Ирина Осокина - Степунок

• Название: Степунок
• Автор: Ирина Осокина
• Жанр: Эротика

Волнистое покрывало южно-русской степи. Щебет птиц и жужжание пчел. Знойный ветер, разносящий густой и пряный аромат цветов и трав, густым ковром покрывающих землю – вот ложе, на котором Ташку навсегда обожгла запретная любовь Степунка. Любовь, которую невозможно забыть, любовь сроком в одно лето…

Рассказ петербургской писательницы Ирины Осокиной «Степунок» погружает читателя в удивительный эротическо-мистический мир, в котором причудливо слились современность и славянский фольклор, обыденность и таинство, реальность и мечта, Эрос и Танатос.

---

– Опять с хахалем валандалась? – прошипела Полина Федоровна в обивку входной двери, но, взглянув на внучкино лицо, светлое, словно надломленное по линии тонкого носа, как не до конца раскрытая книга, смягчилась: – Хорошо хоть не забыла вернуться. Давай чаю согрею. – Подошвы старушечьих, с меховой оторочкой тапочек прошлепали в направлении кухни, и уже оттуда послышалось долгожданное объяснение: – Я что звонила-то… Хочу, ты уж прости, – Полина Федоровна чиркнула спичкой, прервалась, заставив Ташку не шуршать рукавами куртки, – к своим тебя отправить. Грех, Наташенька, на мне. Там же могилки: родители мои. Я, ты знаешь, больная. Твоего деда на поселковом кладбище хоть сестра обиходит, а их – никто. Вот, – Полина Федоровна показалась со свернутым пополам, крупно и неумело подписанным конвертом, – Ульяна письмо прислала, пишет: холмы просели, краска на крестах облупилась, непорядок!

– А что она сама не уберет? – лениво поинтересовалась Ташка и тут же, заметив бабушкино недовольство, поправилась: – Может, денег послать?

– Наташенька!!! Да как же это можно – от своих отказываться! Я бы поехала, если б не нога. Дитятко ты мое…

Ташка постаралась прорваться к себе в комнату: «Потом, потом…». Между бедрами все еще вилась огненная поземка, пытаясь заполнить ставшую тягостной пустоту. Это воспоминание и одновременно предвкушение хотелось сохранить, мучиться и наслаждаться им… Сколько там дней до субботы?

– Неужто не отпустит начальство? – не унималась Полина Федоровна. – Пасха скоро. Я, глупая, не сообразила заранее… На денек всего, яиц на могилки положить. За упокой я уж сама закажу. Это ж и твои, детка, родные!

Отказавшись от ужина, Ташка начищала зубы мятной пастой и невольно думала о «поросших травой» родственниках. Она никогда не видела их лиц, не считая нескольких туманных снимков, где таращатся в аппарат закутанные в платки женщины и мужчины в надвинутых на глаза кепках. Ей было одинаково трудно представить их как мертвыми, так и живыми, да и им наверняка не было никакого дела до своего неведомого потомка. Белая струйка поползла по перламутру щетки. Ташка набрала в рот воды и склонилась над рифленой дыркой раковины, краем глаза заметив в зеркале бабушкин любопытный нос.

– М-м? – вопросительно кивнула отражению.

Полина Федоровна, переминаясь, ступила на порог. Легкое подобие смешка исказило ее губы.

– Наташенька, а что ты его к нам не приведешь? Меня что ли стесняешься? Так я и не покажусь… Все смотрю в окошко, как он тебя подвозит. Парень рослый, видный. Ты за ним приглядывай… – Ташка выдавила новый валик пасты и принялась – уже яростно – втирать ее в челюсти. Она старалась слушать только журчание воды, но до нее все-таки донеслось уверенное: – А поедешь, так Ульяне помоги по дому управиться, а по оврагам сама не шляйся!

– Это еще почему? – промычала сквозь пену Ташка.

Полина Федоровна немного смутилась, убрала руку с дверного косяка и, уже уходя, бросила:

– Всякое бывает.

Ранним утром следовало пересесть с поезда на электричку «Россошанка», а потом ехать автобусом до бабушкиной деревни. Ташка устала от трясучки, купейных стен, похожих на глянцевитую картонку, остывшего кипятка и запаха соседского продуктового пакета. Когда леса стали лиственными, а потом и вовсе исчезли, поезд со скрипом повиновался сигналам конечной станции. Она зашнуровала черные, запылившиеся на носах туфли, щелкнула замками сумки. Утренняя леность была, кажется, совершенно чужда тем многочисленным, бедно и небрежно одетым людям, которые, неся в растопыренных руках тюки и саженцы, бежали к свободным лавкам, потом долго озирались, не прогадали ли с местом, и, наконец успокоившись, затевали беседу на мягком и приторном наречии, доставали карты, семечки.

Ташка почти не замечала своих попутчиков, просыпаясь лишь ненадолго: когда контролеры наэлектризовали воздух своим присутствием, когда в репродукторе, сквозь хрип и харканье, прорезались звуки, похожие на название нужной ей станции. Пригородный состав выпихнул из себя толчею, как выпихивает фарш мясорубка. Вагонные потоки слились, неся в себе сонную Ташку, а потом снова разъединились. Она остановилась в недоумении посреди площади, но скоро заметила смешной, с вытянутой мордой автобус и, припав щекой к прохладному, нечистому стеклу, опять погрузилась в сон.

Ей мерещилось, что они с Глебом едут среди елок и берез, долго-долго. У него почему-то оголены икры, а на шее – красный газовый шарф; ее грудь едва прикрыта, и, когда машину бросает на ухабах, ослепительно розовые, разбухшие соски показываются в вырезе блузки. Нужно найти, где бы провести вечер, но всюду лишь лес, и те немногочисленные заведения, что по какой-то случайности попадаются им на пути, закрыты. Наконец-таки они тормозят у ресторанчика: огромная, во все стороны простирающаяся стена, на ней – едва различимая вывеска. Их встречает тучный тип в серых брюках железнодорожного кондуктора, на вид какой-то бесполый. Он трясет животом, похожим на загустевшую манную кашу, и вдруг спускает форменные штаны до колен… У типа действительно совершенно голо между ног, как у куклы-пупсика! Поборов стеснение, Ташка достает из сумочки новенькие акварельные краски и рисует ему пониже живота все недостающее. Получается очень похоже. Тип гладит себя, осторожно, чтобы не размазать свежую краску, но коричневатое пятно все же остается на подушечке указательного пальца. Он пробует пятно на вкус, улыбается и, повернувшись задом, открывает перед посетителями тяжелую дубовую дверь…

Ташка очнулась, зажмурилась и недовольно втянула плечи. Солнце било в стекло, подсвечивая грязные брызги и растворяя в мареве безумно далекий горизонт. Вздрагивала выцветшая занавеска за спиной водителя. Было так неуютно, словно у твоего дома внезапно снесло крышу.

Автобус окунулся в поросшую кустарником впадину и, истерично зарычав, пыхтя парами бензина, медленно пополз на гору. Просторы стали не видны, зато ярче засеребрились россыпи росы, и Ташка заметила, что листва здесь распустилась куда сильнее, чем в ее городе, и теперь кажется, что произошло это за один день.

Дом Ульяны, синий, окруженный палисадником с курами, стоял первым от дороги. Калитка оказалась запертой. Почему-то именно сейчас, топча взъерошенный ковер спорыша у забора, Ташка перестала жалеть, что приехала сюда и проведет выходные без Глеба: как-никак новые впечатления. Она обошла дом, вконец разозлив цепного пса. Две овцы, серые, с замусоренными хвостами, шарахнулись от нее в сторону, натянули веревки поперек пути, она осторожно переступила и направилась к белому треугольнику платка в конце рыхлой и мокрой черноземной полосы.

Ульяна приходилась Полине Федоровне какой-то троюродной племянницей, по крайней мере, так говорили. Ташка не знала, ни сколько ей лет, ни кто, помимо нее, живет в доме. Поравнявшись с согнутой фигурой, она прислонилась к штакетнику и неуверенно позвала:

– Извините…

– Шо? – повернулась к ней розовощекая немолодая женщина, поправила сползший на лоб платок и недоверчиво наклонила голову. – Шо вы кажете? Я нэ чую.

Ташка было удивилась, что женщина не подойдет к ней ближе, но, опустив взгляд на вязкие колдобины, принялась кричать:

– Я от Полины Лисаченко, внучка ее.

Женщина слащаво открыла рот, изображая радость, и замахала руками в направлении дома. Они пошли по разные стороны некрашеного, заросшего вишняком забора. Шли довольно долго, смотря под ноги, стараясь не ступить в грязь. Потом Ташку впустили во двор, неприглядный, утоптанный людьми и домашними животными, украшенный лишь проросшим подорожником у крыльца.

Ульяна прижала Ташку к груди, дав ей почувствовать силу своих рук и какой-то молочный запах пухлого лица, потом показала четыре сортовые яблони и, уже в доме, гладкую беременную кошку и телевизор «Самсунг», накрытый гипюровой тряпкой. Не заметив в гостье интереса к хозяйству, предложила пройти к столу. На потертой клеенке лежали пакеты с хлебом, газеты, очки, начатое вязание и… акварельные краски «Школьные». Ульяна принялась лихорадочно запихивать все в ящик.

– Кто у вас рисует? – не удержалась Ташка.

– А-а-а, внучок у ту субботу гостював, – ласково пояснила хозяйка и вынула початую бутылку водки «Петр I». Ташка завертела головой. – Знаю, шо пост и грех, – по-своему истолковала отказ Ульяна, – да сам не выпьешь, понаидуть гости – ищи-свищи!

Ташка попросилась ночевать на дальней веранде, что выходит окнами и отдельной дверью в сад. Хозяйка недоверчиво прищурила глаз, но, получив несколько сотенных «за беспокойство», отстегнула ключ от связки и даже предложила теплое одеяло. В комнатушке с мелко расчерченными окнами пахло нежилой сыростью. Присев на железную кровать, Ташка вынула из сумки постельное белье, банку финской голубой краски и купленные накануне Полиной Федоровной искусственные цветы. Спросила инструмент. Ульяна выдала ей ржавую тяпку, зачерпнула детским ведерком песку и взялась проводить до могил.