Николай Спасский - Проклятие Гоголя

• Название: Проклятие Гоголя
• Автор: Николай Спасский
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-373-01529-5

Политика создает историю, и политика же ее разрушает… и никого не щадит. Даже жизнь почившего гения может стать разменной монетой в этой игре с высокими ставками… Стремясь усилить свои позиции на мировой арене в разгар холодной войны, наша держава заигрывает с русской диаспорой на религиозной почве и готовит первый шаг к сближению – канонизацию Н. В. Гоголя. Советскому разведчику, много лет прожившему в Европе, поручено найти в Италии и уничтожить секретные свидетельства о жизни великого русского писателя. Ежеминутно рискуя жизнью в опасной игре, где переплелись политические интриги, борьба иностранных разведок, мир пьянящего порока римской аристократии и подлинная история, герой еще даже не подозревает к разгадке какой тайны он приближается. А между тем гончие уже взяли его след.

---

Мужчина сидел с полчаса, может дольше. Он успел дважды заказать американский бурбон «Четыре розы» без льда. Сам слегка разбавлял водой «Санта Эджерия». Похоже, кого-то ждал.

Зал наполнялся быстро. В основном – итальянцы. Публика, живущая около Ватикана и за счет него. Адвокаты, нотариусы, домовладельцы, много священников. Однако звучала и английская, и французская речь. В противоположном углу говорили по-украински. Собственно, он и выбрал «Скарпоне» за интернациональную репутацию. Здесь появление иностранца, кем бы он ни был, русским или перуанцем, удивления не вызывало. Ресторан был всегда полон, чему способствовала очень и очень приличная кухня.

Аметистов – хотя это было его ненастоящее имя – чувствовал себя отвратительно. Смерть Сталина разбередила старые раны. Аметистов отвоевал целиком и Первую, и Вторую мировую. Жизнь посвятил делу Ленина-Сталина – по убеждению, но с горьким привкусом знания. Он преданно служил режиму, помня и о массовом истреблении офицерства, и об унижениях церкви, о голодоморе. По крови, по образованию, по воспитанию он был из дворян.

Тогда, в 1920-м, и сейчас, тридцать с лишним лет спустя, Аметистов считал, что для России социализм – самая эффективная социально-политическая система. С этой верой он расстреливал, участвовал в подготовке убийства Троцкого, гнил в болотах с партизанами в Бразилии, передавал деньги Зорге в Японию, организовывал антибританское подполье в иранском Азербайджане. Когда-то под красными знаменами собиралось все самое яркое, талантливое. Сейчас из «первого призыва» в живых оставались единицы. Захлестывала волна серости.

Аметистов непроизвольно проводил взглядом пробирающуюся между столиками даму. Средних лет, но еще в соку, с формами. Разведчик себя одернул.

Аметистов не мыслил себя вне Родины. Ему предстояло вернуться домой после долгих и долгих лет отсутствия. Таких людей, как он, советская власть использовала с опаской: пока они были действительно нужны, и он отдавал себе отчет, что если его не посадят, что вполне вероятно, то пошлют в какое-нибудь провинциальное военное училище преподавать английский или немецкий язык. Он бы предпочел немецкий. Как-никак он окончил Гейдельбергский университет. Германия для него – это первые друзья, первая любовь, первые предательства, первые разочарования. Это Шиллер, Гофман.

Нет, он был готов к тому, чтобы пойти преподавать, поехать в провинцию, перешить дожидавшийся его мундир в штатский костюм, самому его отглаживать, вечерами в одиночестве пить водку и перечитывать немецкую классику. Может быть, это и было бы его счастьем…

Аметистов медленно потягивал «Четыре розы». Нет, он не спивался. Слишком сильна самодисциплина, хотя выпить он любил. Привычки свои не менял. В послевоенные годы в западных зонах оккупированной Германии пристрастился к бурбону. Мужской напиток.

Обвел взглядом зал.

За соседним столиком дородный, всем довольный американец в рясе католического священника с видом знатока угощал знакомых, похоже из Чикаго. Судя по акценту. До Аметистова долетал бессвязный разговор. Прислушиваться не хотелось. Слишком глупо.

– Сейчас Айк покажет Европе, как себя вести. Второй раз мы их из дерьма вытаскивать не будем. До чего дожили! Эти суки-коммунисты настолько обнаглели!

– Все не так просто! Вы здесь поживите. Без десяти взяток вы ни одной бумаги не получите. При Муссолини было лучше. Хоть порядок был.

Аметистов до сих пор не решил, как ему построить разговор с Греминым. Он его ни разу не видел, но читал личное дело. Вырос тот во Франции, учился в Сорбонне, дворянского происхождения, православный. Сын профессиональных разведчиков, которые почему-то выжили в страшной мясорубке и вернулись в СССР. Еще несколько лет назад он подумал бы: «Молодцы, что вернулись. Даже если в лагеря». Сейчас он сомневался.

При всей усталости Аметистову было небезразлично, что станет с Россией. Таких людей, как молодой Гремин, требовалось сохранить любой ценой: они давали шанс на возрождение нормальной страны и нормальной жизни. Когда поколение Аметистова будет окончательно добито.

Аметистов, насколько от него зависело, отвел кандидатуру Гремина от главного задания. Хотя успех сулил тому блестящую карьеру. Как профессионал Аметистов знал, что, скорее всего, операцию отменят в последний момент, и тогда участники группы в обязательном порядке будут подлежать уничтожению. Однако он не мог сказать Гремину правду о его настоящей роли.

Аметистов обратил внимание на молодого человека. Метр семьдесят четыре – семьдесят пять. Можно сказать, хрупкого телосложения, если бы не мощные плечи и крепкие руки, прорисовывавшиеся под недорогим костюмом. Нос чуть с горбинкой. Серо-голубые, открытые, не наглые глаза. Светло-каштановые непокорные волосы. Открытая мальчишеская улыбка. Заметив лежащую на столике Аметистова «Монд», он остановился и на безупречном французском, с парижским акцентом произнес:

– Приятно увидеть соотечественника!

– Садитесь, я никого не жду и еще не заказывал.

Французский Аметистова был постаромоднее. Так мог говорить и француз, выросший за границей, и иностранец, выросший во Франции.

– Что будете на аперитив?

– Пастис. Стараюсь блюсти традиции.

– Правильно. А я вот поддался.

– Давно знаете это место?

– Ни разу не был. Но мне рассказали, что здесь приличная римская кухня. Не то что новые рестораны, рассчитанные на американских туристов. Здесь тебя не обманут. А если уж совсем повезет, старик-официант будет говорить по-французски.

В это время появился официант. Он действительно сносно говорил по-французски. Высокий, худой человек, в мятой белой рубашке с бабочкой. Узкая грудь и длинные руки. Крупная голова, бледное лицо, бескровные губы, лошадиные зубы, густые, клокастые серые брови, оттопыренные уши, резко ввалившиеся бесцветные глаза. Он был слегка пьян и производил впечатление туберкулезного больного на предпоследнем году жизни.

Впрочем, старость, потертость и болезнь не мешали ему быть в меру жизнерадостным и ничуть не угнетали посетителей. Скорее наоборот. То, что официанты здесь – и толстые, и худые – производили впечатление неизлечимо больных, только что выписанных их монастырской лечебницы, составляло особый шарм этого заведения.

Аметистов и Гремин заказали запеченного морского окуня с картошкой и помидорами и спагетти с мидиями. Вино – «Фраскати». Официант удалился.

Аметистов пригляделся к собеседнику.

Лет тридцать. Явно не славянская, но и не вполне французская внешность. Так выглядят дети от смешанных браков, с легкой примесью еврейской крови. Строгий темно-серый костюм. Гремин обучался в аспирантуре Григорианского университета, готовил работу по святому Кириллу. И одновременно – не зря окончил три года Парижской консерватории – замещал регента церковного хора храма святителя Николая.

Аметистов привык судить по первому взгляду. Жизнь далеко не всегда позволяла ему второй. Гремин ему нравился.

Если бы кто-то прислушался к их разговору, то поначалу ничего не заметил. Аметистов неуловимо поменял тембр голоса. Тот же красивый баритон с густой хрипотцой, которую дают долгое пребывание на морском воздухе, на ветру и привычка к крепким напиткам. Голос, одинаково уверенный и на армейском плацу, и в великосветском салоне. Только вдруг слова Аметистова, достигая собеседника, словно замирали. Их разговор не смог бы подслушать никто. Если нет подслушки. Но это вряд ли. Встречи с агентами Аметистов дважды в одном ресторане не назначал. Столики не заказывал. Приходил раньше и садился за свободный.

Можно приступать.

– Вы знали Андриуса?

– Да, он был моим куратором. Мы встречались два раза.

Аметистов улыбнулся. Как Гремин все-таки молод. Иначе не говорил бы лишнего. И это чисто гражданское слово – «куратор».

– Он покончил с собой.

Гремин, ошеломленный, не сводил с Аметистова глаз.

– Опасался раскрытия?

Гремин старался показать себя профессионалом.

– Ему прострелили обе коленные чашечки. Он не мог убежать. И боялся не выдержать пыток. Слава богу, его плохо обыскали и не заметили зашитую в воротник ампулу с цианистым калием.

Гремин с минуту переваривал информацию.

– Где это случилось?

– Здесь, в Риме. Где точно – не знаю. Труп нашли недалеко от пьяццы Виктора Эммануила.

– Я ничего не читал в газетах.

– А вы ничего и не могли читать. Когда убивают нашего брата, об этом в газетах не пишут.

– И кто это сделал?

– Не знаю. Темная история. Очевидно, что Андриус встретил профессионала.

Аметистов замолчал надолго. Закурил «Галуа», самые крепкие, хотя обычно за едой не курил. Ему было жаль Гремина. Но это ничего не меняло. Если уж переиграли Андриуса, одного из лучших агентов западноевропейской резидентуры, человека без нервов, классического прибалта с прозрачными, бесцветными глазами, этому мальчику здесь ловить нечего. Правда, лучше умереть в Риме, даже под пытками, но относительно быстро, чем годами заживо гнить в сталинских лагерях.