Галина Щербакова - Вечер был...

• Название: Вечер был...
• Автор: Галина Щербакова
• Жанр: Современная проза
• Год: 1983

---

Сразу после замужества уйти с работы было неудобно. Машинописное бюро, сложившись, купило Зое на свадьбу трехрожковую люстру. Поэтому молодые решили чуть подождать: пусть пройдет время. Все было распланировано и учтено, кроме того, что Зоя забеременеет сразу. Обрадовалась она невероятно, тем более что и соседка Тамара ходила тогда на пятом месяце. Будущие мамы пошептались и договорились: коляску купят в складчину, а Тамара, поскольку родит первой, будет пользоваться аккуратно. С работы теперь уходить не было никакого смысла – хотелось получить декретные. Так родился Вовка. Они пищали вместе с Тамариной Иришкой, уделывая несчетное количество пеленок. В их квартире густо пахло маленькими детьми, и это был лучший запах на свете.

Зоя почти год сидела с сыном, на работу не тянуло, приносил ей Виктор из библиотеки книги, читала, когда варила кашу. А когда Вовке исполнилось одиннадцать месяцев, узнала, что будет у нее второй ребенок. Побежала к Тамаре. Та ходила хмурая, что-то стали они не ладить с Алешей, совет Тамары был категоричным: «Избавляйся, пока не поздно».

А Виктор возмутился. Убеждал, что сразу лучше отделаться, и тогда в 25 и дети будут совсем большими, и ни для чего еще не будет поздно. Можно будет и в институт, и хоть куда. Какой это возраст – 25 лет? Чтоб больше заработать – детей-то будет двое – решил Виктор перейти на завод, там и прогрессивка, и путевки. Уволился из жэка, когда родился Максим. Первые две недели помогал Зое справляться с сыновьями, а потом стал оформляться на завод, где уже заранее договорился. Процедура была длинной, потому что завод был секретный, и Виктор нет-нет да и брал какую-нибудь подвернувшуюся работу – то кому антенну для телевизора подключит, то холодильник починит, то совсем уж просто – розетки поменяет. Они как-то смеясь подсчитали, что, если так ходить по квартирам, можно совсем не работать. Хватит и даже будет больше. Но тут же сами себя осудили, потому что брать деньги из рук в руки Виктор стеснялся, а Зое такие полтинники, рубли, трешки казались очень инфекционными. Как-то вечером погас свет в соседнем доме, как раз передавали футбол. Мужчины кинулись от телевизоров и пива в подвал, дергали рубильники, что-то там ковыряли, ничего не .нашли и послали за Виктором. Он пошел раздетый – минутное дело,– прошел через жаркую толпу болельщиков, которые дышали ему в затылок – давай, давай, парень, скорей: наших бьют! – шел сквозь них и смеялся: «Эх вы, мужики! Сколько вас здесь, а свет починить не можете». Он хотел им, разгоряченным и нетерпеливым, показать, как это просто и быстро делается, чиркнул спичкой, разглядывал что-то там, пока не сжег пальцы, и ему показалось, что все понял. Когда он схватился за рубильник и, как-то странно вздрогнув, повалился в сторону, все думали, что он дурит. Ведь почти все хватали рубильник, больше того – отверткой (правда, с деревянной ручкой) тыкали в переплетенные проводки, и ведь ничего! Потом выяснили, что когда тыкали, то, может, и нарушили изоляцию, а может, она была нарушена раньше – и это Виктора счастье такое? Потом звонок в дверь, упала бутылочка с молоком, белая лужица потекла под Тамарину дверь: «Ты погоди, я сейчас вытру!» Они стоят, а она тряпкой елозит по полу у их ног, а молоко сладкое, жирное… «Сейчас я водичкой…» И крик Тамары: «А-а-а!» – «Ты чего кричишь, я ведь все вытерла…» С тех пор время от времени Зоя слышит это «А-а-а!». Крик вдавливается в уши, от него лопаются перепонки, разливается, расползается в глазах белое, сладкое молоко. «Не думать об этом. Не думать! Не думать!» Все удивлялись, что Зоя никогда и ни с кем не говорила о Викторе. А разговоров на тему: «Ну, значит, он пошел в подвал, а ты его ждешь… И как тебе потом сказали?» – не вела ни с кем. На нее даже обижались. Рассказала бы людям, полегчало. А она молчала. В два месяца отдала Максима в ясли и вернулась в машбюро. Положила на стул подшивку газеты «Труд» за 1962 год, присела, примерилась, на подшивку положила шерстяную вязаную тряпочку, наклонилась над машинкой и застучала. Все в бюро знали, что за мужа Зоя получать ничего не будет, так как погиб он, нигде не работая, Стали подсовывать Зое разные перепечатки, чтоб больше у нее выходило. Но Зоя вроде и не очень охотно на это шла. Делала как одолжение. Как-то старшая в бюро сказала ей об этом, дескать, люди от Зои заслужили большего спасиба. Могла бы его и произнести, не ахти какая барыня. Зоя долго не понимала, что от нее хочет старшая, о каких спасибо идет речь и за что? А когда поняла, совсем перестала брать всякую дополнительную работу. Все возмутились и удивились, как же она хочет прожить на одну зарплату с двумя детишками? И никто не догадывался, что Зоя первый год после смерти Виктора почти не тратила на еду деньги. Дети в яслях, там их кормят, слава богу, не болеют. А что ей самой надо? Стакан крепкого чая с сухарем, и все. На остальное смотреть противно. Приходила мать, варила куриные бульоны. Так и стояли они, пока не покрывались белесой плесенью.

Приходила тетка Виктора, приносила консервы, варенье, пакетные супы. Она оказалась более дальновидной. Складывала все это Зоя в шифоньер, пока однажды не выручили ее теткины подарки.

Это случилось, когда сразу оба мальчишки заболели. Села Зоя на бюллетень, и тут уж все из шифоньера пошло в дело. Может, случись это раньше, раньше и Зоя ожила бы. И не было бы у нее напряженной обстановки на работе, потому что машбюро так и не могло Зое простить «ее гонор». Чего кичится, чего ломается? Ей ли хвост держать пистолетом? Только машинистка Ольга урезонивала всех, когда Зоя куда-нибудь выходила: «Да что вы, бабоньки! Отойдет она, отойдет!» Но женщины с ней не соглашались. Были убеждены: она давно отошла, просто неизвестно что о себе думает.

Заболевшие мальчишки вернули Зое аппетит. Странно, все не хотелось, не хотелось, от запаха еды тошнило, а то стала как-то им готовить и вдруг почувствовала, как проголодалась. Тамара вошла в кухню и видит: сидит на низкой табуреточке Зойка, левой рукой макает в солонку фиолетовую луковицу, в правой держит батон, слезы по щекам льются, а ест с таким наслаждением.

– Ой, Зойка! Горько же! – сказала Тамара.

Зоя замотала головой и засмеялась. Тамара увидела, как побежали по щекам и густо, густо от углов глаз Зои морщинки. «Лицо-то как печеное яблоко, в ее-то годы! – сокрушенно подумала Тамара. Она была старше Зои на пять лет. И со злостью, уже о себе, подумала: – От них, паразитов, и от живых, и от мертвых одни неприятности». Мужа Тамара перед этим выставила. И как-то сказала Зое, что оно, мол, легче, когда похоронишь. А когда живой, а ты его ненавидишь и смерти ему желаешь – это похуже. «Господь с тобой,– сказала Зоя.– Говоришь, не знаешь что…»

– Знаю,– твердо ответила Тамара.

* * *

Олег Быков кончил работу и теперь мыл руки. Он старательно намыливал ладонь и пальцы, розовым кусочком мыла проводил по твердым желтоватым ногтям, подставляя потом ладони под самую горячую струю, Быков всегда после работы мыл руки. Он подымался для этого на самый верхний этаж, где в туалете всегда было мыло и чистое полотенце. Потом он садился на подоконник и, старательно вытираясь, смотрел вниз. Он видел, как, уходя, поддерживают большую тяжелую дверь люди. Они протягивали вперед руки, и дверь мягко торкалась о них. Руки менялись быстро, и дверь чуть подрагивала, перескакивая с одной протянутой руки на другую. Он ждал, когда, не найдя преграды, дверь освобожденно хлопнет, и это будет слышно здесь, на восьмом этаже. И потом она будет еще часто хлопать, потому что сразу уходили не все.

После толпы, которая приступом брала лифт ровно в шесть десять, потом еще долго уходили одиночки. Они шли по одному, и дверь открывалась для каждого персонально. Потом все затихало минут на тридцать, а Быков все сидел, курил и смотрел вниз. Уже стучали ведрами уборщицы, но он знал, что сюда, в мужской туалет, они придут в самую последнюю очередь. Знал он, что уборщицы поторопят самых последних, припозднившихся работников – машинисток, которым надо что-то срочно перепечатать.

Когда они поженились с Ольгой, он ей категорически запретил брать дополнительную работу. Ольга тогда посопротивлялась, но он видел: довольна. А то ведь стучала, бедная, день и ночь, чтоб на лишний капрон заработать.

Быков встал, посмотрел на себя в зеркало, в левую сторону расчесал волосы и не торопясь пошел к лифту. Он спускался один, если бы кто-то еще стоял на площадке, он бы все равно не сел. Быков не любил ездить с кем-то в тесном лифте. Даже если был всего один человек, ему было неприятно. Возникала какая-то неестественная, нежелательная близость, которая смущала его и раздражала. Если он ехал без дела, то он и трамваи и троллейбусы предпочитал пустые. Людскую тесноту Быков не любил. Как не любил и пьяное праздничное застолье. Особенно было неприятно, когда накануне праздника устраивали сабантуй прямо на работе. ТО бегал за колбасой, кто-то приносил стаканы, разбавлялся дрожащими руками спирт – чтоб не дай бог не перелить лишней воды и продукт не испортить. И все потом лезли друг к другу с разговорами, как правило, идиотскими, и Быкову было брезгливо. Быкова за это не любили и побаивались, и ему это было приятно. Он нарочно выпьет двадцать граммов, но уже морщится, морщится, видя, как портит всем удовольствие своим скореженным видом. Знал Быков, что есть у него и защитники, из профкома. Они его ставили в пример, объясняя его некомпанейность тем, что он копит на машину. А тут уж, мол, приходится выбирать – или колеса, или бутылочка.