Такаси Мацуока - Стрелы на ветру

• Название: Стрелы на ветру
• Автор: Такаси Мацуока
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05902-4

Середина XIX века. Япония, в течение двух с половиной столетий полностью закрытая от внешнего мира, живет по средневековым законам, где главный судья – меч самурая. Провидческий дар, которым обладает князь Гэндзи, позволяет ему предсказать, что в ближайшем будущем страну ждут великие потрясения. В это время в Японию приезжает загадочный чужеземец, великолепно владеющий огнестрельным оружием и обуреваемый жаждой мести.

---

Сигеру извлек мечи из-за пояса, не вынимая их из ножен. Поклонившись и подняв оружие над головой, он на коленях придвинулся к краю помоста. Это выглядело так, словно он подносит свои мечи в дар. Сигеру не знал, что сказать, а потому промолчал.

– Благодарю тебя, – сказал Гэндзи.

Он принял мечи и положил их на помост слева от себя. Потом он повернулся вправо и взял другую пару. Сигеру мгновенно узнал клинки. Их создал в конце периода Камакура великий кузнец Кунимицу. В сражении при Сэки-гахаре Нагамаса умер, сжимая в руках эти мечи. И с тех пор их никто не носил.

– Приближаются тяжелые времена. – Гэндзи протянул мечи Сигеру. – Нам предстоит заплатить все долги кармы. Встанешь ли ты рядом со мной в грядущей битве?

Сигеру давно уже забыл те времена, когда его руки дрожали под тяжестью оружия, словно у ребенка. Но сейчас, когда он принял священные мечи, они затряслись.

– Да, князь Гэндзи.

Сигеру поднял мечи своих предков и низко поклонился.

Кровь застыла в жилах Сохаку. Его князь только что принял вассальную клятву от человека, собственными руками поставившего древний род на грань исчезновения. Клятву того, кто убил родного отца, жену и собственных детей. Самого непредсказуемого и самого опасного безумца во всей Японии.

Одним-единственным поступком князь Гэндзи обрек себя на погибель – себя и всех, кто последует за ним.

* * *

Эмилия сидела у кровати Цефании и держала его за руку. Рука была холодной и тяжелой. За минувший час она сделалась еще более жесткой. Лицо проповедника стало спокойным и безмятежным, словно у спящего младенца, – и серым, словно его высекли из гранита. Цефанию закутали в надушенное покрывало. В углах комнаты постоянно горели сандаловые благовония. Но все это не могло заглушить гнилостного запаха, исходящего от разлагающейся плоти. Напротив, из-за постоянного соседства с ароматическими курениями зловоние делалось еще более тяжелым и удушливым, Эмилия едва справлялась с тошнотой, с подкатывающим к самому горлу привкусом желчи.

– Это было явлено мне в видении, – сказал Кромвель. Он больше не чувствовал боли. Точнее говоря, он вообще больше не ощущал собственного тела. Из пяти чувств у него осталось всего два. Он видел парящую над ним Эмилию. От девушки исходило сияние. Золотые волосы превратились в ореол вокруг прекрасного лица. И еще он слышал гром шагов приближающегося ангельского воинства.

– Я не умру от этой раны.

– Ты благословен, Цефания.

Эмилия улыбнулась раненому. Раз это приносит ему утешение, зачем его разубеждать? Всю предыдущую ночь он корчился и кричал от боли. Теперь он успокоился, и это только к лучшему.

– Ангелы не похожи на нас, – продолжал Кромвель. – Они выглядят совсем не как прекрасные люди с белыми крыльями. Вовсе нет. Они непостижимы и невообразимы. Они ярче солнца. Они стремительны и оглушающи.

Наконец-то он понял, что означают слова Откровения.

– «От огня, дыма и серы». Как написано, так и будет. Убийства, чародейства, прелюбодеяния, кражи. Это место проклято. Когда ангелы придут, праведные будут вознесены, а нераскаявшиеся сожжены, разорваны на части и забыты.

Эмилию удивило, как тихо и спокойно Цефания произнес эти жуткие слова. Раньше, до ранения, он обычно изъяснялся куда более вычурно и истерично. Тогда на лбу у него выступали капли пота, и без того выкаченные глаза выпучивались еще сильнее, на лбу и шее набухали жилы, и казалось, будто они вот-вот лопнут, а с губ вместе с возгласами срывались брызги слюны. Теперь же Цефания был исполнен покоя.

– Тогда давай помолимся за всех раскаявшихся, – сказала Эмилия. – Ведь всякому из нас есть в чем покаяться…

* * *

Лукас Гибсон был хозяином фермы, находившейся в Яблоневой долине, в пятнадцати милях севернее Олбани. Он познакомился с Шарлоттой Дюпэй, своей дальней родственницей из Нового Орлеана, в Балтиморе, на похоронах деда. Лукасу – красивому, флегматичному, не по годам солидному – исполнилось тогда двадцать два года. Шарлотта, которая, подобно многим девушкам-южанкам, чересчур увлекалась книгами Вальтера Скотта, была романтичной златоволосой красавицей четырнадцати лет от роду. Решив, что она встретила своего Айвенго, Шарлотта вышла за него замуж и сделалась хозяйкой ста акров яблоневого сада, свинарника и курятника. Их первый ребенок, Эмилия, родился через девять месяцев и один день после свадьбы. К этому времени Шарлотта уже успела разочароваться в своем славном саксонском рыцаре и принялась почти против воли мечтать о злом, но неукротимо страстном храмовнике де Буагильбере.

Когда уже самой Эмилии исполнилось четырнадцать, ее отец погиб из-за несчастного случая в саду. Он упал с лестницы. Это было очень странно: Лукас славился среди сборщиков фруктов своей ловкостью и никогда прежде с лестницы не падал; во всяком случае, никогда на памяти Эмилии. Да и выглядело тело погибшего как-то странно. Затылок был разбит так сильно, что обломки кости вдавились внутрь. Ну да, конечно, человек вполне может умереть, упав с высоты пятнадцати футов. Но в то, что он ударился головой о землю с такой силой, почему-то не верилось. Однако же это случилось. Отец умер, мать овдовела, а Эмилия и два ее младших брата осиротели.

Не успела отцовская могила порасти травой, а десятник, работавший у них на ферме, уже начал наведываться к матери по ночам. Они не могли обвенчаться, пока не пройдет полгода положенного траура. У матери начал округляться живот. А потом начались побои. Крики страсти, оглашавшие ночь, сменились криками боли и ужаса.

– Нет! Джед, пожалуйста! Джед! Не надо! Не надо! Ну пожалуйста!

Эмилия с братьями прижимались друг к другу и плакали. Они никогда при этом не слышали ни единого звука, исходящего от их отчима, – лишь полный страха голос матери. Иногда наутро лицо матери оказывалось покрыто синяками. Сперва Шарлотта пыталась скрыть их от детей – припудрить, перевязать или рассказать, будто она оступилась в темноте.

– Я такая неуклюжая, – говорила она.

Но дела становились все хуже и хуже, и вскоре уже ни пудра, ни повязки, ни выдумки не могли скрыть правду. Нос у матери был сломан. Два раза. Вечно разбитые губы заплыли. Она лишилась передних зубов. Порой она хромала, а случалось, и вовсе не могла встать с постели. Ребенок родился мертвым. За один кошмарный год их красавица мать превратилась в скрюченную старую каргу.

Их больше не приглашали на общие празднества. Соседи перестали заходить к ним в гости. Лучшие сборщики фруктов ушли от них. Их сад, прославившийся своими сладкими яблоками на всю долину, стал чахнуть.

А потом отчим принялся за них.

Он порол братьев Эмилии тонким кожаным ремнем – до крови. Если мальчики не могли больше стоять на ногах, отчим привязывал их к яблоневой колоде и сек еще страшнее. Он наказывал их за то, что они не выполнили свою работу, или сделали ее плохо, или не покормили цыплят, или насыпали им слишком много корма, или оставили плохие яблоки в ящике с хорошими, и те пропали. Трудно было понять, за что именно их карают. Отчим никогда этого не объяснял.

Он не трогал одну лишь Эмилию. Когда она лечила братьев, те спрашивали ее: почему? Почему он бьет их? Почему он не бьет ее? Эмилия этого не знала. Страх и вина терзали ее с равной силой.

В канун своего пятнадцатого дня рождения Эмилия осталась одна в детской. Братьев на неделю заперли в погреб, невесть за какие прегрешения. Эмилия слышала, как они там плачут. Мать слегла; у нее началась лихорадка из-за воспалившейся раны. Эмилия переоделась в ночную рубашку – и увидела в дверях отчима. Когда он появился? Увидел ли он ее раздетой? В последнее время он все чаще оказывался рядом с Эмилией, даже там, где ему не следовало бы находиться. Глаза его сверкали, словно из-за жара.

– Спокойной ночи, – сказала Эмилия и легла в постель.

Отчим велел ей звать себя просто по имени, Джедом. Но хотя не слушаться его было опасно, Эмилия не могла заставить себя называть его так. Она зажмурилась и стала безмолвно молиться, чтобы он поскорее ушел, как это бывало до сих пор.

Но на этот раз он не ушел.

Когда все закончилось, он крепко прижал ее к себе и заплакал. Почему он плакал? Она не знала. Ей было больно и плохо. Но она не плакала. Не могла. Она не знала почему.

Должно быть, она заснула, потому что потом она проснулась и увидела над собой трепещущий огонек свечи и изуродованное лицо матери.

– Эмилия, Эмилия, милая моя Эмилия!

Мать плакала.

Эмилия посмотрела на себя и увидела, что лежит в луже крови. Ее убили? Почему-то Эмилия совсем не испугалась. Смерть показалась ей избавлением.

Мать вытерла ее влажным полотенцем и одела в праздничное платье. Эмилия уже давным-давно не надевала его. Они больше не ходили в церковь. Платье сделалось тесным в груди и бедрах, но Эмилии было приятно надеть его. Отец всегда говорил, что это лучший ее наряд.