Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

• Название: Неумолимая жизнь Барабанова
• Автор: Андрей Ефремов
• Жанр: Современная проза

---

До варахтинской мансарды пенал с Анатолием я тащил на спине. У Бобы на лестнице пройти с таким грузом вдвоем – немыслимое дело. В мансарде мы с Наумом опустили шкаф на пол. Наум постучал в дверцу.

– Толя, – позвал он, – Слышишь ты? Это мы.

Долгий, сдавленный стон раздался в ответ.

– Он терпел, – сказал Наум. Мы размотали ремни и открыли дверцу. Анатолий молча пошевелил посеревшими губами, потом выговорил:

– Я чуть не сдох. Ты здоровый мужик, Барабанов, но лучше бы ты пристроил меня под самосвал. Минуту-другую он отлеживался в шкафу, потом перебрался на низкую широкую лежанку Бобы.

– Хозяин не явится? – спросил он, однако услышав, что Варахтина нет в живых, остался очень недоволен и долго расспрашивал меня, как приключилась Бобе смерть. – Ладно, – сказал он, озирая скошенный потолок и окошко, выходящее на крышу. Сквозь окошко глазел на него взъерошенный кот.

– Ступай, – велел он Науму. Наум порылся в сумке, выложил на одеяло два радиотелефона и ушел. Когда я вернулся в комнату, к телефонам добавился револьвер.

– Слушай меня внимательно, – сказал Анатолий. – Слушай меня, пока я не вырубился. – Однако вместо разговора протянул мне трубку, откинулся на плоскую Бобину подушку и умолк. Молчание было таким долгим, что мне показалось – он уснул. Я вышел в коридорчик и набрал номер барышни Куус. Она уже взяла трубку, когда Анатолий позвал меня. Голос его был так страшен, что я немедленно дал отбой и кинулся в комнату. Бледный, почти что белый, Анатолий лежал, закусив губу. В месиве из теплого белья, сухих супов и мелких консервных банок, похожих на боеприпасы, я разыскал таблетки.

– Растрясли вы меня, – сказал Анатолий, вытирая лоб краем несвежей простыни. – Совсем худо. Знаешь, ты девчонку свою сюда не путай. Только в самом крайнем… – Взор его остановился на прокопченном зеве камина. – Топится? Ты организуй мне огня. Ноги стынут.

– Я уйду, – сказал я, когда пламя взревело и завесило желтым полотнищем черные кирпичи.

– Иди, – сказал он равнодушно. – Я тебя вызвоню. На вот. – Он протянул револьвер, и ладонь моя сразу узнала его. Три рыжие патрона сидели в барабане. – Наум перестраховщик, – объяснил Анатолий. – Но он прав. Засветиться на боеприпасах легче легкого. А тебе и трех патронов много.

– Для чего это мне их много? – спросил я, снова начиная злиться. – Чего вы меня с места на место переставляете? Вот я плюну сейчас и уйду!

– Откуда ты уйдешь? – чуть слышно спросил Анатолий. То ли боль мучила его, то ли он терял силы. – С чердака с этого? Само собой, уйдешь. Кроме тебя отца кормить некому. А с поезда не соскочишь. Раньше надо было думать, когда тебя Кнопф к Кафтанову, как бычка на веревочке привел. А теперь они тебя не выпустят, нужен ты им. Кнопфа на всякий случай берегись. – Он опять замолчал, глядя, как огонь истребляет деревянные обломки в камине. – Вот кабы ты догадался, зачем ты Кнопфу? – Анатолий с болезненной гримасой перегнулся, подобрал с полу деревянный кубик с облезлым изображением яблока и движением почти неуловимым метнул его в огонь. Пересушенная деревяшка громко щелкнула, распалась натрое, и огонь охватил обломки.

– Теперь смотри, – сказал Анатолий. – Анюту я увести не смог. У меня таких проколов сроду не бывало. Но ты возьми в расчет, что Ректор! Ректор, Барабанов, это знаешь что? Я был с ним в Африке. Ему смолоду было все едино: что жить, что не жить. Ты столько грибов не собрал, сколько он людей угробил. А я его положил. Положил!

Но не мне Анатолий говорил все это. Он словно втолковывал кому-то, кого не было в мансарде, отчего случилась такая неудача. Даже румянец появился у него на лице то ли от досады и волнения, то ли от жаркого дыхания камина. И тут головни раскатились, и раненый отвел взгляд от огня.

– Я чушь несу, – сказал он, – а ты слушаешь. Плохо Барабанов. У тебя, может, совсем времени нет, а может, осталось немного. Ректора уже в крематории поджарили, забудь про Ректора. Анюта за тобой, понял? – Он завозился, сел повыше. – Револьвер мне дай.

Я протянул ему револьвер, и он как-то особенно ловко взял оружие. Он повел стволом, как другой бы погрозил пальцем.

– Ректора нет больше, а ты вытащишь Анюту. Знаешь, Барабанов, сдается мне, что это и для тебя лучше. У Кнопфа с Кафтановым кирпич на твою шею имеется, не сомневайся. Делай свою игру. Делай сейчас, а то не успеешь. Ну, понял ты?

Снова щеки Анатолия посерели, точно подернулись пеплом.

– Покажешь Анке револьвер, – проговорил он, – все поймет. Выведешь ее, спрячешь. На первых порах сюда приведешь, буду ей вместо сторожа. Только силой не пытайся. Тебе с охраной не равняться, обидеться не успеешь, а уже – кранты. Придумаешь что-нибудь, ага? Только смотри, если с Анкой какая-нибудь хреновина приключится… Ты уж лучше своего папашу заранее в богадельню сдай.

– Погоди, – остановил его я, – а если я в ваши дела лезть не собираюсь и не полезу. И околевай ты здесь без меня и выздоравливай самостоятельно.

– Стань передо мной, – сказал Анатолий без гнева и снова повел коротким стволом и поймал у меня на животе какую-то клеточку, в которой ударил такой холод, словно невидимая ледяная игла прошила мне потроха.

– Отвечай, – велел он, – сделаешь по-моему или нет? Только не говори, Барабанов, нет, а то я застрелю тебя, и никто уже не придумает тогда, что делать.

Я был, как жук, на этой ледяной игле и сказал, что любой нормальный человек на моем месте согласится, чтобы только унести отсюда ноги и не видеть больше ни Анатолия, ни Наума.

– Наума ты больше не увидишь. Ты без разрешения шагу к нему в заведение не сделаешь. Что же касается прочего-остального… знаешь, я ведь тебе и вправду покоя не дам. Стало быть, ты меня застрели, чтобы я не знал, как над тобой Кнопф шефствует, и как ты ему Анюту сдаешь.

Потом, я помнится, кричал и даже бил ногами в трухлявый пол. Но быстро стих, потому что одна мысль поразила меня, и, кажется, Анатолий тоже понял, что успокоился я недаром. Он вернул мне револьвер и сказал, неожиданно развеселившись, что славно было бы, если бы я поделился с ним своей догадкой. И тогда я напомнил ему про издательство «Коллоквиум» и про его разговоры с Манечкой касательно детей явных и скрытых.

– Ты говоришь, она меня узнала тогда у школы? Глазастая девочка, у меня же кровищи было на поллица. Но что с того? Я ничего не узнал в тот раз в издательстве.

– Погоди, погоди. Ты хотел знать, нет ли у меня детей, так? Или иначе, ты искал, на что клюнул Кнопф. Ты с самого начала не верил, что Кнопф искал просто говоруна. Опять не так! Говорун – это для Кафтанова, у Кнопфа – свой интерес.

Анатолий даже прижмурил глаза, так ему понравились проблески моего сознания. Он поощрительно похлопал себя по коленке, покивал мне.

– Стало быть, все дело в детях. Только ты у меня детей не обнаружил, а Кнопф меня к Ксаверию привел…

Удивительное дело, я говорил так уверенно, будто вся интрига была открыта передо мною.

– Да, – молвил Анатолий. – Тогда-то я и решил, что Кнопф – пустая голова, и попался.

– Мы оба, – сказал я и всыпал в камин порцию деревяшек. Из-под хлопьев пепла выскочил огонь, и тени запрыгали по кирпичной кладке. – Согласись, что Кнопф обскакал тебя, и все встанет на свои места. Ты понял? – И пока в огне трещали и лопались ножки от стульев и обломки книжных полок (где Боба брал их?), я рассказал ему кое-что.

– Вот оно! – сказал Анатолий, когда я дошел до обрезка Рождественской открытки. – Делай, что хочешь, Барабанов: пиши, звони, телеграфируй, но чтобы дочери твоей здесь не было! И что за бред – открытки обрезать?

Тут до меня снова дошло-доехало, что я во всем происходящем ни черта не понимаю. Кто такой Заструга? Что за фигура Кнопф? И главное – при чем тут дети? Анатолий, однако, рта мне раскрыть не дал.

– Дай-ка вон то блестящее, – сказал он и нацелил палец на длинную сосновую полку, где теснилась Бобина артиллерия. Колесо с тридцатью стволами по кругу приглянулось ему.

– Признайся, – сказал он, – попалил вы тут. Небось, как на грудь примете, так и пошла пальба?

Я сказал, что Боба, случалось, показывал класс, но никому другому стрелять из своих пушек не позволял.

– Вот, – сказал Анатолий, – Только так. Только так. – Он поднял орудие вровень с глазами и стал целиться. Я попрощался, но он, кажется, не заметил этого.

Телеграмму в Голландию я отправил тут же, но, как видно, недоступное пониманию беспокойство точило меня, и я поехал на центральный переговорный.

Народу в зале было до странности много. Я уселся ждать и обнаружил, что в ближайшей кабине обосновался Кнопф. Надо было немедленно уйти, но Кнопф стоял лицом к публике и тут же заметил меня. Он на секунду перестал орать в трубку и сделал такую гримасу, точно дожидался меня уже битый час. Потом он продолжил свой истошный разговор, и скоро всем вокруг было ясно, что Кнопф говорит с Веной, и что там, в Вене, не все благополучно. Пожалуй, даже кто-то умер. Три минуты спустя он выскочил из кабины и, хочешь, не хочешь, пришлось занят его место. Мне надо было плюнуть на Кнопфа и звонить Ольге, но я посмотрел на его улыбку, и руки у меня опустились. Вы когда-нибудь видели улыбающийся рыцарский шлем? Я набрал номер таллиннского дядюшки, поздравил его с грядущим католическим Рождеством и злой на себя вышел из кабины.