Юрий Домбровский - Хранитель древностей

• Название: Хранитель древностей
• Автор: Юрий Домбровский
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Ну, ладно, дед, - сказал я, - иди-иди, а то, верно, она придет, а мы тут с тобой...

Пришла она только на следующий день. Я сидел и писал карточки и вдруг поднял голову и увидел привидение! - да, да, это первое, что пришло мне в голову - привидение! Так она была страшна и так бесшумно появилась на пороге.

- В чем дело? - закричал я, вскакивая (я был все-таки в одних трусиках, иначе здесь было невозможно работать). Музей закрыт!

Она чуть улыбнулась и сказала:

- Мне нужны вы. Я похожу по музею, одевайтесь! (Голос был, правда, мелодичный и молодой.)

Через пять минут она пришла снова и представилась: прозектор медицинского института, вдова профессора Ван дер Белен.

- У меня к вам дело.

- Садитесь, пожалуйста, - пролепетал я, а сам сесть не смог, да так и стоял до конца разговора.

Она давила меня всем - своей осанкой, желтым верблюжьим лицом, скулами, несгибаемым бурым пальто, словно выкроенным из жести, черным пузатым портфелем, который она сейчас же положила на стол.

- Вот что я хочу вас спросить, - сказала она, чуть кривя тонкие, высокомерные губы, - нет ли у вас в музее хорошего скульптора?

Я сказал, что и никакого-то нет, есть только мастер по муляжам.

- Му-ляжжи? - переспросила она. - Нет, это мне, конечно, не подходит. Дело в том, что мне надо вылепить бюст... - Она достала из портфеля застекленный портрет и поставила на стол. - Вот, смотрите!

Я посмотрел.

- Это что, портрет? - спросил я.

- Да, - ответила она, - это портрет! Это портрет моего любимого человека доктора Блиндермана. Я его сама сожгла, теперь я хочу вылепить его бюст.

Я молчал и ошалело смотрел на нее.

- Ну, конечно, он сперва заболел, умер, а потом я его сожгла, объяснила она, улыбаясь. - Вы так на меня смотрите, что...

- Да нет, нет, - сказал я поспешно, - ничего особенного. Только, может быть, вы мне как-нибудь объясните...

- А все очень просто, - сказала она и начала рассказывать.

Действительно, история оказалась сумасшедшей, но не очень сложной.

Любимый человек Ван дер Белен был хирургом и работал в городской больнице. За что-то лет пять тому назад он попал в ссылку и уже кончал ее. Дома его ждали жена и дети, а он вдруг рехнулся и сошелся с этой страшной, костлявой, как смерть, старухой. Ван дер Белен была мрачна, юмористична, деятельна и ничего на свете не боялась. Маленький доктор Блиндерман (он был, верно, крошечный, я видел его фотографии - чижик-пыжик в пиджаке) боялся всего и паче всего повторного ареста. Так они жили, работали, встречались. Потом доктор Блиндерман заболел и слег. Осень 37-го года в Алма-Ате была очень плохой - дождливой, холодной, гриппозной. И Блиндерман схватил воспаление легких. Болезнь, как сказала мне Ван дер Белен, сразу приняла галопирующую форму. Доктор Блиндерман бредил, вскакивал, кричал, чтоб его спрятали, что за ним пришли, а над ним сидела страшная старуха Ван дер Белен, меняла ему влажную повязку на голове, поила чаем и уговаривала. Никого в комнате больше не было, никто не интересовался доктором Блиндерманом. Через неделю он умер. Старуха сожгла его в анатомической печи и собрала пепел в жестянку с надписью "Сахар". Затем достала где-то цветочную рассаду, высадила ее на жестяной поднос, и с тех пор доктор Блиндерман всегда стоял среди цветов. Так прошло несколько месяцев, старуха все продолжала думать и выдумывать. И додумалась. Летом 1938 года она стала посещать квартиры кое-каких алма-атинских художников. Она просила хозяина уделить ей пять минут, садилась, клала портфель на колени, вынимала банку и рассказывала всю историю жизни и смерти доктора Блиндермана. Художники пугались, шарахались, кричали, что она взбесилась, чтоб она немедленно катилась к чертовой матери, что на нее сейчас спустят собак, милицию вызовут. Но смутить Ван дер Белен, старую смолянку, урожденную грузинскую княжну, было просто невозможно. Она засовывала банку опять в портфель, ласково просила извинения и уходила. Выдержка у нее была железная, а кроме того, она верила, что скульптор обязательно найдется. Деньги у нее на это были. Она целые полгода питалась молоком и хлебом и копила. И действительно, скульптор нашелся. Это был какой-то безумный изобретатель-химик и художник одновременно. Он сразу же заболел ее мыслью - слепить бюст неизвестного ссыльного из его же пепла. Он позвонил ей в прозекторскую и сказал, что он согласен. "Хорошо, - ответила старуха, - завтра я принесу вам его". А ночью к Ван дер Белен постучались два румяных паренька, третий, - управдом и предъявили ордер на арест. И первое, что спросили они, было: "А где же доктор Блиндерман?!" - "А вон, в резеде", - кивнул управдом на подоконник. И тогда один из пареньков смеющейся походкой (все трое были в отличном настроении) подошел, взял в руки кругленького застекленного Блиндермана и сказал весело: "Вы все-таки не ушли от нас, доктор Блиндерман!"

Полностью конец этой невероятной истории я узнал только через несколько лет. Но все основные элементы ее - смерть доктора Блиндермана, портрет, бюст, арест - я знал тогда же и рассказал директору. Он выслушал меня, не перебивая и ничего не спрашивая. И только когда я кончил, бросил ручку, которой играл, и спросил, правда ли это. Я сказал, что в основном да.

- Нехорошее дело, - вздохнул он, - очень, очень нехорошее.

- Жалко старуху, - сказал я. Он удивленно поднял голову.

- Старуху? Эту ведьму-то? Вот уж кого ни капельки не жалко, старая психопатка и пакостница. Я бы такую дрянь дальше зеленого ларька не пускал, а ее, видишь ли, в трупарню допустили, бол-ва-ны!

- Да, - сказал я, - это вы правильно. Шекспировская ведьма! Она и внешне похожа - посмотрите!

И я открыл том Шекспира, лежащий у меня на столе, и показал ему рисунок. Он долго смотрел, а потом как-то смущенно, совершенно иным тоном сказал:

- Вот Шекспир! Я ведь его всего не читал, брат. Только что на сцене видел. А мне "Макбета" хочется прочесть. Есть он тут? - И он ушел, унося книгу.

А часа через два он снова зашел ко мне уже поутихший, спокойный и мирно спросил, кто у нас занимается вводным отделом.

Я засмеялся. У нас, собственно говоря, и вводного отдела-то не было, был просто вестибюль с фигурой мамонта (его намалевали прямо на стене в натуральную величину). Витрина с куском металлического метеорита, который очень быстро украли (мне и до сих пор, по совести говоря, жалко его, преотличный был метеорит, килограмма на три, отшлифованный с одной стороны до зеркального блеска, с другой - сохранивший всю свою первозданность бугристый, черный, лобастый, опаленный огнем и холодом космического пространства). Висело еще несколько красочных таблиц - происхождение вселенной: везде взрывы, букеты желтого пламени, мрак, схема Канта-Лапласа, схема Чемберлена-Мультона, схема Джинса (о Фесенкове и Шмидте тогда еще никто не слышал).

Вот, пожалуй, и весь отдел. Да, была еще одна старая книга XVIII века "О многочисленности миров" с великолепным форзацем (гравюра на меди), изображающим коперниковскую систему мира. Я приобрел эту древность в букинистическом магазине и подарил заведующей отделом хранения. Тогда этот отдел только что оформлялся.

Вот с этой книги и начался разговор о вводном отделе.

Я ответил ему, что отдел этот растет сам по себе; вот найдет, положим, Клара у себя альбом "История религии", принесет его нам - мы и выдерем несколько таблиц, застеклим и повесим; принесут нам школьники кусок глинистого сланца с отпечатком древней рыбы - мы его приспособим туда же. А вот недавно попался нам зуб ископаемой лошади...

- Да, да, - сказал директор задумчиво, - понятно, листки из альбома, зуб... самотек, халтура!.. - И вдруг спросил: - А кто поместил среди этих таблиц и зубов книгу о системе мира, вышедшую двести лет тому назад?

Я ответил, что я.

Он полминуты молча смотрел на меня, а потом вдруг хлопнул по плечу.

- Ну, молодец, - сказал он как-то даже растроганно. - Есть вкус и выдумка... Есть! В нашей работе это главное. Вот что значит настоящая вещь. Повесь ты не книгу, а фотографию - и все пропало, пойдут мимо и не взглянут. Ты знаешь, ведь эту самую книжку святой синод постановил уничтожить. Един Бог и един мир, и никаких тебе множеств. Вот и весь тут сказ. - Он сел. Напиши-ка об этом текстовочку, я дам литературу, хорошо?

Я кивнул головой.

- И так, знаешь, - он мужественно потряс кулаком, - покрепче, покрепче, вот как мы читаем об этом в красноармейских аудиториях: "Ненавидя и страшась человеческой мысли, мракобесы в черных рясах решили..." Понимаешь? Напишешь?

Я ответил:

- Если сумею, то напишу.

- Сумеешь, - великодушно успокоил он меня. - Ты сумеешь! Это твоя статья в "Казправде" о республиканской библиотеке? Что там находится первое издание Галилея? Твоя?

Я ответил, что написали эту статью мы вместе с одним из сотрудников библиотеки, Корниловым. Он мне показал эту книгу; кажется, она даже еще не заинвентаризована.

- Ну? - Глаза директора загорелись охотничьим огнем. В нем сразу проснулся пропагандист-агитатор, член ОВБ (Общества воинствующих безбожников). - Даже еще не заинвентаризована? Слушай, а как бы нам ее сюда, в музей, на витрину, а? И надпись над обеими книжками: "Борьба церкви против разума - книги, запрещенные инквизицией православной и католической". Это в том же месте, где языческие христы.