Александр Шлёнский - Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе

• Название: Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе
• Автор: Александр Шлёнский
• Жанр: Публицистика

---

Вообще, недоверчивость и скептицизм — свойство моей натуры. Я никогда не мог принять на веру ту или иную этику или мораль, и поэтому с окончанием советской власти и связанной с ее наличием необходимости притворяться, я уже не скрывал, что я аморален как дворовый кот, и во всем, что не касается науки, ищу самую примитивную прагматику — как сожрать кусок мяса и вовремя удрать от собаки на дерево. Богатство и роскошь ученому ни к чему, но и бедность — тоже преизрядное свинство. Моя личная аморальная мораль предельна ясна: во-первых, ученый должен уцелеть и не дать себя сожрать. Пусть хищники съедят неученого кота — вон их сколько бегает. А ученый кот должен беречь себя для науки. Но с другой стороны, если ученый будет все время занят только собственным выживанием, у него просто не останется на науку времени. Это значит, что ученый кот должен суметь замаскироваться и спрятаться так, чтобы его не трогали, и ни в коем случае не мявкать, когда псы рвут на части очередного неудачника. Мявканьем делу не поможешь. Сиди тихо и изучай процесс разрывания на части во всех животрепещущих деталях, не высовываясь из безопасного угла. Ученый-человеколюб, прививающий вирус лично себе в качестве эксперимента и умирающий от этого вируса, не закончив работу даже на треть, — это один из ярких примеров благонамеренного идиота. Ученый должен уметь договориться с властями и привить вирус отнюдь не себе и не своему человеколюбивому коллеге, а осужденному на смерть убийце, коих всегда хватает. Уж если ты ученый, изволь уметь обеспечить свою науку всем необходимым расходным материалом, а не использовать в качестве оного собственное тело.

Что же касается словосочетания «ученый-патриот», я его считаю абсолютным нонсенсом. Либо ты ученый, и тогда тебя занимают исключительно проблемы науки, у которой нет ни границ, ни национальностей, и ты из всех мест жительства предпочитаешь то, где тебе как ученому создают наилучшие условия. Либо ты патриот, и ты заставляешь ученого работать на свой народ и свое правительство. Коммунисты во всех книжках писали, что И.П.Павлов категорически не хотел уезжать из России. А потом выяснилось, что коммунисты, как и все прочие политики, врали про Павлова, как и про всё остальное, не боясь греха. Выяснилось, что Павлов категорически потребовал от коммунистов обеспечить ему необходимые условия для работы, угрожая уехать из страны туда, где ему дадут возможность продолжать заниматься физиологией ВНД. Только после этого ему дали лабораторию в Пулкове. Хорошо, что не убили. А может, и убили. Что-то подозрительно он как-то скончался от пневмонии, уже почти выздоровев, после того как лечивших академика питерских врачей неожиданно сменили на московских. И Бехтерева, скорее всего, тоже убили, после того как он пообследовал Сталина и назвал его сухоруким параноиком. Тимофеев-Ресовский оказался менее терпелив и более умён. Он предпочел остаться в гитлеровской Германии и заниматься там генетикой. Когда Сталин решил поссориться с Гитлером, Тимофееву-Ресовскому было велено возвращаться назад, но он мудро послал на хуй советскую родину вместе с любимым вождем, товарищем Сталиным, и назад не поехал. За это он потом сидел в лагерях, а советские ученые-патриоты до конца жизни не подавали ему руки и гнушались его обществом, хотя как ученые они ему и в подметки не годились.

Вот, памятуя все подобные перипетии, я еще и еще раз повторю: мораль — это вещь глупая, уродливая и не менее бесчестная по своей природе чем порок, которому она по видимости противостоит. Хотя все прекрасно понимали и продолжают сознавать, что противостояние морали пороку в высшей степени условно, никто не торопиться заменять мораль на этом поприще чем-то другим, вероятно по той простой причине что всё остальное не только не способно противостоять пороку, а напротив, активно и взаимовыгодно с ним сотрудничает. Таким образом, хилое и анемичное нравственное начало, с трудом проращиваемое в добропорядочных гражданах лживой общественной моралью, так и не стало реальной движущей силой общества, но общество такое положение дел до сих пор вполне устраивало, и мораль продолжает использоваться для взращивания нравственных чувств и по сей день. Мораль, таким образом, выполняет в обществе ту же роль, что и дерьмо в огороде — она грязна, черна и нехорошо пахнет, но при этом она все же кое-как питает, стабилизирует и удобряет нравственное начало в общественном сознании. Однако, ведь никому не придет в голову залить грузовик дерьма, например, в синхрофазотрон. Уж что-что, а дерьмо там явно лишнее. Точно так же и мораль является субстанцией, совершенно излишней в науке, а когда она туда просачивается, то оказывает такую же пользу, какую оказывает дерьмо, просочившееся в синхрофазотрон.

Наибольший вред приносят науке людишки с препаскуднейшей моралью, которая не только не препятствует их страстишкам, а напротив, подводит под них законную основу. Это особая мораль, мораль-дегенерат, мораль-вырожденец. Она позволяет ее носителям чувствовать полное свое право делать все для собственного благополучия, выгоды и тщеславия. Эти паразиты просачиваются в науку со своей гнилой моралью, как дерьмо в синхрофазотрон, и истребляют настоящих ученых — они это хорошо умеют. При этом свою истинную мораль они никогда не показывают публично, а обнажаются только в своем законспирированном кругу. На людях же они — самоотверженные ученые-патриоты. Подобно проституткам и киллерам, одинаково ублажающим любого клиента, они дают научное обоснование всему, чего от них требует конъюнктура, даже если это научно обосновать никак нельзя, и громогласно утверждают торжество справедливости, телеологии, прогресса и гуманизма. Они хорошо одеваются, хорошо пахнут и гладко говорят. Они ездят на международные конференции с глупейшими докладами и по возвращении не помнят ничего кроме фуршетов. Тьфу, дерьмо собачье! Я сто раз предпочту быть завзятым циником, чем записным ханжой и подлипалой у власть имущих.

Именно полное отсутствие морали и этики дало мне возможность рассматривать исторический процесс как сугубо природное явление. Над словами «телеология», "прогресс" и «гуманизм» я открыто смеялся, находя их не закономерностью развития общества, а всего лишь красивой мечтой, время от времени слабо подкрепляемой случайными событиями, а еще больше — самообманом. С точки зрения науки я считал эти идеи чрезвычайно вредными, потому что не только ученые-патриоты, но и целая тьма олигофренов от науки пыталась на полном серьезе применять их в качестве объяснительных принципов в теории развитии общества, и в том, к чему мы все в конце концов пришли, есть немалая доля их вины.

2. Мой зарубежный опыт

В эту октябрьскую ветреную ночь мне плохо спалось. За окном шумели и стонали раскачиваемые ветром деревья, роняя предпоследние листья. Вопила вперекличку сигнализация стоящих во дворе машин. А мне опять приснился черт. Черт пришел, как всегда, в приличном деловом костюме, его небольшие рожки почти скрывались в густых, тщательно расчесанных волосах. Его щегольский галстук и на этот раз был подобран в тон рубашке и костюму с безупречным вкусом. На сей раз галстук был, к тому же, украшен скромной, но очевидно, весьма дорогой заколкой с небольшим, изящно ограненным камушком, отнюдь не бутылочного происхождения. Черт говорил с нью-йоркским акцентом, он протягивал мне какой-то контракт и настаивал, чтобы я тщательно его изучил, прежде чем подписать. Ну уж, это как обычно, чтобы все выглядело предельно благопристойно и честно. А потом все-равно оказывается, что ты пропустил три-четыре строчки в уголке, набранные самым мелким шрифтом, а в них-то и спрятана самая жопа. Но мне хотелось спать, ужасно не хотелось читать всякую муру на казенном английском языке, и я готов был подписать все, что угодно, хоть чертов контракт, только чтобы этот деловой представитель преисподней поскорее убрался к дьяволу и перестал мне сниться. Контракт мне все же пришлось дочитать, причем все его содержание я немедленно забыл. Черт спрятал контракт в роскошный дипломат, подошел к стоявшей неподалеку помойке, швырнул дипломат в контейнер, а затем, слегка присев, запрыгнул туда рыбкой вслед за своим кейсом, сложив руки как пловец, ныряющий с вышки. Раздался железный грохот, из контейнера вырвался сноп пламени, и все исчезло. Кажется, я ощутил запах серы: ну уж это как водится.

Я обрадовался, шмыгнул носом и повернулся на другой бок, но тут мне стал сниться самосвал, который медленно пятился задом вверх по стене нашего дома, и ему было совершенно наплевать, что она вертикальная. Самосвал полз по стене, фырча, вздрагивая и время от времени испуская гнусную бензиновую отрыжку. Он доехал до самого моего окна на пятом этаже, затормозил и вдруг неожиданно сбросил мне прямо в окно огромную кучу щебенки, с пылью и грохотом. Грязная, пахнущая цементом щебенка моментально заполнила всю комнату, сея хаос и разгром. В какой-то момент я не вытерпел и проснулся. Открыв глаза, я увидел, что уже почти рассвело. Я почувствовал нестерпимый сосущий зуд в голове и решил пойти на балкон покурить.