Всеволод Крестовский - Очерки кавалерийской жизни

• Название: Очерки кавалерийской жизни
• Автор: Всеволод Крестовский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1998
• ISBN: 5-203-01851-0

В. В. Крестовский (1840–1895) — автор одного из популярнейших романов XIX в. — «Петербургские трущобы». Менее известно, что из-под пера Крестовского вышло много книг на военные темы, в том числе «Очерки кавалерийской жизни», раскрывающие «физиологию» армейской службы в мирное время в отдаленных гарнизонах. Книга написана богатым, сочным, персонифицированным и не лишенным юмора языком. Автор затрагивает многие проблемы армейской жизни, обострившиеся в наше «смутное» время.

---

Между тем срок отпуска уже кончился. Буянов записал в управлении на выезде свой билет, но… сердце не камень: остался он один лишний денек, чтобы съездить в табор проститься с глазами Мани.

И вот сидит Буянов в таборе верхом на стуле, облокотясь на его спинку и подперев рукой голову, грустно-раздумчиво слушает, как Маня, стреляя большими глазами и небрежно подыгрывая на гитаре, выразительно поет ему: «Не уезжай, голубчик мой!..» И Буянов чувствует, что поет она это для него — исключительно для него одного, и думает себе: «Не уезжай, голубчик мой…» А что, и вправду, не остаться ли еще на денечек?.. На один только маленький, совсем маленький денечек!.. Уж куда ни шло!

— Не уезжай!.. Не уезжай, голубчик мой! — звучит меж тем густой и страстный контральт Мани.

— Не уеду! — стукнув по спинке стула, громко порешил корнет Вуянов и остался в таборе.

— Послушай, переходи-ка к нам в гвардию! — предложил между прочим Буянову его новый приятель-гусар. — Там ты по крайней мере на виду будешь.

— Ничего, мне и в армии хорошо, — уклонился Буянов.

— Да что тебе за охота? — с недоумением пожал плечами приятель.

— Люблю… Полк свой люблю.

— Да что там любить-то?

— Как, Боже мой, что? Все люблю!.. Ну, наконец, привычка.

— Вот охота!.. И добро бы еще в гусарах, а то прозябает человек черт знает где, в этих эполетниках, в каком-то там уланском полку… Фи!.. И что за полк-то выбрал!

Буянов вспыхнул. Он живо и как-то болезненно почувствовал, что честь его полка задета, а потому внимательно и холодно посмотрел на гусара.

— Ты пьян или нет? — спросил он его.

— К сожалению, пока еще трезв. А что?

— А то, что, если бы ты был пьян, я на твои слова посмотрел бы, только как на лепет пьяного человека, а теперь я попрошу тебя взять их немедленно же назад.

Гвардеец расхохотался.

— Да тут и брать-то нечего, любезный друг! — возразил он.

— Это уж мое дело! А я повторяю приглашение взять назад.

— Ну, а я остаюсь при прежнем моем мнении. Выпьем!

— Нет, не выпьем. Итак, при прежнем?

— Самым решительным образом.

— Ну, так позволь нее сообщить тебе, что N-ский уланский полк, мундир которого я имею честь носить, — спокойно, не подымаясь со стула, начал Буянов, — вовсе не «черт знает что такое» и вовсе не «какой-то», а чтобы убедить тебя в этом более существенным образом — я, корнет N-ского уланского полка, пришлю к тебе завтра утром моих секундантов.

Гусар никак не ждал столь крутого оборота. Он хотел было вступить с приятелем в дальнейшие объяснения, но Буянов коротко и решительно остановил его:

— Любезный друг, обо всем другом мы будем говорить сколько угодно, но на этот счет — мы уже кончили.

И затем, как ни в чем не бывало, он продолжал умиляться цыганским пением.

На следующий день действительно приехали к гусару секунданты — и на другое утро после их посещения в Сокольниках состоялась дуэль. Буянов ранил гвардейца в плечо, впрочем, неопасно. В двенадцать часов того же дня в квартиру его явился плац-адъютант и арестовал корнета Буянова.

Военно-судное дело длилось не очень долго — и Буянов был разжалован в солдаты, на Кавказ, в один из линейных батальонов.

Солдат он был исправный и педантически нес свою службу наравне с рядовыми, ни разу не позволив себе, чтобы за него делали что-либо другие. Таким образом, прошло более двух с половиной лет. Буянову дали унтер-офицерские нашивки и наконец после одной успешной экспедиции произвели за отличие в прапорщики.

Буянова давно уже брала тоска по своему уланскому полку, но пока он был солдатом, тут ничего не поделаешь; а теперь, с производством в офицеры, он еще сильнее ощутил эту тоску. Недолго думая, списался он частным образом со своим прежним полком и подал перевод, к которому, на его счастье, препятствий не оказалось. И вот Буянов снова очутился в N-ском уланском полку таким же самым корнетом Буяновым, каким был прежде, почти три года назад. Многих из старых товарищей уже не было в рядах, но многие еще остались, и при встрече с ними-то Буянов впервые почувствовал, что есть нечто высшее, кроме одной прихоти, нечто более глубокое и серьезное, что потянуло его в этот полк, так сказать, на старое пепелище. Тут для него было что-то свое, родное, теплое, привычное и близкое его сердцу. Встретили его в полку добрым пиром — и снова зажил корнет Буянов посреди старых товарищей.

Но не прошло и года, как новая беда посетила его.

Полк в это время квартировал внутри России в одной из черноземных губерний. Помещиков было много, зима стояла хорошая и очень веселая. Офицеры, как водится, ездили по помещикам, охотились и плясали, плясали и охотились, наполняя промежутки между тем и другим: обильными обедами и ужинами с не менее обильными возлияниями. Кое-кто ухаживал за молодыми помещицами, кое-кто за барышнями. Было несколько влюбленных и далее один жених. Жених этот был недавно переведен в N-ский полк, и Буянов не успел даже сойтись с ним настолько коротко, чтобы считать себя сердечным его приятелем. Невесту этого жениха тоже знал он весьма мало, встретив ее раза два или три на кое-каких вечерах, и едва ли даже был ей представлен.

Приехал однажды он из эскадрона в полковой штаб, а штаб расположен был в одном из уездных, хотя и грязных по внешности, но сытых, городков. Вся штабная компания, по обыкновению, сходилась в «Московской гостинице», почитавшейся лучшей, где гудела «машина» и щелкали шары на бильярде.

Буянов приехал в самом веселом и благодушественном расположении своего вечно корнетского духа. После тридцативерстного пути он порядком перезяб с дороги и приказал лихому ямщику — с колокольцами и бубенцами подкатить «на огонек», прямо к «Московской гостинице».

— А!.. Те-те-те!.. Буянов!.. Буянов, мой сосед! — приветствовали его несколько офицеров в бильярдной.

— Он сам! — подхватил Буянов, протягивая руки.

— Буянов, мой сосед,

Прожив именье в десять лет,
С цыганками, в трактирах с ямщиками,
Вошел сюда с небритыми усами,
Вошел — и понесло отвсюду кабаком…

Человек! Уразумей это и подай: пуншу, водки-листовки и московскую селянку на сковородке. Ну! Живо у меня! В карьер с места! Марш!

В трактире было на ту пору несколько приезжих помещиков и горожан. Пока Буянов согревал себя пуншем и около бильярда узнавал штабные новости, ему в другой комнате приготовили ужин.

Как сказано уже, Буянов был в самом благодушественном и даже весьма мирном настроении духа. Оставя товарищей доигрывать бильярдную партию, он ушел в залу с «машиной» — упитывать себя московской селянкой.

К его столу подсел один из знакомых помещиков, барин весьма фатоватого свойства.

Как-то в разговоре этому помещику пришлось упомянуть имя невесты буяновского однополчанина, причем он стал подтрунивать над их платоническим чувством.

Буянов поморщился, однако же промолчал.

Фатовый помещик, не замечая этого морщенья или не желая замечать его, продолжал свои заглазные издевки и под конец выразился насчет этой барышни в несколько двусмысленном тоне.

— У вас есть фактические доказательства тому, что вы говорите? — серьезно и сдержанно спросил его Буянов.

— Mais mon Dien! Каких вам там еще доказательств!.. Это все знают! — развязно возразил помещик.

— От всех я этого не слыхал, а слышу от первого от вас, — настойчиво и спокойно продолжал Буянов, — и спрашиваю вас: имеете вы доказательства ваших слов?

— Mais… Mon cher!

— Во-первых, я для вас не «моншер», а во-вторых, угодно вам прямо отвечать на мой вопрос?

— А, полноте! Allons done! Какой вы право, blagueur!.. Ну, и скажите мне, вам-то что за забота?.. Ведь это лично до вас нисколько не касается!

— Это касается до чести N-ского уланского полка. Понимаете-с?

Помещик недоуменно выпучил глаза.

— До чести полка… Как это — до чести полка? — пробормотал он, глядя на Буянова.

— А так-с! — выразительно, но тихо пояснил тот. — Вы позволили себе издеваться передо мною над моим однополчанином. И он, и я — мы равно имеем честь носить мундир этого полка-с. Это одно. Второе: вы позволили себе легкомысленно произнести имя порядочной девушки, хотя есть такие деликатные вещи, о которых порядочные люди в кабаках не говорят. Но это зависит от взгляда, и потому это уже — ваше дело. А вот теперь пойдет мое дело. Эта особа — невеста моего однополчанина; не сегодня завтра она будет принадлежать к числу дам нашего полка; она и теперь уже не чужая полку в качестве невесты нашего товарища; а потому в отсутствии ее жениха я, как его товарищ, имею полное право зажать вам рот, милостивый государь. И я попрошу вас отказаться от ваших слов и нигде, никогда не повторять того, что вы позволили себе сказать мне. Понимаете-с?

— Вы слишком строги и слишком требовательны, — возразил помещик, пренебрежительно и полунасмешливо выдвигая нижнюю губу и явно показывая тем задетую «амбицию», — и притом… притом же я нахожу, что с вашей стороны все это не более как семейное донкихотство.