Геннадий Прашкевич - Маша и нетопырь. История любви

• Название: Маша и нетопырь. История любви
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Научная Фантастика

Дорогие читатели! С удовольствием представляем новую вещь замечательного новосибирского писателя Геннадия Прашкевича «Маша и нетопырь». Что это? Новелла? Отрывок из романа? Будущая повесть? «Откуда же мне знать? сказал нам Геннадий Прашкевич. Есть вещи, писать которые садишься с ясным пониманием того, что это будет. А есть некий туман сладковатый, как дым далекого костра, и герои его столь же туманны, нежны, хотя каждого видишь до самых мелких деталей. Может, это повесть о мире фантастов… Или повесть о смещениях времен… Или повесть о любви, о чем, собственно, только и следует писать… Не знаю… Увидим, когда туманность сгустится в яблоко.»

---

Успех любой ценой, все остальное не имеет значения

Важен не художник. Важен тест. Полотно. Даже не текст и полотно, а все это в контексте. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Какая-то засранка ирландка собирается убить замечательного художника! – это ее возмущало. Он, наверное, дружил с Репиным и пил с бурлаками. Или с Герасимовым присутствовал на допросе коммуниста. Белокурая школьница с железнодорожной станции Тайга сразу и навсегда влюбилась. Ее нисколько не пугала теория принудительного ознакомления с искусством, интенсивно протаскиваемая этим Семецким. Она лишь ужасалась тому, на что способна обманутая ирландская проститутка, если, например, Нинка Барсукова, промышляющая на местном вокзале, избила в мужском туалете настоящего полковника…

– Что? – спросила мадам Катрин.

– Колумбия, – шепнула девчонка в голубоватом платьице.

– Что она сказала? – переспросила мадам Катрин, поворачиваясь к физику.

– Не знаю, – пожал он плечами, провожая взглядом пробивающуюся к выходу девчонку. – Может, она имела в виду американский «шаттл»? Знаете, они там привыкли к успеху…

II

Попав в Париж, мадам Катрин написала роман «Маша и нетопырь».

Западные критики хвалили книгу за стиль и наивную порочность. «Я увидела сюжет романа, отдаваясь человеку, напомнившему мне замечательного русского художника Ю. Семецкого…» – сказала в одном из интервью бывшая Катя Лажовская. Через месяц после выхода книги она навестила близкого друга (известного поэта-авангардиста Жана Севье). «Жан, что мне делать? У меня есть пять миллионов франков.» – «Немедленно потратить! Я помогу вам, – энергично ответил поэт. – Никогда не оставайтесь наедине с большими деньгами.»

Последуй я совету друга, ничего не случилось бы, признавалась мадам Катрин. Но в то время я уже знала, как тратить деньги. Разговаривая с Жаном, я кривила душой. Я всегда носила с собой вырезку из старого доброго немецкого «Журнала для семейного чтения». Меня волновали рыжие брови. Я хотела отыскать поразившего меня художника. К сожалению, я не знала, где он? кто он? в какой эпохе жил? что написал? Только однажды в книге известного исторического беллетриста я наткнулась на строки:

…недавно со своим русским другом художником Семецким, прибывшим в Париж из Ирландии, я побывал у мадам Виолетты Деруа. Мадам Виолетта ясновидящая, ты, наверное, знаешь, для нее не существует никаких тайн, – торжествующе объявил художник (Пабло Пикассо, – Г.П.).– Мадам Виолетта сказала: ничего не бойтесь, а бойтесь только того, что Царь-Ужас уже над нами! Мы уже давно ходим под Царем-Ужасом, сказала она. Мой русский друг художник Семецкий спросил, а в свете этого умрет ли он естественной смертью? Мадам Виолетта заметила, что господин Семецкий достоин и неестественной смерти, тем не менее, его зарежет ирландская проститутка по прозвищу Мертвая Голова в одном из тупичков его сраной Москвы. Так она и сказала, – с огромным удовольствием повторил художник. – Я никогда не бывал в Москве, это русский город, но я верю словам мадам Виолетты…

III

Я не верю в загробный мир, сказала мадам Катрин в цитируемом интервью. Но я верю в эгрегора. Я очень мучила своего ангела-хранителя, но он меня не оставил. Детство я провела в Сибири. Жила в деревянном бараке с щелями в два пальца и купалась в грязном озерце, покрытом радужными разводами. При этом я знала, что все равно буду купаться в лазурном Эгейском море, а в холодную зиму мне не придется справлять нужду в заснеженном ледяном дворе под мрачный вой волков. Море, снившееся в томительных снах, никак, конечно, не называлось, но я сразу узнала его, когда прилетела на Крит с моим третьим мужем Карлом фон Баумом.

Карл мне нравился.)))))

Но обнимая его, я помнила, помнила, помнила…

Я помнила, что русские девушки в Ирландии служат горничными и нянями, а ирландкам в России путь один – в проститутки. Я боялась за Семецкого. Я помнила: «…художества этой советской собаки…» Настоящий художник раним. Обжимаясь в девятом классе с электриком Верховцевым со швейной фабрики, не позволяя его наглым сильным рукам протискиваться туда, куда им не следовало, я думала о Семецком. О нем, конечно, думала и героиня моего романа. «…на кладбище мертвых душ отмечается заметное шевеление…» – писала я. А потом моя влюбленная героиня лежала под деревом и закатное Солнце красиво «…высвечивало крепкую оливу ее груди с темной вишней соска.»

Конечно, на станции Тайга можно было найти работу обходчицы, сцепщицы, или даже пойти месильщицей на макаронную фабрику, а потом родить неведомого зверька наглому электрику Верхонцеву, но я не хотела, чтобы однажды Семецкий увидел меня такой…

В Томске в университетской библиотеке я перерыла гору справочников.

Известных Семецких оказалось девять. Один – известный коллаборационист, без всяких раздумий повешенный французскими партизанами-маки, другой – американский финансист, получивший за мошенничество три пожизненных срока. Еще один Семецкий трижды пытался пересечь Атлантику, но утонул в школьном бассейне, ожидая с уроков прогульщика-сына, четвертый партизанил в Гомельской области, за что отсидел десять лет советских лагерей. Как-то там все у этих Семецких не складывалось. Еще один изобрел вечный двигатель и был застрелен охраной американского президента Рейгана, когда выехал навстречу правительственному кортежу на велосипеде и с вечным двигателем поперек груди. Все интересные динамичные люди, я уважала их, но, к сожалению, жизнь интересующего меня Ю. Семецкого никак не была отражена в справочниках.

Наверное, он много страдал. мегаломаньяк – хочет выражать себя непрерывно

Об этом говорили изогнутые крутым углом брови, рыжие выпуклые глаза, нагловатая грусть взгляда. Я была уверена, что именно Семецкий подсказал Борисову-Мусатову бледных девушек, в критические дни печально прогуливающихся у водоема. А Петрову-Водкину ужасное «Купание красного коня». А Шагалу – мужиков в улете. Думая о Семецком, я встретила итальянца, строившего в Томске бумажный комбинат. Когда корабль Колумба начал тонуть, крыс, побежавших с него, оказалось так много, что корабль выплыл и Колумб открыл Америку. Когда Россия стала тонуть, иностранцев сразу убежало так много, что страна выплыла. «Вот нагуляешь! – ругала меня хозяйка комнаты, которую я снимала. – Вот нагуляешь ты от макаронника!» – «Ну, расстреляют за это, что ли? – смеялась я. И непременно добавляла: – Дитя ведь за мать не отвечает.» – «Вот за это и расстреляют!»

Я улетала в Рим в августе.

Тополя торчали по краю аэродрома. Рыжие, как Семецкий.

Падали листья, лепетал ручей. От мутной воды несло мылом, выше дымили общественные бани. Я улетала спасти Семецкого, поэтому в Риме поменяла рейс на парижский. Выпала в общий фрейм

IV

Все это и вошло в роман «Маша и нетопырь».

Мадам Катрин не строила иллюзий. Она считала себя реалисткой.

Когда ее спрашивали, какой из мужей оставил ей титул баронессы, она загадочно улыбалась. Журналистам не следовало знать, что ее последний муж входит в пятерку крупнейших наркобаронов мира. Работая над романом, мадам Катрин жила у пожилой вегетарианки, ненавидевшей птиц. «Они прожорливы и поедают жуков, комаров, всяких несчастных, которые не умеют постоять за себя букашек.» – «А чем еще им питаться?» – «А травка? А ягодки?» – Хозяйка любила все живое, кроме птиц. Даже мышей не обижала. Металлическая дуга мышеловки нежно прижимала маленькую воровку к стенке, потом пленницу отправляли на дачу. Уютную вольеру мадам Катрин называла дачным концлагерем и тайком рисовала на лапках мышек шестизначные номера. А самой толстой обозначила на предплечье известный рунический знак. Так сказать, мышь-капо.

Кошки на дачу не подпускались.

«Хорошая кошка – мертвая кошка».

Рано или поздно мадам Катрин сожгла бы мышиный концлагерь вместе с хозяйкой и толстой мышью-капо, но как раз в это время некто господин фон Баум в самолете, летящем из Боготы в Цюрих, случайно наткнулся на роман «Маша и нетопырь», оставленный кем-то из пассажиров.

«…на кладбище мертвых душ отмечается заметное шевеление.»

Книга восхитила господина фон Баума.

Он понял тайные знаки, в отчаянии бросаемые мадам Катрин в никуда.

Мадам Катрин не читала писем, посвященных «Маше и нетопырю», их пишут сумасшедшие, но этот конверт хорошо пах и оказался надорванным. Господин фон Баум писал о любви. Он писал о неумолимой судьбе, ведущей его к счастью. Разумеется, он ни словом не обмолвился о том, что тридцать процентов наркотиков ввозится в Старый и в Новый свет с его колумбийских плантаций, но во всем обещал поддержку молодой писательнице. Даже рассказал, что в некотором смысле связан с литературой, потому что перед самой войной один рыжий русский приятель помог ему бежать из Германии. Россия, пояснил господин фон Баум, это страна, в которой поют фольклорные ансамбли, а женщины ходят в комбинезонах из невыделанной оленьей кожи и зимой не размножаются. Благодаря рыжему русскому приятелю господин фон Баум добрался до Мексики. Там за какую-то провинность его изгнали с корабля. Он умирал с голоду, пытался воровать. Какой-то человек спросил его на улице: «Вы немец?» Господин фон Баум удивился: «А вы?» – «О да! Правда, я американо. Вы владеете машинописью?» – «В совершенстве», – соврал господин фон Баум.