Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей

• Название: У Черных рыцарей
• Автор: Юрий Дольд-Михайлик
• Жанр: Детектив

---

Комната, куда ввел его сержант, напоминала деловую контору. Ничего лишнего: в правом углу по диагонали большой письменный стол, перед ним низенькое кресло с круглой спинкой, вдоль правой стены - огромный шкаф со множеством ящичков. Бросались в глаза выпуклые черные латинские буквы на каждом из этих ящичков да еще белая эбонитовая трубка на письменном столе.

Впрочем, все эти детали Григорий заметил не сразу. Естественно, что прежде всего внимание его привлекла фигура человека за письменным столом.

Григорий ожидал увидеть военного, а перед ним был человек в штатском не первой свежести костюме, мешковато сидевшем на костлявых плечах. Расстегнутый воротник сорочки открывал худую морщинистую шею, и это довершало картину какой-то общей неряшливости в одежде хозяина кабинета. Иное впечатление производило его лицо. Из-за непомерно больших очков, закрывавших чуть ли не треть его, на Григория глянули холодные, внимательные глаза. Казалось, именно в них сосредоточилась вся сила этого худого, немощного тела.

Едва кивнув в ответ на приветствие, очкастый указал на кресло.

Несколько секунд человек в штатском и Григорий разглядывали друг друга. Наконец, челюсть хозяина кабинета шевельнулась:

- Спик ю инглиш?

- Нет, я говорю по-немецки.

Тонкие губы очкастого перекосились: то ли улыбка, то ли презрительная гримаса.

- Хорошо, будем разговаривать по-немецки. Вы гауптман вермахта Генрих Гольдринг?

- Да.

- Вам, конечно, известно, что мы начали демобилизацию бывших военнослужащих вермахта?

- Известно.

- Теперь дошла ваша очередь. Именно затем я и вызвал вас. Дело в том, что прежде чем освободить из лагеря, мы проверяем личность подлежащего освобождению. Документы штабов немецкой армии в нашем распоряжении, и мы можем ознакомиться с личным делом каждого. Вы меня поняли?

- Да.

- И вот теперь я просто не знаю, что с вами делать.

- Почему?

Очкастый забарабанил пальцами по столу, прикрыв глаза, как бы обдумывая ответ.

- Хоть вы и воевали против нас, я не склонен причинять вам неприятности, - сказал он миролюбиво, хотя взгляд его был так же холоден.

- Я не совсем понимаю, сэр, о каких неприятностях идет речь.

- Я же говорил - у нас была возможность ознакомиться с личным делом каждого.

- Тем лучше.

- Не сказал бы... Вы должны признать, что начали войну в рядах Советской Армии, а потом перешли к немцам. Значит, против нас воевали не под нажимом, а добровольно!

- Я немец по происхождению.

- Но русский подданный. С вами мы можем поступить соответственно имеющемуся между союзниками договору.

- Я не знаю его сути.

- У нас с Советской Россией заключен договор, по которому эмигрантами считаются лица, уехавшие из России до тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Все, покинувшие страну после, считаются лицами перемещенными и подлежат возвращению на родину независимо от их желания.

- Я немец и...

- Это не имеет значения. По сути, вы советский подданный. Но я не думаю, что перспектива вернуться в Россию вас очень соблазняет. Ведь советский трибунал еще осенью тысяча девятьсот сорок первого года приговорил вас к расстрелу за так называемую измену родине, - очкастый особенно внимательно взглянул на Григория, - заочно.

- Это мне известно.

- Впрочем, мы не заинтересованы, чтобы вас... ликвидировали. Хотя договор между союзниками...

- Выходит, меня передадут советским войскам фактически для расстрела?

- Такого решения еще нет...

- Могу я надеяться, что его и не будет?

Очкастый долго не отвечал. Он молча прикурил сигарету, глубоко затянулся, выпустил длинную струйку дыма и только тогда, подчеркивая каждое слово, бросил:

- Все будет зависеть только от вас...

- От меня?

- Мы всегда точно выполняем международные соглашения. У себя в лагере никакой агитации среди военнопленных не ведем: каждому предоставляем право свободного выбора... Вот и вы - вы сами должны подсказать нам выход. Если ваши планы нас устроят, поможем, рассчитывайте на нас полностью. Через несколько дней я вызову вас, и вы сообщите о своем решении. Больше я вас не задерживаю...

Здесь было о чем подумать. Ловко использовал очкастый его личное дело! Но напрасно он надеется, что тот, кого тут принимают за Гольдринга, сам подскажет "выход".

Ясно - идет вербовка. Но куда? Для чего? Теперь надо только выжидать. Решение примут они сами. Кто "они"? Григорий догадывался и знал - в ближайшие дни они о себе напомнят, забрало будет отброшено, и все станет ясно.

Но прошла неделя, и никто его не тревожил. Это начинало беспокоить. Внешне Григорий не подавал вида, но в глубине души не мог не признать: лагерное безделье пагубно на него влияет, он начинает нервничать.

Только на десятый день после разговора с очкастым Григория снова вызвали в комендатуру.

Кабинет, в котором происходил первый разговор, находился на втором зтаже. Григорий занес было ногу на ступеньку, но сержант, сопровождавший его, предупредил:

- Не туда!

На этот раз он повел Григория по длинному коридору и открыл дверь в маленькую, почти пустую комнатку. Кроме столика и двух стульев, здесь ничего не было.

- Подождите, к вам выйдут, - бросил сержант и исчез.

Григорий был уверен: за ним следят через какой-то скрытый глазок, и подчеркнуто равнодушно закурил сигарету. Он успел положить в пепельницу несколько окурков, но никто не приходил, о нем словно забыли. Игра на нервах!

Наконец дверь бесшумно отворилась и на пороге возникла фигура, которую Григорий меньше всего ожидал здесь увидеть. Мелкими шажками комнату пересекал попик - маленький, худенький, с высушенными, словно восковыми щеками, покрытыми сеткой глубоких морщин. Опущенные веки лишали лицо старика малейших признаков жизни. Казалось, движется мумия, закутанная в длинную черную рясу. Но вот веки поднялись, открыв ласковые черные глаза, и тотчас же, словно веер, разбежались морщинки. Лицо мумии превратилось в лицо живого, хоть и старого человека.

- Садитесь, сын мой! - голос у попика был такой же мягкий, ласковый, как и взгляд.

Григорий сел, слегка облокотившись на стол, так же, как это сделал и его неожиданный собеседник.

- В ваших глазах, сын мой, я читаю удивление и прихожу к выводу, что вам не так уж часто приходится иметь дело с духовными особами. Я не ошибся?

- Простите, отче! Я недостаточно хорошо владею английским, чтобы свободно разговаривать. Понимаю, но не настолько, чтобы поддерживать беседу...

- А я почти не знаю немецкого... Как же быть? - Попик на миг задумался или сделал вид, что задумался. Потом в глазах его загорелись искорки, и ласковая улыбка заиграла всеми многочисленными морщинками на щеках, вокруг глаз и губ.

- Мне кажется, есть такой язык, на котором мы быстро договоримся, совсем свободно, без запинки произнес попик на чистейшем украинском языке, певуче растягивая окончания слов.

- Яволь! - нарочито по-немецки ответил Григорий.

- Почему вы отвечаете по-немецки?

- Это мой родной язык.

- А разве слово, которое в детские годы помогает нам познать мир и науку, не становится родным? Вы же, как мне известно, учились в украинской школе?

Григорию стало ясно: человек в рясе так же, как и очкастый, отлично информирован о прошлом своего собеседника.

- Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы выяснить мое отношение к украинскому языку? - в голосе Григория послышалось нетерпение.

Попик укоризненно покачал головой, но голос его, как и раньше, звучал ласково, примиряюще.

- Вы чересчур нервны, сын мой... Но нам, духовным пастырям, для того и вручен святой крест, чтобы вносить в смятенные человеческие души мир и благодать. Чтобы зло в людских сердцах отступало перед нами...

- Нельзя ли ближе к делу, отче? Я человек военный, привык говорить коротко и ясно. Того же жду и от собеседников. В деле спасения людских душ я разбираюсь мало, да, признаться, и не намерен пополнять свои знания в этой области.

Сказанное прозвучало значительно резче, чем того хотел Григорий. И тем неожиданнее была реакция попика. Подойдя к Григорию и положив ему руку на плечо, он почти весело проговорил:

- Очень приятно разговаривать с деловым человеком. Вы, милый барон, освободили меня от нудной обязанности напрасно терять время на вступительную речь. В вашем характере, мне кажется, сочетается немецкая пунктуальность и американская деловитость. Итак, время - деньги, не станем тратить его попусту. Прежде всего, кто я? Скромный рядовой священник греко-католической церкви. Зовут меня отец Фотий. Наш высший пастырь - его святейшество папа римский поручил мне, ознакомившись с делом на месте, доложить ему о положении нашей многострадальной паствы, особенно среди побежденных. Ибо, когда страдает плоть людская, но возрадуется душа верующего, благодать божья стоит у врат жизни раба своего.

- Простите, отче Фотий, но как могут возрадоваться души таких вот, как я, если у нас забрали автоматы и загнали за колючую проволоку лагерей для военнопленных? - насмешливо спросил Григорий. Его раздражали уклончивые ответы попика.