Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма

• Название: Гипсовый трубач, или конец фильма
• Автор: Юрий Поляков
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: ISBN 978-5-17-056749-2

Cкандально известный режиссер и автор популярных женских романов отправляются за город писать киносценарий. Они рассказывают друг другу множество смешных и грустных историй, вспоминают любимых женщин и случайных знакомых. Но в их беззаботное существование неожиданно вторгаются события, связанные с большой игрой, ставка в которой —  собственность на землю в историческом заповеднике.

---

Чтобы проветрить помещение, Андрей Львович с треском открыл балконную дверь, с прошлой зимы заклеенную бумажными полосами, затвердевшими от высохшего клея. Большая, во всю стену, лоджия выходила в парк. Достававшая до третьего этажа рябина уронила свои ярко-рыжие гроздья на металлические перила. Кокотов глубоко вдохнул грустный осенний воздух и стал счастлив. В эмалевом небе светило нежаркое солнце. Внизу уступами уходили вдаль три прямоугольных пруда, наполненные темной водой и белыми кудлатыми облаками. А дальше открывался настоящий русский простор с красно-желтыми лиственными и сине-дымчатыми хвойными перелесками, палевым жнивьем и фиолетовыми пахотами, простодушными деревеньками и золотой монастырской колоколенкой, похожей отсюда, издалека, на клубный значок, воткнутый в твидовый пиджачный лацкан. Андрей Львович ощутил вдруг в самых дальних, клеточных глубинах своего тела такую тоскливую любовь к этой земле, что теплая слеза умиления скатилась, холодея, по щеке. Он подставил ладонь, потом слизнул соленую капельку и, стараясь не думать о предстоящем обследовании у Оклякшина, вернулся в комнату.

В совмещенном санузле с родниковой неиссякаемостью журчал унитаз, а полиэтиленовая штора, закрывавшая ванну, являла собой давнюю, безнадежно устаревшую политическую карту мира. На ней еще существовал огромный розовый Советский Союз, напоминавший великана, прилегшего отдохнуть после русской баньки, безмятежно подставив врагам свое тугое южное подбрюшье. На ней еще невольно прижимались друг к другу лютые враги - светло-коричневая ГДР и темно-коричневая ФРГ. Лиловая и длинная, как молодой баклажан, единая-неделимая Югославия вытянулась в пол-Адриатики. Не было еще на карте ни спятившей Грузии, ни зарумынившейся Молдавии, ни злобных прибалтийских карликов…

Кокотов вытер руки о крошечное махровое полотенце, ветхое, словно обрывок музейного савана, вышел из санузла, открыл чемодан и стал развешивать на плечиках в шифоньере свои вещи, не успевшие за короткую поездку слежаться в тряпичный брикет, как это бывает после авиационного перелета. Когда чемодан опустел и на дне остались лишь несколько разноцветных пилюль, выпавших из своих упаковок, выяснилось, что зарядное устройство для мобильника забыто дома. Это ужасно огорчило Андрея Львовича, который вообще умел безутешно расстраиваться изза разных мелких бытовых неуладиц. Неверная Вероника в таких случаях обычно дружески советовала: «А ты повесься - легче будет!»

Казнясь, писатель подсел к зеленому замызганному телефону, стоявшему на журнальном столике, но обнаружил в трубке лишь потрескивавшую тишину. Он несколько раз нервно нажал на рычажки, снова прислушался и уловил все то же шуршащее безмолвие. Подавленный, Кокотов бессмысленно уставился в окно, однако золотая сентябрьская роскошь, еще несколько минут назад доведшая его до слез умиления, теперь показалась ему насмешкой природы, по живому режущей глаза…

А тут еще в номер шумно, стремительно и бесцеремонно, как оперуполномоченный с ордером на арест, вошел Жарынин. Критически осмотрев комнату, он громко продекламировал:

Приветствую тебя, приют скитальцев духа!
Насельникам дубрав кричу я: «Исполать!»

– А у меня вот телефон не работает! - наябедничал Кокотов ломким голоском.

– Не переживайте, работает. Просто здесь номера спаренные. А ваш сосед, народный артист, - он указал на стену, - очень любит поговорить. Из-за него здешний дед и помер…

– Как это?

– Сердечко прихватило, а телефон занят. Ни «скорую» вызвать, ни медсестру.

– А мобильник? - спросил Андрей Львович, чувствуя опасное стеснение в грудине.

– Ну какие у стариков мобильные? А если и есть, то экономят… Старость!

– Я зарядное устройство дома забыл… - грустно сообщил Кокотов.

– Ерунда! Мой сотовый к вашим услугам. Соавторы должны помогать друг другу.

– А мы разве соавторы? - насторожился писатель, почувствовав в этом заявлении скрытую угрозу своей финансовой будущности.

– Конечно! Назовите мне хотя бы один фильм, в котором режиссер не был соавтором сценария?

Кокотов сделал вид, что припоминает.

– Ну же! Ну!

Андрей Львович наморщился в трагическом отчаянье - именно так морщат лбы голливудские звездилы, спрашивая у партнерши: «Куда, дорогая, ты положила мою пижаму?»

– Не тужьтесь - не вспомните! Потому что таких прецедентов в мировом кинематографе нет! А лучше объясните, почему эта Наталья Павловна так на вас посмотрела?

– Вы тоже заметили?

– Еще бы! Если бы она так посмотрела на меня, я бы еще понял. Вы с ней знакомы?

– Нет. Не помню.

– «Нет» или «не помню»?

– Не помню.

– Правильно. Не отрекайтесь от возможного! Великий Сен-Жон Перс говорил, что каждая прошедшая мимо незнакомка - это часть великого несбывшегося. Но иногда мы забываем даже сбывшееся. Вот со мной, Андрей Львович, произошел однажды прелюбопытнейший случай. Вы, конечно же, знаете, что деньги на большое и чистое искусство, если наш с вами случай считать исключением, можно добыть только у власти. Олигархи - жадные сволочи, скобари! Самое большое, на что они способны, это - унизить дармовым ужином в ресторане. Но потом при каждой встрече они будут делать такое лицо, словно вскормили тебя, спасая от голодной смерти, своей волосатой грудью. Благотворительность - это мерзость, а благотворитель - мерзкий вампир, который высосал из людей тонны крови, а потом торжественно, под вспышки камер, идет сдавать на донорский пункт свои кровные 200 миллилитров… Вы согласны?

– Ну в общем… Не совсем! А как же Мамонтов, Третьяков, Морозов?…

– Вы еще Иисуса Христа вспомните! Нет, я не стану вам рассказывать эту историю…

– Ну, хорошо, я согласен.

– То-то! Так вот, отправился я однажды просить деньги на новый фильм к одной очень крупной чиновнице, о которой слыхал, что к казенным средствам она относится без излишней задумчивости.

– А что за фильм?

– Какая разница! Это к делу отношения не имеет.

– Ну, а все-таки?

– Сиквел «Евгения Онегина».

– Наверное, это когда Ленский убивает на дуэли Онегина… - вздохнул Андрей Львович.

– Да! Правильно. Я, кажется, в каком-то интервью проболтался о своем замысле. Вы читали?

– Нет, я сам догадался.

– А вот насчет Татьяны никогда не догадаетесь!

– Она вышла замуж за Дубровского?

– Ах, ты, господи, он еще и остряк! Не-ет, она выходит замуж за ссыльного шляхтича, а после разгрома польского восстания они эмигрируют в Северную Америку, в Джорджию. И там, на склоне лет Ларина знакомится… Ни за что не догадаетесь!

– Со Скарлетт О'Харой…

– Нет, вы все-таки читали мое интервью! - огорчился Жарынин.

– Ну конечно, читал. Рассказывайте лучше, как просили деньги!

– Ладно. Слушайте! Я долго добивался аудиенции и наконец добился. В обширной приемной, увешанной мазней этого идиота, забыл, как его зовут… Ну, он рисует только глазастые вагины и зубастые задницы…

– Друзкин?

– Ну почему сразу Друзкин? Друзкин рисует бородатых детей с волосатыми ногами. Ну, не важно… В общем, за секретарским столом вместо привычной девушки сидел молодой человек с влажной кучерявой прической и взглядом испорченного пионера. Зато кофе подавала смазливая официантка в кружевном передничке. До сих пор не могу себе простить, что не взял телефончик…

– Вы снова отклонились!

– Да! Итак, минута в минуту, как и договаривались, я вошел в кабинет, по сравнению с которым кабинеты коммунистических бонз (а в них-то я хаживал, ох, хаживал!) - это жалкие собачьи конурки. Чиновница, одетая, кстати, с большим вкусом, была в той женской поре, когда возраст определяется уже не годами, а тем, сколько нужно времени провести у косметолога, чтобы показаться на людях. Она вышла мне навстречу и подала руку. А руки у нее были уже немолодые. Руки выдают женщину сразу! Вы обращали внимание, что эта немолодость особенно заметна почему-то, когда на пальцах много колец? Целуя руку, я даже оцарапал подбородок об особенно крупный бриллиант. Ну, мы сели… Объяснять ей, кто я, не пришлось: «Ах, ну как же, как же! "Двое в плавнях!…"» Я был польщен и, как птица Гамаюн, запел о возрождении российского кино, о том, что, соединив Татьяну и Скарлетт, мы выведем наше искусство на общемировой уровень! Она слушала, кивала, но смотрела на меня както странно, с эдакой ностальгической теплотой и даже лукавством. Я заливался об исторической миссии российского кино, а она вдруг, отхлебнув минеральной воды, сделала губами такое движение, словно слизывает с них оставшиеся капли, как Роми Шнайдер в «Старом ружье». Помните? В семидесятых, когда фильм показали в СССР, многие прелестницы сразу переняли это восхитительное губодвижение. И тут я чуть не поперхнулся шоколадной конфетой с ромом, потому что вспомнил все и сразу… Ну как, как я мог не узнать эту женщину!? Назовем ее Вета…