Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти

• Название: Этюды любви и ненависти
• Автор: Савелий Дудаков
• Жанр: Публицистика

Новая книга очерков хорошо известного отечественному читателю автора в определенной степени является продолжением его предыдущей книги "Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России" (М., 2000) и посвящена все тем же "вечным вопросам" – любовь или ненависть? вместе или врозь?

---

Есть у Поссе и рассказы о Николае II, которые он слышал из уст своего родственника профессора физики Ивана Ивановича Боргмана, преподавателя Георгия, Николая, Михаила и Ксении: «Жизнью Николая Романова я интересовался. Ведь не только значительность, но и ничтожество лица, обладающего "самодержавной" властью, имеют историческое значение. Будь на месте Николая II человек с такими способностями и с такой могучей волей, какие были у Петра I, русская история конца XIX и начала XX века была бы несколько иной, чем мы ее теперь знаем.

Совершенно отрицать роль личности в истории для тех, кому известно общественное творчество Ленина, невозможно. И надо помнить, что в социологии, как и в математике, приходится считаться с величинами не только положительными, но и отрицательными» (Там же. С. 22-23). А дальше о бездарности наследника престола, о суеверии и просто глупости.

Мысли о Достоевском интересны тем, что Поссе выделяет в его творчестве близкие Некрасову социальные мотивы. Отсюда определение, данное князем Мышкиным себе самому (князь – ипостась автора), – "я материалист". Рассуждения Достоевского о смертной казни особенно любы Владимиру Александровичу, пережившему революции, мировую войну и всевозможные терроры.

О физической любви Достоевский писал грубо и приземленно, всегда переплетена с ненавистью и нездоровой жаждой мучить и самому испытывать мучения; современный психоанализ объяснил бы многое в личности Достоевского. Жестоким сладострастием "насекомых" наделил своих героев, мужчин и женщин, писатель; он был убежден, что в душе каждого таится зародыш сладострастной жестокости. Чего стоит хотя бы одна сцена, когда девочка Лиза Хохлакова готова с наслаждением смотреть, как распинают мальчика, и одновременно вкушать любимый ананасовый компот!

Большинство героев Достоевского в Бога не верят, любимый герой писателя Алеша Карамазов говорит Дмитрию: "Какой я монах? Я, может быть, в Бога не верю". "Бога нет, значит, не может быть и веры в него, значит, не может быть воскресения из мертвых, не может быть чуда" (Там же. С. 77). "Легенда о Великом инквизиторе" страдает половинчатостью: отрицая католичество, возвеличивает тем православие.

Достоевский словно забывает, что как паписты, так и ортодоксы не мыслят церкви без трех вещей: чуда, тайны и авторитета, а отсюда очень далеко до личной свободы.

Поссе часто читал лекции о Достоевском, и его поразили мысли Версилова из "Подростка" о будущем. Удивительно, но Поссе, приводя этот отрывок, не заметил, что (как ни странно) мысли Версилова Достоевский позаимствовал у Чернышевского! (см.:

Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1975. Т. XVII. С. 378-379). Это мое наблюдение. Страхов в письме Толстому от 28 ноября 1883 г. писал о Достоевском, которого хорошо знал: "Он был зол, завистлив, развратен, он всю жизнь провел в таких волнениях, которые его делали жалким и делали бы его смешным, если бы он при этом не был так зол и умен". Все это перекликается с рассказом Ясинского о Достоевском и Тургеневе.

В Санкт-Петербургском университете Поссе закончил с приключениями юридический факультет. Поначалу он учился на историко-филологическом, но почти в самом конце был исключен из него без права поступления в другое высшее учебное заведение.

Однако через год – при помощи баронессы Варвары Ивановны Икскуль, любовницы Дурново, – получил разрешение вернуться в столицу. (Ну и страна: любовник – министр внутренних дел, а дама сердца покровительствует революционеру. Другая пара – Философовы: муж осуждал на смертную казнь, жена Анна Павловна на своей половине прятала бомбометателей!) Поссе за несколько месяцев подготовился к сдаче экзаменов на степень кандидата юридических наук. Но и этого ему показалось мало, и он решил получить за границей диплом врача.

Переезжая из одного германского университета в другой, он наконец в Швейцарии получил диплом врача, пополнив таким образом когорту медиков среди русских писателей (Чехов, Вересаев, Булгаков). В Петербурге он близко сошелся с Вернадским и Ольденбургом – будущими светилами русской науки – и с зоологом Александром Ильичом Ульяновым. Из его рассказа ясно, то профессор государства и права А.Д. Градовский пытался взять Ульянова на поруки, обещая сделать из революционера серьезного ученого. Увы, не получилось. Хотя известный революционер Г.Н. Потанин (1835-1920) не только исследовал Центральную Азию и Сибирь, но и стал директором Музея этнографии. В 1890 г. в Бернском университете учились 115 студенток, том числе 75 русских, большинство из них, как пишет Поссе, были еврейки. Учился Поссе и с Николаем Павловичем Подбельским, братом народовольца, который погиб весной 1889 г. в Якутске; погибли также Пик, Гуревич, Ноткин, Шур и Муханов, еще трое были расстреляны: Гаусман, Зотов и Коган-Бернштейн.

Теперь можно вычислить процент евреев в революционном движении. Одна из еврейских девушек, Евгения Самойловна Лувешук (из бедной семьи), по каким-то причинам не закончила курс и занялась педагогической деятельностью. Ее муж А.Г.

Шлихтер после Октября занимал крупные посты. Другая еврейская девушка Лина Рабинович занималась у Роберта Коха, сделала открытие и стала первой (!) женщиной-профессором в Берлине. Там же училась Альма Борман, отец еврей, мать немка, будущая подруга и жена Поссе.

В воспоминаниях, вышедших на заре советской власти, Поссе высказал удивительные мысли о будущем России. Имея в виду Ленина, он писал: «"Искровцы" мечтали о своей диктатуре во всем революционном лагере». Съезд партии – это турнир между социал-демократами и нарождающейся партией социал-революционеров. Самый солидный теоретик первых был Плеханов, самый боевой теоретик и практик – Ленин (Там же. С. 88). Удары Ленина пытался парировать Чернов с помощью, не всегда удачной, хороших практиков и плохих теоретиков – Минора и Гоца. "Минор с обликом ветхозаветного патриарха и Гоц с обычной физиономией доктора, не добившегося ни практики, ни известности – чистокровные евреи, искренне полюбившие русский народ" (кажется, это сказано без иронии). От кого-то я слышал, что кто-то назвал Поссе дураком, но это далеко не так. Его прямота – это прямота давно вымерших мамонтов-идеалистов. Я не оговорился – не пескарей, а именно мамонтов. (У Вл.

Набокова: "Умирают мохнатые мамонты, чуть жива красноглазая мышь…") Плеханов и Ленин русские, и в наружности русское, купеческое, но у каждого своеобразное. "Ленин, почти ровесник Чернова, казался в то время, т. е. в 1902 г., значительно старше его, а теперь, пожалуй, выглядит помоложе, ибо Ленин раньше Чернова, и внешне и внутренне, установился. Уже тогда у него была очень солидная плешь, обнажавшая хорошо вылепленный череп с остатками рыжих волос. Лицо с сильно развитыми скулами, с рыжей бородкой – некрасиво, но вся суть в глазах, карих, умных, смеющихся и лукаво и ласково. Небольшого роста, коренастый, жилистый, с быстрыми уверенными жестами – он мог сойти за смышленого прасола, промышляющего скупкой у крестьян шерсти и льна" (Там же. С. 89). Блестящий, вовремя "написанный" портрет, в будущем он сошел бы за карикатуру.

Еще неожиданнее отношение к Плеханову. Возможно, и здесь имелся в виду "Старик".

Но так можно было обойти цензуру: «…на подмогу Ленину под шумные аплодисменты поднимается на кафедру пожилой плешивый интеллигент с густыми черными бровями, мефистофельски загнутыми над живыми, во все стороны стреляющими глазами. Это был Плеханов. Говорит он с продуманной жестикуляцией, говорит красно, точнее, пестро: так и сыплются остроты, цитаты, в том числе из Крылова, ссылки на героев Гоголя и Щедрина… Несмотря на это или именно поэтому, слушать его было жутко, ибо легкая, шутливая форма особенно ярко оттеняла зловещую жестокость содержания.

Нападая на террор социалистов-революционеров, он восхвалял террор великой французской революции, террор Робеспьера. "Каждый социал-демократ, – говорит Плеханов, – должен быть террористом a 1а Робеспьер. Мы не станем, подобно социалистам-революционерам, стрелять в царя и его прислужников, но после победы мы воздвигнем для них гильотину на Казанской площади…" Не успел он закончить этой фразы, когда среди жуткой тишины переполненной залы раздался отчетливый голос: "Какая гадость!" Сказано это было громко, но спокойно, убежденно и потому внушительно, Плеханов побелел, вернее посерел…» (Там же. С. 90-91). На следующий день Поссе написал Плеханову резкое письмо, в котором заявил, что порывает с ним, Лениным и другими, и стал выступать в печати против тогдашней социал-демократии. Обратим внимание, что в 1923 г. Поссе имел мужество отвергать классовый террор, прозрачно намекая на советский режим: "Обещание поставить гильотину на Казанской площади стоит в тесной связи с обещаниями, данными Плехановым и его сторонниками на съезде РСДРП в 1903 году разогнать русский парламент через две недели, если состав его будет не соответствовать интересам Соц.-Дем. Партии, или, напротив, сделать его бессрочным, если состав его будет этим интересам соответствовать, лишить буржуазию избирательных прав, ограничить свободу слова, не считаться с неприкосновенностью личности…". Не надо быть особенно прозорливым, чтобы понять, кто подразумевался под словами "его сторонников", истинных вождей Октября, ускоренно решивших проблему Учредительного собрания и прочих "мелочей" – свободы слова, личности и т. д.