Геннадий Прашкевич - Великий Краббен

• Название: Великий Краббен
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2002
• ISBN: 5-94538-028-8

---

Подобная мудрость венчала всю философию Сказкина, но мне сейчас было не до рассуждений.

– Агафон знает?

По праву удачливого добытчика Сказкин неторопливо вытянул сигарету из моей пачки и укоризненно покачал большой головой:

– Да ты что, начальник! Это если бы лишней была корова, а то единственная на острове!

– Кто забил?

– Погоди, начальник, – рассудительно протянул Сказкин. – Зачем спешить? Хочешь правды – подумай. Люди, начальник, они везде одинаковые. Что в Бубенчиково, что в Симоносеки. Сойди на берег, поставь бутылочку, к тебе любой обратится неторопливо. Хай, дескать. Хай живешь, дескать? И ты так же отвечай – хай! Если скажешь неторопливо, тебя поймут. Меня вот, начальник, боцманы за что любили? А за неспешность! За то, что я и палубу вовремя выскребу, и к подвигу всегда готов!

– Сказкин, – сказал я, брезгливо разглядывая неаккуратный кусок говядины. – Вернемся к фактам. На столе лежит мясо. Вид у него странный. А принес мясо ты. Так что не тяни, объясни, что случилось с коровой Мальцева?

– Акт оф готт! Действие Бога!

Расшифровывалась ссылка на Бога так.

Поздно ночью, выпив у горбатого Агафона чаю (Агафон любил индийский, но непременно добавлял в него китайских дешевых сортов – для экономии), Серп Иванович решил прогуляться.

Душно невмоготу, какой тут сон!

Так и шел по низким пескам, даже меня в освещенном окне видел. Еще подумал: «Чего это начальник живет не по уставу? Протрубили отбой – гаси свечу, сливай воду!» Топает, значит, так по бережку, по пескам, и обо всем свое понимает – и о начальнике, не умеющем беречь казенные свечи, и о ярких звездах, какие они дикие, будто спутников никогда не видали, и вообще о любом шорохе в ночи. Одного только не понимает – почему по – дурному взмыкивает вдали корова горбатого Агафона. Ей, корове, как никому спать следует. Она, дура, молоко обязана Агафону копить, так нет, ночь уже, а она, дура, взмыкивает по – дурному под ночными вулканами.

«И чего взмыкивает? – подумал Сказкин. – Вот вмажу ей меж рогов, чтоб людям спать не мешала!»

Подобрал бамбучину и ходу!

Забрел аж за речку Тихую, на низкие луга.

До этого, правда, отдохнул на деревянном мостике, поиграл бамбучиной со снулой, мотающейся по реке горбушей. Так хорошо стало Сказкину на мостике – и комаров нет, и ночь тихая, и от Елены Ивановны бывшей Сказкиной, ныне Глушковой далеко!

Так Сказкин шел неторопливо по берегу, а берег перед ним плавно изгибался, как логарифмическая кривая, и на очередном его плавном изгибе, когда Сказкин уже решил поворачивать к дому (корова Агафона к тому времени примолкла, притомилась, наверное), он вдруг увидел такое, что ноги у него сами собой приросли к пескам.

Отгоняя даже сейчас нахлынувший на него ужас, Сказкин минут пять занудливо бубнил про какой-то вертлюжный гак.

Гак этот, железный, пуда на два весом, совсем не тронутый ржавчиной, блестящий, как рыбья чешуя, валялся прямо на берегу. Помня, что хозяйственный Агафон за любую отбитую у океана вещь дает чашку немытых сухофруктов, Серп Иванович сразу решил: гак – Агафону!

И опомнился.

При чем тут, в сущности, гак? При чем тут сухофрукты, пусть и немытые?

Ведь в тихой прозрачной воде, ласкаемая ленивым накатом, лежала, полузатонув, рогатая голова несчастной коровы со знакомой темной звездочкой в широком светлом лбу.

«Ну, не повезло медведю!» – вслух подумал Серп Иванович, хотя если по справедливости, то не повезло скорее уж корове, чем медведю.

«Этого медведя, – решил Серп Иванович, – надо предупредить, а то Агафон задавит его собственными руками!»

А потом проникла в голову Серпа Ивановича еще одна, совсем уже странная мысль: ни один медведь-муравьятник, а только такие и обитают на Курильских островах, никогда не решится напасть на корову Агафона. Рога у коровы Агафона, что морские кортики, а нрав – в хозяина.

Страх сковал Сказкина.

Слева – Тихий океан, он же Великий. Темная бездна, тьма, бездонный провал, а в бездонном провале копошится что-то огромное, свирепое. Справа – глухие рыжие бамбуки. В них темная бездна, рыжий ужас, а в рыжем ужасе тоже пыхтит что-то огромное, свирепое.

Страх!

Бросил Сказкин бамбучину и дал деру от страшного места. Кусок мяса, правда, ухватил. Сказкин, он свое откусает.

– Что ж, она, дура, – хмыкнул я, жалея корову, – на мине, что ли, подорвалась?

– Начальник! – негодующе выкрикнул Сказкин. – Да тут у нас тральщики вычесали каждую банку! Ты в лоцию чаше заглядывай! Если тут есть опасности, то только такие, что учтены лоцией.

– Акулы?

– Да где ж это слыхано, – возмутился Сказкин, – чтобы акулы рвали коров чуть ли не на берегу!

– Не медведь, не мина, не акула, – подвел я итог. – Ты, значит?

Сказкин замер:

– Начальник!

– А если не ты, – смерил я его взглядом, – тогда валяй к Агафону. Попробуй ему объяснить, что такое случилось с его коровой.

И ткнул пальцем в окно:

– Да тебе и идти уже никуда не надо. Вон Агафон к нам топает!

Агафон Мальцев, единственный постоянный житель и полномочный хозяин берегового поселка, используемого рыбаками под бункеровку водой, действительно был горбат.

Но горб не унижал Агафона.

Конечно, горб пригнул Агафона к земле, но зато утончил, облагородил кисти рук – они стали у Агафона хрупкие и веснушчатые. Тот же горб сгладил характер Агафона. А лицо – широкое, морское, обветренное, не знающее морщин. А глаза белесые, чуть навыкате и постоянно схвачены влажным блеском, будто он, Агафон Мальцев, всегда помнил нечто такое, о чем другим вспоминать вовсе не след.

Переступив порог, Агафон молча кивнул и поставил у ног транзисторный приемник «Селга», с которым не расставался ни при каких обстоятельствах.

«И мир всегда на виду, – так он объяснял свою привязанность к приемнику, – и мне помощь. Вот буду где-то один, в расщелине, в распадке, в бамбуках, на тропе, и станет мне, не дай Бог, нехорошо – так по шуму меня и найдут, по веселой песенке Пугачевой!»

«Ерунда! – не верил Мальцеву Серп Иванович. – Упадешь в распадке, не дай Бог, так уже через сутки все батарейки сядут!»

«А я их часто меняю», – строго ответствовал Агафон.

– Коровы нет, – пожаловался, помолчав, Мальцев. – Как с ночи ушла, так и нет. Бегай за ней, будто не я хозяин!

– Да чему мы в этой жизни хозяева? – лицемерно вздохнул Сказкин. – Тьфу, и нет нас!

– Ты, Серп, вроде как с океана шел. Не встретил корову?

– Встретил… – все так же лицемерно вздохнул Сказкин.

А я обернулся и, чтобы не тянуть, чтобы не мучить горбатого Агафона, ткнул кулаком в сторону стола:

– Твоя?

«…на этом, – негромко сообщила „Селга“, стоявшая у ног Агафона, – мы заканчиваем наш концерт. До скорой встречи в эфире!»

И смолкла.

Однако не насовсем.

Где-то через секунду из таинственных недр «Селги» донеслось четкое, явственно различимое икание.

«Прямо как маяк-бипер», – определил позже Сказкин.

Агафон, не веря своим влажным, слегка выпуклым глазам, приблизился к столу и все теми же влажными, растопыренными, как у краба, глазами уставился на кусок мяса, добытого Серпом.

– Кажется, моя…

– Ну вот, а ты все ходишь! – лицемерно обрадовался Сказкин. – А чего ходишь? Вот она корова. Вся тут!

– Да кто ж ее так? – выдохнул Агафон.

– А я не знаю, – вызывающе ответил Сказкин. – Такую встретил!

Агафон ошеломленно молчал.

– Да ты ж переживай, – утешил, сердечного друга Сказкин. – Но не сильно. Тебе на транспорте другую доставят. Не такую, как эта, – лучше! Добрей, спокойней, молочнее! Будет травку щипать, тебя ожидать с прогулок. Сам говоришь, эта тебя вконец загоняла!

– Осиротили! – взвыл Агафон. – Осиротили! Сперва собак отняли, теперь корову! Что ж мне, в одиночестве прозябать?

– Почему в одиночестве? – возразил Сказкин. – Знаешь, сколько живности в океане? Ты пойди, сядь на бережку, обязательно кто-то вынырнет!

– Мне чужого не надо, – плакался Агафон. – Мне без молока трудней, чем тебе без бормотухи!

И потребовал решительно:

– Веди! Я эту историю враз распутаю!

Пока мы брели по плотно убитым пескам отлива, Агафон, припадая на левую ногу, в горб, в гроб и в мать клял жизнь на островах, шалых собак и дурную корову. Вот были у него две дворняги, без кличек, как и корова, глупые собаки, но с ними жизнь у Агафона совсем по-другому шла. Он даже в бамбук ходил без «Селги» – с собаками не страшно. Но однажды, перед самым нашим приходом в поселок, ушли собаки гулять и с той норы ни слуху о них, ни духу.

– И ничего тебе не оставили? – не поверил Сказкин. – Ни хвоста, ни когтей? Так не бывает, это ты, Агафон, брось! Я зверье, считай, знаю, сам конюхом был. Просто ты запустил свой участок, просто ты опустился, Агафон, и чертом стало у тебя на берегу попахивать.

Но пахло не чертом.

Пахло водорослями. Пахло йодом и душной сыростью. Длинные, как бы перфорированные ленты морской капусты путались под ногами, туманно отсвечивали влажные луны медуз, полопавшимися сардельками валялись в песке голотурии.