Илья Артемьев - Уддияна, или Путь искусства

• Название: Уддияна, или Путь искусства
• Автор: Илья Артемьев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Я рассматривал дорогу. Она была ровной и пыльной. Стояло высокое сверкающее солнце, скудная растительность на обочине высохла и безжизненно опала. Небо безразлично простиралось от горизонта до горизонта. Равнодушие, подумал я, невыносимое равнодушие мира.

— Мы можем сейчас двинуться по этой дороге к началу или к концу. Куда бы ты хотел пойти?

— К началу, — ответил я, взглянув на белоснежные горы.

— Вспомни какое-нибудь важное событие, происшедшее с тобой за последнее время.

— Коза, — не задумываясь произнес я.

— Отметь на дороге эту веху и перенесись туда.

Сцена принесения в жертву козы предстала передо мной во всех подробностях. Я обозначил ее на дороге ножом, воткнутым в землю.

— Теперь вспоминай по очереди все важные события и двигайся от вехи к вехе, сколько бы времени это ни заняло. Найди точку, с которой начинаются твои воспоминания. Когда найдешь, остановись.

Жизнь пролетала передо мной, как в кино, — пусть это сравнение будет банальным.

Разрыв с родителями, поступление в университет, выпускной в школе, гепатит и больница, первый класс, детский сад — я двигался все медленнее и медлнее, пока не подошел к «точке отсчета». Моя память началась со сцены купания в детской ванночке: мыло попало в глаза, я плескался и плакал, а бабушка вытирала мне голову полотенцем. Потом меня вытерли, плотно обернули чем-то и понесли в кроватку. Боль и страх сменились ощущением блаженства.

— Сколько тебе было лет? — спросил Халид.

— Не помню, — ответил я. И действительно: мои воспоминания почти не были связаны с возрастом. Точно я помню только две даты: в четыре года мне купили санки, в восемь лет я любил визуализировать желтую сияющую восьмерку.

— Что ты видишь на дороге?

— Все очень смутно. Какие-то деревья.

— Зеленые или сухие?

— Зеленые. По-моему, тополя. Еще пух летит.

— Можно ли посидеть под деревом?

— Да, — и я присел.

— Посиди некоторое время, соберись с мыслями. Может быть, ты почувствуешь какие-нибудь перемены в теле.

Я увидел себя под деревом как бы в уменьшенном варианте: тело и лицо были взрослыми, но сами размеры существенно уменьшились, как у гнома. Мне можно было дать от силы года два. Я рассматривал дорогу. По обочине пробивалась травка, но было набросано много всякого сора: тарелки, битые бутылки, остатки еды. Воздух был относительно чист, но пух упорно лез в глаза. Не было ничего, связанного с конкретными воспоминаниями или тем, что мне рассказывали родители.

— Ты готов идти дальше?

— Да.

— Тогда просто иди по дороге, наблюдая все вокруг. Увидишь что-нибудь интересное — остановись и разгляди.

Дорога была узкой и грязной. Кое-где ее пересекали ржавые железнодорожные рельсы, как в фильме «Сталкер», да и сам пейзаж сменился на «сталкеровский». Я словно бы входил в «зону». Преобладали рыжеватые оттенки; почва выглядела сухой и растрескавшейся, воздух был насыщен каким-то газом, вдыхать который было совершенно невозможно. Я остановился, чтобы перевести дух.

— Не пытайся оценивать то, что видишь, — предупредил меня Халид. — Все это метафоры, как во сне. Их не нужно разгадывать. Успокойся. У всякой «зоны» есть вход и выход. Есть ли здесь выход?

— Думаю, да.

— Как его найти?

— Не знаю.

— Подумай. Оглядись вокруг, понюхай воздух.

Действительно, откуда-то тянуло тонкой струйкой свежего воздуха. Я пошел, шмыгая носом, как собака, и вскоре увидел широкие ржавые ворота. Они были как-то предательски открыты. Я попытался выйти, но не тут-то было! Ворота не выпускали меня.

— Что делать? — спросил я Халида.

— Вспомни, что ты управляешь ситуацией. Это твой сон, и ты в нем хозяин.

Вперед!

Внезапно я осознал, что все увиденное — чистейшей воды фантазия. Я мигом разрушил ворота и вышел на свежий воздух. Вокруг простиралась бескрайняя равнина. Здесь путь кончался.

— Вот мы и дома, — сказал Халид. — Ты еще не вошел в матку, ты еще не сделал свой выбор, ты никто и нигде. У этого места нет названия. Ты стоишь перед самым началом. Еще не поздно изменить решение. Вдруг оно было ошибочным? Подумай.

Равнина была прекрасна: она цвела всеми оттенками радуги и благоухала. Волшебные цветы дотрагивались до моих ног и колыхались от легчайшего ветерка. В ультрамариновом небе расли и распадались облака, напоминавшие доисторических зверей и птиц. Я мог расти до самых небес и опускаться ниже самого маленького цветка, быть всем. Это чувство захватило меня, и я начал терять рассудок.

Внезапно я почувствовал зов. Он шел из-за горизонта и резонировал в самом сердце. Нечто звало меня, требовательно и властно. Оно не было угрожающим, но я чувствовал, что этот зов и есть то, ради чего я и пришел на эту прекрасную равнину. Я покорился зову, и что-то сдалось, как будто умерло внутри. Это что-то было мелким и мелочным, жалким и в то же время злым. Как я раньше не замечал его паучьей власти! Вернее, оно не умерло, а сдалось вместе со мной, стало травой, небом и ветром. «Дай миру быть», — послышался голос, и я вернулся домой.

Вероятно, это и было сущностью пути Человека — преклонить колени перед зовом своей судьбы, сдаться, умереть и родиться снова. Когда я открыл глаза, Халида уже не было в комнате.

ГЛАВА 3. ПРИНЦ И НИЩИЙ

Итак, Халид исчез из моей жизни. Мне предстояло идти по пути Искусства самому, хотя до сих пор я толком не представлял себе, что и как нужно делать. Впрочем, поначалу я не слишком задумывался о таких вещах. Меня охватила эйфория; я не жил — я летал на крыльях. Мир казался беконечной игрой радуги, отношения с людьми сделались легкими и теплыми, удача сама шла в руки, и мне оставалось только нагибаться, чтобы срывать ягоды, которые расли прямо у самых дверей. Волшебное чувство дружелюбности мира пленило меня. Хотя ни одна из важных проблем, например, деньги или отношения с родителями, практически не решилась, я избегал думать об этом.

Но как-то вдруг эйфория окончилась, уступив место мучительной тоске и депрессии.

Я осознал, что исчерпал свою дозу адреналина, и мир вновь сделался таким же, как был: серым в крапику, полным проблем и страхов. Кураж прошел; я возвратился в «свою тарелку». Вряд ли в моей жизни случались большие разочарования. Руки опустились; нахлынуло безволие и прострация. Стояло жаркое лето, листва выгорела, город был полон пыли и мусора. Злобно завывали машины, жирные накрашенные дамочки прогуливали отвратительных лающих собак. Я бродил по улицам, не понимая, куда и зачем иду, зачем живу и что мне делать дальше. Что со мной происходит? Все страхи, боли и проблемы вернулись и удвоенной силой набросились на меня. Пожалуй, я был далек от самоубийства: мысль о том, что еще не все потеряно, упорно удерживала от этого шага. Поживем — увидим, уговаривал я себя, но уговоры помогали слабо. Весьма кстати в очередной раз закончились деньги, и их поиски хоть как-то отвлекали меня от скверных раздумий.

Однако судьба оказалась благосклонна ко мне. Приятели предложили ехать на сезонную работу в Новый Уренгой и сулили неплохие деньги. Мне было все равно, и я поехал. В иллюминатор самолета я наблюдал разноцветную плоскую равнину, испещренную сияющими голубыми озерами. Пятна изумрудной зелени чередовались с бурыми, серыми и коричневыми островками, а сверху простиралось густо синее небо — совершенно не такое, как у нас. Казалось, над пейзажем потрудился художник-импрессионист.

Мы приземлились, и в лицо ударил холод. Ледяной ветер гнал по взлетной полосе легкую поземку. Начинается новая жизнь, подумал я, и стало легче. Новая жизнь была жестоким испытанием. Мы работали по двенадцать часов на стройке; изнурительный труд не оставлял времени на раздумья — казалось, мозг атрофировался вовсе. Многие успевали еще и развлекаться по вечерам, но мне с моей хлипкой конституцией оставалось лишь рухнуть в койку и проспать мертвым сном до утра, до следующей смены. Постепенно я втянулся; поток бесконечной работы захватил меня. Думать не хотелось: болела спина, лопались и зарастали мозоли, а я, казалось, был счастлив! Я был городским умным мальчиком; меня окружали простые работяги — умелые и здоровенные. Они насмехались над моей неловкостью, над корявыми движениями, над потешным умничаньем в том месте, где надо приложить усилие или мастерство. Простые навыки: копать, укладывать бетонный раствор, штукатурить давались мне с колоссальным трудом, но овладение ими доставляло не меньшее удовольствие, чем «врастание» или «гиперреальность». Я начал забывать даже самые эти слова; их вытесняло ощущение грязной, трудной, однако живой жизни. Усмехаясь и помахивая лопатой, я представлял на своем месте Кастанеду и вспоминал Дона Хуана, который в молодости трудился на дорожных работах.

Новый Уренгой сделал мне два восхитительных подарка. Первый — это цветущий иван-чай, вздымавший свои фиалковые стрелки едва ли не до пояса. В выходные я подолгу сидел в зарослях иван-чая, размышляя, где заканчивается Искусство и начинается жизнь, как пересекаются и пересекаются ли вообще эти вещи. Все более мне казалось, что они неразрывны; все яснее я чувствовал свою принадлежность этому миру с его насущным хлебом и тяжелым трудом.