Сергей Есенин - С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 1.

• Название: С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 1.
• Автор: Сергей Есенин
• Жанр: Публицистика

В первый том включены воспоминания близких поэта, друзей, писателей: Е. А. и А. А. Есениных, А. А. Блока, С. М. Городецкого, С. Т. Коненкова и других.

---

Видя и учитывая все это, нельзя, разумеется, забывать о том, что Есенин в своих ранних стихах называет себя то "ласковым послушником", то "смиренным иноком", что у него мелькают строки вроде следующих: "В сердце почивают тишина и мощи", "Чую радуницу божью", "В елях – крылья херувима", что в его стихах даже петухи на дворе запевают не что-нибудь, а обедню. Но это уже другой вопрос – вопрос об источниках образной системы ранней лирики Есенина, вопрос об ее особенностях.

Если в распространении мифа о деде-церковнике отчасти повинен сам поэт, то вот пример другой легенды, тоже немало лет жившей рядом с его именем, но уже сочиненной без его участия. Речь идет об обстоятельствах военной службы Есенина в Царском Селе, о его якобы близости к монархическим кругам.

Один из его современников писал: "Поздней осенью 1916 года вдруг распространился и потом подтвердился "чудовищный слух": "наш" Есенин, "душка" Есенин, "прелестный мальчик" Есенин представлялся Александре Федоровне в Царскосельском дворце, читал ей стихи, просил и получил от императрицы разрешение посвятить ей целый цикл в своей новой книге!

Теперь даже трудно себе представить степень негодования, охватившую тогдашнюю "передовую общественность", когда обнаружилось, что "гнусный поступок" Есенина не выдумка, не "навет черной сотни", а непреложный факт. Бросились к Есенину за разъяснениями. Он сперва отмалчивался. Потом признался. Потом взял признание обратно. Потом куда-то исчез, не то на фронт, не то в рязанскую деревню…

Возмущение вчерашним любимцем было огромно. Оно принимало порой комические формы. Так, С. И. Чацкина, очень богатая и еще более передовая дама, всерьез называвшая издаваемый ею журнал "Северные записки" – "тараном искусства по царизму", на пышном приеме в своей гостеприимной квартире истерически рвала рукописи и письма Есенина, визжа: "Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов!" Тщетно ее более сдержанный супруг Я. Л. Сакер уговаривал расходившуюся меценатку не портить здоровья "из-за какого-то ренегата".

Опубликованные за последние десять – пятнадцать лет документы позволили довольно полно представить реальные обстоятельства зачисления Есенина санитаром в Царскосельский полевой военно-санитарный поезд N 143, его службы там с апреля 1916 по март 1917 года и выступления на одном из концертов в присутствии Александры Федоровны. Дело обстояло так: призванный, как и тысячи других "ратников второго разряда", Есенин при содействии Н. А. Клюева был зачислен санитаром в военно-санитарный поезд, причисленный к одному из царскосельских лазаретов, находившемуся под патронажем императрицы. В этом лазарете, размещавшемся в так называемом Феодоровском городке – комплексе зданий, возведенных в псевдорусском "петушковом" стиле, который почитался в определенных кругах за истинно национальный, периодически устраивались концерты для раненых.

В одном из таких концертов, состоявшемся 22 июля 1916 года, Есенин читал свои стихи. Потом его водили представляться императрице, которая обронила несколько слов. В этом концерте, как и в других, приняли участие многие известные и не очень известные петроградские артисты. Для всех выступавших это было заурядным событием, одним из очередных концертов. Никто и не вспоминал потом об этом случае.

С санитарным поездом, как и другие служащие, сестры, врачи, Есенин не раз выезжал на фронт. "Многие льготы", о которых он упоминает в одной из автобиографий, состояли разве что в том, что он получал изредка увольнительные в Петроград и мог встретиться кое с кем из литературных знакомых, да раз после операции аппендицита получил увольнительную на две недели и съездил на родину. Рядом с ним служили санитарами и писарями десятки таких же вчерашних новобранцев, которые тянули свою солдатскую лямку. Вот эта вполне ординарная солдатская служба молодого поэта и стала под пером иных современников основой фантастических домыслов.

Глухие отсветы каких-то петроградских разговоров, близкие по духу тому, что приведен, встречаются в воспоминаниях В. Ф. Ходасевича и некоторых других современников. Но самое поразительное, что эта легенда вдруг нашла поддержку у одного из современных исследователей, попытавшегося на этой основе говорить о "царистских настроениях поэта".

Особенно много подобных россказней в историю есенинской жизни внесли его "собратья" имажинисты. Их мемуары полны всевозможными историями о самых невероятных похождениях, главным героем которых выступает Есенин. При этом ему отводится роль не только участника, но едва ли не организатора и вдохновителя. Пальму первенства здесь удерживает "Роман без вранья" А. Б. Мариенгофа.

Сам весь от альфы до омеги порождение богемы, ее типичнейший и характерный представитель и выразитель, радость, смысл и суть жизни находивший в душной, пропыленной и фальшивой атмосфере околохудожественной жизни литературных кафе, А. Б. Мариенгоф и Есенина в своем "Романе" пытался представить таким же. "Автор – явный нигилист; фигура Есенина изображена им злостно, драма – не понята", – сурово писал об этой книге А. М. Горький 1. И многие страницы "Романа" служат подтверждением его слов.

1 Горький М. Собр. соч., т. 30. М., 1955, с. 37.

Об этом приходится напоминать, потому что именно к книге А. Б. Мариенгофа восходит немало легенд, которые и посейчас нет-нет да и дают о себе знать. Какие бы объяснения возникновению книги ни давались, они не могут скорректировать тенденциозности взгляда на Есенина ее автора. Особенно это заметно, когда А. Б. Мариенгоф не просто описывает те или иные события, свидетелем или участником которых ему довелось быть, а дает им толкование. Так, например, расхождение Есенина с Н. А. Клюевым в первые послереволюционные годы для А. Б. Мариенгофа не спор о путях строительства новой жизни, не отрицание Есениным консервативных, реставраторских художественных и идейных принципов Н. А. Клюева, а борьба за лидерство, литературная ревность к славе друг друга, спор о том, кто будет возглавлять группу. Разноречие их, мнится А. Б. Мариенгофу, лишь в том, что "Есенин собирался вести за собой русскую поэзию, а тут наставляющие и попечительствующие словеса Клюева". Расхождение Есенина с В. Г. Шершеневичем – лишь обида за давнюю статейку бывшего футуриста, а нынешнего имажиниста, направленную против Есенина. Поэтому же не принимается А. Б. Мариенгофом всерьез критика Есениным буржуазной культуры, а тоска, боль и отвращение, терзавшие душу поэта во время зарубежной поездки, предстают в его изложении таким образом: "…так проехал Сергей по всей Европе и Америке, будто слепой, ничего не желая знать и видеть". Он считал, что даже такие поэтические шедевры Есенина, как "Дождик мокрыми метлами чистит…", рождены не естественным чувством, не желанием передать трагедию и боль раненного жизнью человека, а лишь бездушным расчетом. "Тогда совершенно трезво и холодно умом он решил, что это его дорога, его "рубашка",- писал он об этом и других близких по теме стихах. Под конец жизни, в 50-е годы, пережив резко отрицательную общественную реакцию, которую вызвал "Роман без вранья", A. Б. Мариенгоф написал новые воспоминания, которые появились посмертно. Хотя в них он пытался иронически судить об имажинизме, говорил, что "славой" они "пышно называли свою скандальную известность", но все равно, как и прежде, стремился подменить идейный конфликт Есенина с группой имажинистов житейским. Здесь А. Б. Мариенгоф постарался отделить не только Есенина, но и себя от имажинистских манифестов. "Декларация, – писал он о первом манифесте, опубликованном в январе 1919 года, – не слишком устроила меня и Есенина. Но мы подписали ее. Почему? Вероятно, по легкомыслию молодости".

Впрочем, на склоне лет и другие имажинисты поспешили отделить себя от имажинизма. Рюрик Ивнев писал, что он и Есенин в этом объединении "были скорее постояльцами, чем хозяевами, хотя официально считались таковыми", и утверждал, что теорией имажинизма занимались именно А. Б. Мариенгоф и B. Г. Шершеневич. Вторит ему и М. Д. Ройзман: "Декларация была подписана Есениным, но на первых же заседаниях "Ордена", он, выступая, начал осуждать эти положения (речь идет о наиболее крайних положениях, содержащихся в первой "Декларации". – А. К.), а мы – правое крыло – стали его поддерживать…" В результате получилось, что имажинизм остался без имажинистов.

Подобные подходы, по сути дела, представляют собой попытку преуменьшить значение решительного и резкого осуждения Есениным теорий и поэтической практики имажинистов. "У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова…" – писал он, когда минуло всего два года со времени возникновения группы имажинистов. Это было выношенное, глубокое и чрезвычайно важное для Есенина положение. То внутреннее противостояние, которое изначально было во взаимоотношениях Есенина и имажинистов, которое с каждым годом все ощутимее и явственнее давало себя знать, привело в конечном итоге к их полному идейному разрыву. И прочитываемая в иных мемуарах попытка свести всю сложность и глубину противоречий к личным расхождениям Есенина с теми или иными членами группы – тоже одна из многих легенд, которые усиленно возводились вокруг имени поэта.