Павел Багряк - «Фирма приключений»

• Название: «Фирма приключений»
• Автор: Павел Багряк
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5–218–00453–7

В повести «Фирма Приключений» поднимается вопрос об ответственности ученого за свои исследования…

---

— Господи! Недельная выручка моей лавки! За пять минут болтовни!

— Не за болтовню, уважаемый коммерсант, а за прямое, бесхитростное, от сердца идущее слово. Различать надо! Ладно, все это, как вы понимаете, зола… Выкладывай, Честер, из-за чего ты бьешь в колокол?

Фред Честер криво улыбнулся. Из-за чего он ударил в колокол, созывая друзей? Собственно говоря, ничего уж такого страшного у него не стряслось. С первого дня, как он оказался сотрудником «Вечернего звона», шеф полагал его такой же принадлежностью редакции, как пишущую машинку или телетайп. В этом смысле ничего особенного не произошло. Но вот, представьте себе, неделю назад в заметке о выставке восточных ковров черт дернул Фреда написать, что «верблюд» по-местному «орван», а какой-то дотошный читатель немедленно позвонил шефу и сказал, что «верблюд» на самом деле по-тамошнему вовсе «арван». В любой другой газете никто внимания не обратил бы на такую чепуху, но тут шеф увидел в ошибке Честера не просто большой смысл, но и злую намеренность, — почему бы вы думали? Потому, что фамилия владельца газеты, то есть шефа, Орван! Даниэль Орван, черт бы его побрал! И он, конечно, решил, что Фред нарочно ошибся, чтобы объявить всему свету, что его шеф — верблюд! В итоге этот воистину верблюжий болван пригласил к себе Честера и объявил ему об увольнении по мотивам… некомпетентности! Почему? Потому что впрямую за «орвана» выгонять вроде бы неудобно: сотрудники будут посмеиваться и шушукаться по углам, а шеф как огня боялся закоулочных разговоров и долгого жевания его имени — недаром же он верблюд! Вот он и припомнил Фреду, как тот два месяца назад не совсем точно процитировал Эмерсона: «Консерватор — это постаревший демократ, а демократ — это вышедший в семя консерватор». Вообще-то у Эмерсона сказано не «демократ», а «аристократ». Но Честер не просто цитировал политика, занимающегося философией, а сам делал политику. Потому замена «аристократа» на «демократа» была им заранее обдумана, оговорена в самом тексте, тем более что в данном случае он, Честер, куда точнее выразился, нежели сам Эмерсон, который, к слову сказать, хотя и считал себя демократом, на самом деле был типичным «вышедшим в семя» консерватором, в чем никто уже давно не сомневается…

— Ты что, на предвыборном митинге? — прервал Фреда Кахиня, иначе Честер не остановился бы.

Фред умолк, извинился перед друзьями, затем обвел всех тоскливым взором и вдруг коротко произнес:

— И еще Линда.

— Вот это уже по делу, — сказал Клод Серпино. — Что выкинула она?

Честер глубоко вздохнул, как это делают обычно дети после долгого плача: в несколько коротких приемов, как бы лесенкой. Друзья с искренним сочувствием посмотрели на него, потому что хорошо знали его жену и ее умение превращать мужа в выжатый лимон. Разумеется, как только Линда узнала об увольнении, она немедленно напомнила Фреду, что еще надо вносить взносы за дом, за машину, не говоря уже о том, что у Патерсона ею заказана шляпка, которую нельзя не взять, — что скажут Клоуки и Гиршнеры, когда узнают, что заказанная вещь оказалась невыкупленной, ей невозможно будет выйти на улицу! И что Фред, кого бы он ни строил из себя, конечно же стопроцентный неудачник, ему бы брать пример с Клоука, который не побрезговал в свое время чисткой ботинок, зато теперь имеет весьма доходную сапожную мастерскую и собственный дом, что куда важнее всех интеллектуальных разглагольствований и всех, с позволения сказать, «дружеских компаний». И это кто же такие «интеллектуалы»? Неужто темный махинатор Карел Кахиня, по которому давно скучает тюремная камера?! («Это уже слишком, Фред, мог бы и не цитировать!») Или богач Клод Серпино, который по наследству получил свои миллионы и палец о палец не ударил для того, чтобы заработать собственными руками хотя бы один кларк, а теперь готов удавиться за каждый лемм?! (Клод только крякнул при этих словах Фреда и с интересом посмотрел на Шмерля, до которого, по-видимому, дошла очередь). А этот тщедушный галантерейщик, тоже мне «интеллектуал», уткнувшийся в свои подвязки и штрипки, в то время как его толстозадая Матильда… («Фред!» — поднял руку Гард, останавливая друга и тем самым переводя огонь на себя, поскольку Честера уже несло.) Ах уж этот великий мыслитель Дэвид Гард, полюбуйтесь на этого «интеллектуала», чьи идеи относительно торжества справедливости и общества без преступлений по достоинству могут оценить лишь фокстерьеры, служащие в полиции ищейками! («Благодарю, — слегка поклонился Гард. — Переходи к Рольфу».) Смешно сказать: профессор! — но за какие такие научные открытия этот Бейли накачивает и без того громадное пузо, если даже тебе нечего писать о нем во вшивом «Вечернем звоне», тоже мне, нобелевский лауреат! («Так его, родимого! — подхватил Карел Кахиня. — Пусть знает глас народа! Или дать тебе, дорогой Рольф, последнее слово для оправдания?»)

Все засмеялись, поскольку неловкость каждого была с лихвой компенсирована неудобством всех остальных.

— Я предлагаю выпить за Линду, — сказал вдруг Гард, поднимая бокал. — В конце концов, мужчины мы или нет? Фред, не забудь сказать Линде, что мы проявили по отношению к ней рыцарское благородство.

С этими словами он опрокинул в рот содержимое бокала, и его примеру последовали остальные, кроме Валери Шмерля, который, едва отхлебнув глоток минеральной, наклонился к Рольфу Бейли и шепотом спросил:

— Чего она там проехалась по поводу моей Матильды, ты не понял?

— А! — сказал Бейли. — Обычная женская зависть, выкинь из головы, дорогой Валери… Друзья, давайте все же подумаем, как помочь Фреду, тем более что, насколько я понимаю, наш уважаемый банкир теперь уж точно не намерен брать преподобную Линду на свое иждивение!

Клод Серпино снова крякнул, но уже с другим оттенком. Если в первый раз его «кряк» означал недоумение или, может быть, даже сердитость, то сейчас — прямодушное согласие со словами Бейли, ибо Серпино полагал, что деньги в наше время не цементируют, а скорее разъедают человеческие отношения, особенно в тех случаях, когда они претендуют на дружеские.

— Да, надо что-то придумать, — поддержал профессора Карел Кахиня. — Если мы не вместе, то, спрашивается, зачем мы здесь?

— Собственно говоря, я не прошу помощи, — резко заметил Честер. — Просто хочу излить душу.

— Вот тебе телефон, — чиркнул на бумажной салфетке цифры Кахиня. — Позвони в бюро «Душа в душу» и изливайся с утра до ночи. Кому еще хочется? — обратился он к присутствующим.

Все промолчали. Тогда Карел, сразу став серьезным, сказал:

— У меня есть идея. Надо сделать Фреда Честера, обладающего, как известно, дурацким, но в то же время независимым характером, официальным газетным чертом.

— Кем-кем? — не понял Шмерль.

Впрочем, и все остальные с удивлением посмотрели на воинственно настроенного Карела.

— Карел, — сказал Гард, — не увлекайся. Что ты имел в виду, говоря о редакционном черте?

— Даже всемогущий Бог, — веско начал Кахиня, — не мог обойтись без Сатаны. А кто такой Сатана, переводя его титул и должность на современный политический язык? Узаконенная оппозиция! Кто-то ведь должен отвечать за несовершенство мира, господа! Так и в газете. Готов спорить, что Орвану, хоть он и верблюд, надоело талдычить в своей газетенке все одно и то же, — пресно! Для игры с читателем ему нужна изюминка: внутренний оппозиционер! Пусть Честер продаст Орвану эту идею: я, мол, буду у вас чертом. Сатаной, а вы меня в вашей же собственной газете будете превращать в отбивную котлетку. Уж если это не свобода слова… Политично и очень доходно: мы, народ, обожаем скандальчики, кухонные свары и прочие виды полоскания грязного бельишка.

— А что? — сказал Гард. — В этом что-то есть. А, Фред?

— Циники вы… — пробормотал Честер.

— Ну, положим! — запротестовал Шмерль. — Я верю в идеалы.

— И правильно делаешь, так легче живется. Однако же не вера в идеалы нас объединяет!..

Действительно, всю эту разношерстную компанию объединяло нечто совсем другое, а что именно, не смог бы сформулировать и сам Карел Кахиня, несмотря на свой воистину феерический талант. Они встретились и подружились много лет назад, когда каждый из них не имел ничего, кроме самого большого богатства на свете: молодости. В ту пору шла война, вести которую они не хотели, потому что война была жестокой, позорной и гнусной. Свое отношение к ней они выразили открыто, за что угодили под суд и были приговорены трибуналом к расстрелу. Двое суток им пришлось просидеть под замком в ожидании казни, и эти сорок восемь последних часов сроднили молодых солдат так, словно и после смерти им надлежало жариться на одной сковородке в аду или шагать по райским кущам, обнявшись, как братья. На исходе вторых суток противник предпринял неожиданное наступление, прорвал оборону, ворвался на базу и благополучно взял в плен шестерых смертников, не считая кое-какой боевой техники, брошенной в пылу отступления. Потом все шестеро, отчаянно рискуя, бежали из плена, два года слонялись по миру, голодали, жили бурно и весело, как живут только в молодости, да к тому же чудом избежав смерти, а затем вернулись на родину, когда опозоренное войной правительство было вынуждено объявить амнистию. Что самое удивительное: спустя много лет они сохранили дружбу, хотя ничего, кроме общих воспоминаний, у них не было, да и быть не могло, шесть человек двинулись по жизни шестью разными дорогами, которые, начавшись в одной точке, все более и более расходились. Собравшись как-то раз в ресторанчике «И ты, Брут!», они с такой горечью прочувствовали грядущее расставание, что приняли поистине одухотворяющее решение: собираться и впредь, кем бы и каким бы каждый из них ни стал. Причем собираться по первому зову любого члена компании, и не для простого застолья, а для того, чтобы оказать ему помощь, если он в ней нуждается. Несмотря на то что они были тогда молоды, им хватило житейской мудрости с самого начала оговорить главное условие этих встреч: помощь должна носить исключительно духовный характер, ни в коем случае не меркантильный, — право же, ничто так не способствует долголетию добрых товарищеских отношений, как независимость друг от друга в денежном или ином корыстном смысле.