Леопольд Захер-Мазох - Дочь Петра Великого

• Название: Дочь Петра Великого
• Автор: Леопольд Захер-Мазох
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9637-0029-9

Роман скандально известного австрийского писателя Леопольда фон Захер-Мазоха посвящен эпохе императрицы Елизаветы Петровны. Перед читателями предстают эпизоды интимной жизни взбалмошной монархини, картины дворцовых интриг, казни, истязания, любовь...

---

Елизавета и всегда-то одевалась тщательно и с превосходным вкусом, теперь же она этому уделяла еще большее внимание. Сотни рук трудились в гардеробе новой императрицы над тем, чтобы изготавливать бесчисленные туалеты, которые она без устали изобретала.

Между тем первые правительственные акты царицы Елизаветы обнаруживали как благоразумие ее, так и умеренность.

Соправительница с мужем, вопреки совету Лестока и Шувалова, настаивавших на смерти последних, были сначала отправлены в Шлиссельбург, затем перевезены на северодвинский остров в районе Белого моря и в конце концов сосланы в Сибирь[49].

Маленького царя Ивана Шестого, которому пошел только второй год, из колыбели переместили в темницу. Его содержали в заключении в Шлиссельбургской крепости[50]. Два офицера составляли ему общество и охраняли его, они имели строжайший наказ – в случае попытки освободить маленького царя убить его. Монеты с портретом Ивана Шестого[51], отчеканенные в период регентства его матери, Анны Леопольдовны, были незамедлительно изъяты из обращения и переплавлены, чтобы навсегда стереть в народе память о нем, и все охотно меняли червонцы с изображением слабоумного личика ребенка на те, которые украшала голова красивейшей владычицы всех пяти частей света и ее пышный бюст в обрамлении императорского горностая.

Сколь ни велики были надежды и ожидания ее друзей и сподвижников, но Елизавета их не обманула. Один ею самолично составленный указ отменял смертную казнь, другой амнистировал всех приговоренных при предшествующих правительствах. Из всех темниц и крепостных казематов в один день были выпущены на свободу несчастные жертвы тирании, которые уже потеряли всякую надежду на это, из одной только Сибири возвратились двадцать тысяч ссыльных, все они прославляли новую царицу и отныне, рассеянные по всем губерниям, составили круг ее верных и непоколебимых почитателей. Поскольку большинство из освобожденных молодой императрицей деятелей принадлежало к старорусской партии, то сразу по возвращении их в столицу был учрежден ряд комиссий, чтобы возобновить и продолжить начатый еще Петром Великим труд по созданию законодательства и по проведению реформ во всех отраслях государственной жизни. В отличие от неблагодарной Анны Леопольдовны не забыла Елизавета и своих близких друзей, людей, которым была обязана восхождением на вершину власти в своем достославном отечестве. Сколь неблагодарной оказалась в свое время Анна Леопольдовна, столь благодарной проявила себя Елизавета, верная народному характеру.

Лестока она произвела в графы, присвоила ему чин тайного советника и назначила своим первым лейб-врачом, а также президентом Медицинской коллегии, и дала дотацию в значительной сумме; Шувалов и Воронцов[52] стали камергерами и одновременно получили значительные подарки в виде поместий и денег, жена Шувалова стала первой придворной дамой, а госпожа Курякова – обер-гофмейстериной; Астроцкий был произведен в полковники и теперь командовал гвардии Преображенским полком, все гренадеры которого были пожалованы в дворянское достоинство. Студент Баттог получил имение и должность в департаменте финансов.

В зените своего счастья Елизавета вспомнила и давно забытого друга. Сержант Шубин, ее бывший любовник, сосланный еще императрицей Анной Ивановной, был призван ко двору, однако выяснилось, что найти его не смогли; тщетно искали его по всей Сибири. Напрасно царица возобновляла свои приказы – несчастный бесследно пропал.

Чтобы основательно привлечь на свою сторону русскую партию, которую до сего дня сплачивало глубокое недовольство[53] и из среды которой выдвинулись все видные заговорщики против царицы Анны Ивановны, герцога Бирона и герцогини Брауншвейгской, Елизавета назначила главу ее, Черкасского[54], великим канцлером.

Однако Черкасский был все же неспособен стать чем-то большим, нежели номинальным начальником министерства. Поэтому, когда царица настояла на том, чтобы высшие государственные должности были заняты русскими, и вместе с другими изгнанниками из ледяных просторов Сибири был возвращен домой также и граф Бестужев, бывший секретарь Бирона, Лесток рекомендовал царице этого умного дипломата и тонкого царедворца, и та передала ему важный пост вице-канцлера. В его лице Елизавета, разумеется, обрела верного слугу, преданного ей и России, а вот Лесток, сам того не предполагая, опаснейшего противника; ибо насколько сам он был настроен в пользу Франции и Пруссии, настолько Бестужев с первых же шагов обнаружил, что выгода России требует согласованных действий с Австрией и Англией и в этом смысле начал оказывать влияние на своих коллег и императрицу.

Широким жестом отблагодарив всех, кто помог ей занять трон, Елизавета приступила к расправе над ее противниками. Арестованным в ночь с пятого на шестое декабря приверженцам Анны Леопольдовны было предъявлено обвинение в измене интересам безопасности государства, и они предстали перед судебной палатой, членами которой были генерал-прокурор князь Трубецкой[55], генералы Ушаков[56] и Левашов, обер-шталмейстер князь Куракин[57], тайный советник Нарышкин[58] и, в соответствии с Елизаветинским актом о помиловании возвращенный из изгнания, бывший президент юстиц-коллегии граф Михаил Голицын[59].

Следствие по данному уголовному делу вел Трубецкой, непримиримый противник бывших государственных деятелей, которые в апогее своего могущества не раз из высокомерия наносили ему обиды.

Остерману было предложено ответить по восемнадцати пунктам. Его обвиняли в том, что после смерти Петра Второго он коварными интригами оттеснил с помощью Сената легитимную престолонаследницу великую княжну Елизавету и привел к власти неспособную герцогиню Курляндскую, Анну Ивановну, свою ученицу, чтобы под ее прикрытием иметь возможность управлять государством по личному усмотрению; что в последний год ее царствования он послужил причиной смертной казни и ссылки Долгоруковых. Ему был брошен упрек в том, что он превратил герцогиню Брауншвейгскую в неограниченную правительницу при малом сыне Иване и в то же самое время вынашивал планы заточить законную императрицу Елизавету в монастырь, а также устранить с дороги юного герцога Голштейнского[60], который после нее обладал наиболее обоснованным правопритязанием на трон. Наконец, он довел до упадка русский флот, чтобы тем самым вынудить Россию искать дружбы с другими морскими державами.

Аналогичные упреки были обрушены на фельдмаршала Миниха. Но его еще более странно обвинили в том, что во время государственного переворота против Бирона солдаты были введены им в заблуждение, поскольку он заморочил им голову уверениями, что речь идет о возведении на престол великой княжны Елизаветы, и таким образом заставил служить своим целям.

Большинство из предъявленных обвинений были недоказуемыми, ибо в самой природе интриг заключается то обстоятельство, что тайные нити их можно обнаружить и ухватить только в исключительно редких случаях.

Когда Миних не признал того факта, что злоупотребил доверием гвардии, ему устроили очную ставку с солдатами Преображенского полка, которые сказали ему в лицо, что он обманул их.

Остерман в свою очередь объяснил, что за все, что с первого и до последнего дня он делал на посту министра, он с чистым сердцем может нести ответственность, поскольку, будучи связанным долгом и присягой правительству, он неизменно жертвовал в интересах последнего всеми прочими соображениями.

Бестужев был не согласен как с процессом в целом, так и с образом действий судебной палаты, в обвиняемых он видел людей, которые, несмотря на ошибки, имели большие заслуги перед Россией, и возмущенно высказывался в том смысле, что большинство членов судебной палаты руководствовались в этом деле только личной местью. Под предлогом недомогания он самоустранился от заседаний и вышло так, что обвиняемые, лишившись своего последнего друга, не только все оказались приговоренными к смертной казни, но сверх того, по настоянию Черкасского и Трубецкого, Остермана должны были заживо колесовать, а Миниха четвертовать.

29 января этот жуткий приговор, который, несмотря на недвусмысленную отмену ею смертной казни, императрица ни секунды не колеблясь утвердила, должен был быть приведен в исполнение. Рано утром приговоренных доставили из цитадели в здание Сената. Около десяти часов траурная процессия пришла в движение. Впереди маршировал солдатский отряд, затем, в оцеплении гренадеров, следовали обреченные на смерть. Остерман, возраст и болезнь которого делали для него невозможным проделать эту дорогу пешком, сидел в простеньких крестьянских санях, запряженных только одной лошаденкой. На нем была старая долгополая шуба на подкладке из красно-бурой лисы, а поверх парика надета черная бархатная шапочка от домашнего костюма. За его санями шли фельдмаршал Миних, вице-канцлер граф Головкин, барон Менгден, обер-гофмаршал Лёвенвольде и статский советник Димиразов. Головкин и Менгден дрожали от стужи и смертельного страха; Миних шагал мужественно и твердо, даже гордо, между солдатами, с которыми непринужденно беседовал. Лёвенвольде, лицо которого выражало глубокую скорбь и опустошенность с трудом превозмогая болезнь, казался таким же невозмутимым и приветливым. Проходя мимо императорского дворца, он увидел в окне царицу, горькая улыбка мелькнула на его бледных губах и он дважды как-то странно кивнул головой.