушных рейсов? И кому, кроме самого Михары, дано сразу ощутить всю глубину «версии о четырех минутах», когда, стоя на платформе тринадцатого пути, можно увидеть экспресс Аскадзе, который отправляется в 18.30 с пятнадцатого пути?

А это — я специально выделил слова «маршрут», «расписание» — и есть ключ к расследованию!

«Я лежу в постели и смотрю на свои тонкие пальцы, а по всей стране бегут поезда и одновременно останавливаются на разных станциях. Самые различные люди, шагая по своему жизненному пути, входят в вагоны и выходят из вагонов. А поезда идут во всех направлениях и иногда встречаются на какой-нибудь станции. И я уже знаю, где и когда они встретятся. Мне становится весело. Встреча поездов… Она неизбежна, она предопределена заранее, эта встреча во времени. А встреча людей, едущих в них, встреча в пространстве, — чистая случайность. И я фантазирую и вижу, как по всей земле в это мгновение сталкиваются миллионы человеческих жизней. Я могу по-своему представлять эти жизни — ведь они не втиснуты ни в какие рамки. И эта моя фантазия гораздо увлекательнее, чем романы, созданные чужим воображением».

Мне вспомнились эти строки на одной из сотен платформ Токио-сентрал, самого большого вокзала в мире. Я вновь припомнил их, прочитав роман Браннера. Право, они позволяют сравнить детективный роман — опять-таки лучшие и пока редкие его образцы — с экспрессом, который вырвался из длинного темного туннеля с одной колеей на ослепительный простор. Впереди переплетение рельсов, светофоры, виадуки, мосты и еще неизвестно, какие пути откроют автоматические стрелки…

А вот сзади осталась камерная сцена, где разыгрывались любительские спектакли с ограниченным числом действующих лиц, а главное действующее лицо сменило увлекательное хобби сыщика на твердую зарплату в полицейском управлении. Прощай, Великий Сыщик! Вместе с тобой исчезла последняя схема, последняя ширма, отделяющая мир детектива от мира реальных людей. Осталась только основная пружина — острый конфликт между преступником и представителями правосудия: следователем, криминалистом, прокурором. Иными словами, чудаковатого машиниста сменила профессиональная поездная бригада и гала-представление идет теперь на сцене изменчивой, как сама жизнь. Итак, сцена — жизнь, но, вот беда, в романе Браннера мы встретим не только приметы долгожданной нови, но и возврат к, казалось бы, преодоленному прошлому. Причем в какой форме: словно бы напоказ! И тут мы подходим к заключительному этапу нашего пока чисто литературного расследования — к моделированию, к излюбленной игре научной фантастики.

Джон Браннер, избрав в качестве социальной модели «банановую республику» Агуасуль, нарисовал жестокую, но точную картину. Неприглядная действительность латиноамериканских стран, где бесправный и нищий народ стонет под двойным гнетом всевозможных хунт и империалистических амбиций хозяев соседнего полушария, воссоздана им бескомпромиссно и социологически верно. Прогрессивные убеждения, острое сочувствие человеческим страданиям и глубокая убежденность в конечном торжестве правого дела позволили английскому фантасту изобразить местный колорит Агуасуля зримо конкретным, почти осязаемым. В узком плане детективных разработок это играет столь же важную роль, как и у Манумото. Развивая эту мысль, мне хочется привести еще одну выдержку, но уже не из повести «Точки и линии», а из романа Браннера. «Я делаю свои обобщения, рассматривая поведение людей как поведение идентичных молекул газа, а потому заимствую для расчетов формулы из гидродинамики и механики жидкостей, — размышляет Хаклют. Толпой спешащих на работу людей перед входом в метро движут некие силы, которые не менее эффективны, чем, скажем, мощный вентилятор. Эти силы не зависят от того, хорошо ли выспалась тетушка Мэй или ребенок кричал до четырех утра или проспал ли сегодня Педро, не успев выпить свою привычную чашку кофе, или нет. В этот момент действует совершенно конкретная сила, которая движет людьми, формируя из них видимый поток…Реклама, по существу, не сила, а импульс к мотивированному устремлению, которое зиждется на естественных инстинктах — чувстве голода, жажды, потребности в одежде и крове, а также на привнесенных желаниях. Желании, например, быть не хуже других. Тем не менее специалисты по рекламе управляют потоком наших эмоций».

Герой Джона Браннера действительно становится сыщиком поневоле. Он далек и от полиции, и от шпионажа и вообще не проявляет особого интереса к политической круговерти. Лишь силой обстоятельств, едва переступив границу «образцового города», он вовлекается в накаленную атмосферу его политических противоборств и, сам того не подозревая, начинает расследование чудовищного преступления.

Поначалу, стараясь держаться над схваткой, он следит за противоборством типично клишированных партий — «гражданской» и «народной», за поединком газет (вновь клише) — «Тьемпо» и «Либертад». И «слева», и «справа» исчезают люди. Одних убирают наемные убийцы, других подстерегает пуля безумца, третьи без видимых причин перерезают себе горло, четвертые сгорают в огне. Безжалостно и стремительно смахивает невидимая рука с доски бытия — скажем так! — и «белых», и «смуглых». «Десять негритят пошли купаться в море»…

И эта гротескная «пляска смерти» на фоне кошмарного «дна» под платформами местного монорельса становится для Хаклюта путеводной нитью в лабиринте. Из человека «вне политики», из сыщика поневоле он вырастает в бескомпромиссного борца, когда осознает свое место в реальном, сотрясаемом реальными классовыми катаклизмами мире.

Я уверен, что читатель не только с интересом, но и с симпатией станет следить за перипетиями этого очень необычного превращения и по достоинству оценит своеобразие произведения Браннера, где так органично слиты традиции и новаторство.

Читая в первый раз подаренную мне автором книгу, я сразу подумал о знаменитой повести О'Генри «Короли и капуста», любимой с детства. Не составляет труда обнаружить аналогии, как, впрочем, и коренные различия, между Агуасулем и Анчурией. Думаю, что читателю будет интересно самому провести определенные параллели между президентом Вадосом, чье имя носит «образцовый город», и незабвенным Лосадой, который «сослужил своей родине великую службу. Могучей дланью он встряхнул ее так, что с нее чуть не спали оковы оцепенения, лени, невежества».