Максим Веселов - Гоголиада

• Название: Гоголиада
• Автор: Максим Веселов
• Жанр: Современная проза

Немолодая беллетристка, писавшая романы, главными героинями которых была она сама в разном возрасте, теперь страдает от… угрызений совести за несовершенство собственных героинь. Она не похожа на окружающих людей, она преследуема видениями из прошлого – её героини оживают и "не дают ей жить". И только вмешательство извне – мистического Белого Дворника, получеловека-полуангела, способно вырвать её из лап глубочайшего кризиса и неминуемой гибели. Повесть М.Ф. Веселова "ГОГОЛИАДА" продолжает лучшие традиции психологического романа таких авторов, как Р.Бах с "Чайкой по имени Д.Ливингстон", Г.Гессе с романом "Степной волк" и многих других величайших творцов прошлого века. Знание психологии человека творчества как лупой высвечивает наши страхи, сомнения и нерешительность, помогая жить дальше и предлагая выход.

---

Граф уже шёл по направлению к парадному, как из-за ближайшей колонны выглянула недовольная физиономия тени Лили. Она показала хозяйке язык, достав им до собственного плеча. Подмигнула ей заговорщицки и погрозила крохотным мизинцем, при этом нижняя её губка обидчиво надулась и набухла как гриб. Гоголиада вздрогнула и засеменила за Графом, догнала, взяла под руку, своими шагами чуть замедлила его шаги, усилием воли уняла коленную дрожь и начала придумывать, что говорить.

– Не за что, что вы, право, граф! Вам спасибо, что пришли… Я… хотела спросить, да что-то никак не получалось, эти мои гости…?

Собеседник живо замотал головой, словно ждал какой-нибудь повод задержаться. А тут повод просто шикарный – граф обожал свою свиту не меньше, чем та мэтра.

Кукушка хвалит петуха.

– О, это мои друзья: литераторы, поэты, диссиденты, э… – тут он сбавил обороты, запнувшись на возникшей мысли о литераторах, – э… элита, одним словом… (вздохнул устало и понуро) наши собратья по перу. Я прошу прощения у вас, голубушка моя, за них, все мы, писатели, народ разный, одни к примеру, как вы, тихие-тихие, затворники, даже своего рода колдуны, а другие вот этакие, э… неугомонные…

Но ведь пишут же, чёрт их побери, пишут! Чёрт их побери… что пишут, чертяги!..

Чёрти что пишут!..

Граф, после выпитого, слегка заплутал языком по лабиринтам мысли, запутавшись в собственной тираде. Было заметно, как картинки произносимого вслух сразу встают у него перед глазами, и немного ставят в тупик. Он замолчал и насупился: видимо, сказанное вылетело из уст неожиданно даже для самого графа. А конфузы светский лев не любил.

Хозяйка поспешила его утешить:

– Ну, уж ладно, привели так привели, мне гости не помеха. А тем более… со братья.

По мужественному черепу графа поездили морщинки, он готовился к выступлению.

Кстати, почему так говорят – "мужественный череп"? Это диагноз или законное строение черепной коробки? А если второе, то каково оно на самом деле, это строение, в чём заключается именно природная мужественность черепа? Скажем проще, а стало быть точнее – у графа сзади череп был почти квадратный. На такой голове легко должна была держаться фуражка, и даже при шквальном ветре её не сдуло бы с кубо-образной головы. А фуражки ассоциируются с войной, а война – с мужеством.

Вот, путём подобных ассоциативных эволюций, в умах тех, кому довелось видеть графа со спины, и сложилось впечатление, что его мутированный череп выглядит именно "мужественно" и никак иначе.

И, раз уж мы расписались тут про физиологические достоинства героя, необходимо отметить ещё одну его отличительную черту. Данное описание также не применёт использовать разговорный штамп, а именно: глаза у графа были бутылочного цвета.

Это какого именно, спросит дотошный читатель и будет прав, ведь давно минули те времена, в которых все бутылки были непременно стеклянные и непременно мутно-зелёного цвета. Можно добавить – цвета морской волны. Так, несколько испачканной морской волны. Да, даже и просто грязной. Мутной-мутной. Сколько бы не подбиралось синонимов, а трудно избежать слова "мутность". Наверное, это по тому, что именно некоторая "мутность" – и есть основная психологическая черта людей – обладателей глаз бутылочного цвета. Не сильно уступал им и граф. Душа человек, но лишь выпьет лишнюю унцию шампанского, как его глаза автоматически приобретают цвет, через который "дна души" не разглядеть ни с каким скафандром ныряльщика. Сложные глаза. Сложные люди. Перед ними пасуют детекторы лжи и пророки. Психоаналитики не берутся копаться в их сути, невидимой даже их обладателям. А на самом деле, всё просто – если человеку не успели в детстве привить чётко сформулированную мораль, то окружение этого человека обречено. Попробуйте судить кошку за то, что она стащила у вас рыбу со стола. Очень трудно объяснить кошке её неправоту.

Почти невозможно. Плавающая мораль. Трудно быть владельцем кошки.

Однако к этому времени граф уже оправился от замешательства. Он крутил большим и указательным пальцами серебряную пуговку на груди у Гоголиады и жевал мысль. Она не реагировала на подобные графские выходки, прекрасно понимая, что граф в эту секунду просто думает, формулирует (что даётся ему с превеликим трудом, и уж если он этим занят, то это значит только одно – он уважает собеседницу. Иначе бы, как всегда – не церемонился и ляпал напрямик). Она терпеливо ждала. Хотя подспудно уже догадывалась, о чём граф попытается повести речь. Итак, разродился:

– Голубонька вы моя… Э… Я вот ли, на правах вашего… творческого наставника…

Э… вот ли… не могу ли испросить вас о некоем мне одолженьице?

"Графова голубонька" переменилась в лице. Холодом подёрнулись веки, как-то побелели и вытянулись скулы, и сама Гоголиада словно выпрямилась в струну, по-чеховски заламывая пальцы. Взгляд стал надменным, а речь спокойна и холодна. "Догадалась", – подумал граф и был прав.

– Ну, что же вы так робеете, право, как юнош незрелый, Граф? Вы – единственный, кто мне дорог из всей этой писательской когорты – собратии. У вас я пример нашла и для жизненного подражания, да и вам я обязана двумя изданными моими книгами…

Ну же. Просите!

Отступать было некуда. Позади графа оставался балкон с парапетом над бездной. Эх, пропадать так… Граф сделал голос особенно вежливым, отчего тот получился мармеладно липким.

– Вот о книгах и просьба моя…

Вдруг его перебили истошные вопли внизу, у последнего, не отъехавшего экипажа.

Орали вежливым шёпотом. Хотели графа.

Граф сконфузился, как поскользнулся. Опрокинул на парапет перил своё грузноватое тельце, поискал глазами кричавших и заорал:

– Сейчас, сейчас же! Дайте нам секунду посекретничать!

Отвернулся от ожидающих и пробормотал, даже не заметив, что говорит вслух:

– Не таков же я старик, что бы мне неочем было с молоденькою дамою пошу-шу!.. – спохватился и к Гоголиаде, – Вот, право, нехристи торопливые, сбили-таки старика.

На улице не унимались, слышалось и недовольное бурчание кучера. Граф вновь перевалился через парапет:

– Золотой плачу, пусть ждёт, плачу золотой!- и снова к Гоголиаде, – О чем бишь я, голубонька вы моя? (в поисках мысли залюбовался её лицом) Ох, если бы все наши беллетристки были этакой красы обворожительной, я бы-то, ей богу бы, помолодел!

А так – вы меня не приголубите, даже не глядите, а остальной мне свет скушён.

Тут граф просиял от возникшего в его угоревшем за вечер от выпитого мозгу каламбура. Он приосанился и протрубил то ли ожидавшим его гулякам, то ли ещё чёрт знает каким теням, наполнявшим дом:

– Скучно мне с вами, господа!!!

Гоголиаду каламбур покоробил. Стало как-то… стыдно, что ли. Так бывает, когда пьяный родственник начинает изливать душу первому встречному. Гоголиада приняла совсем уж учительский вид и, одновременно строго и устало скомандовала подсказку:

– Просьба ваша…

Граф благодарно заморгал. Потом закудахтал:

– Ах, старый чёрт те что, просьба же! Голубонька вы моя! Вся столица уж слухом изошла, а вы всё молчок? Гремит слухами столица-то, что вы… э… книжицу новую написали, издать вот-вот задумали…

Ответ был короток и холоден, даже молитвенно монотонен:

– Господь с вами, ваша милость!

Скрутило графа, завернуло и вывернуло. Он обполз, обтёк Гоголиаду и, уже с другого плеча, зашёл на новый виток:

– Ох, ох! Скрываете! Ох, как горько вы меня, писаку старого разобижаете…

Пошутили, признайтеся! Скромничаете. Но, уж коль сами меня за друга держите, коль две книги, ещё в рукописях мне первому собственноустно читали, и даже с дневником перед тем, как сжечь – ознакомили, так, голубушка вы моя, удостойте, прошу вас, прочтите и четвёртую… Я зайду к вам намедни, без сотоварищей, без прессы, один, как и раньше, да у комелька и послушаю? А вы мне поворкуете, прочтёте книжечку, да? Завтра, в пять?!

Упоминание графом сожжённый дневник не прошло бесследно. Графу показалось, что конец его фразы она даже и не услышала. Глаза затуманились, и сознание направило взгляд Гоголиады куда-то назад, наоборот, вглубь её мозга, к памяти. Тело осталось, стояло тут, перед ним, а Гоголиады в нём словно и не было, она будто выпорхнула куда-то. Графу стало страшно. Он покашлял. Попереминался с ноги на ногу. Покашлял. Буфы тяжёлого бархата штор наполнились сквозняком, как паруса.

Где-то скрипнула дверь. Странно заржала лошадь внизу. Внизу. Там люди. А здесь тело Гоголиады с открытыми глазами и вздымающейся грудью. Она дышит, но её здесь – нет. Что такое "стеклянные глаза", он не знал, но глаза из стекла видеть приходилось. Теперь рядом с ним стояла вполне живая женщина, но мимо него смотрели её живые зрачки из стекла.

Вдруг по телу Гоголиады рябью прошла мелкая дрожь, и глаза оживились. Она возвращалась. Граф облегчённо выдохнул последний хмель.

– Ваше общество мне не неприятно, Граф, и потому заходите, когда вздумаете, но только книги я новой не написала, уж вы поверьте мне, а не слухам столичным…