Николай Кузьмин - Круг царя Соломона

• Название: Круг царя Соломона
• Автор: Николай Кузьмин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

Автор этой книги – член-корреспондент Академии художеств СССР, заслуженный деятель искусств РСФСР Николай Васильевич Кузьмин. Имя Н. В. Кузьмина, мастера тонкого, филигранно отточенного рисунка, знакомо широким кругам читателей. Его изящные, с большим артистизмом выполненные рисунки к «Евгению Онегину» и «Графу Нулину» Пушкина, «Левше» Лескова и «Плодам раздумья» Козьмы Пруткова – высокие образцы графического искусства. В автобиографической повести «Круг царя Соломона» Н. В. Кузьмин рассказывает о родном пензенском городе Сердобске, где прошли его детство и юношеские годы, о людях, которые окружали его, и тех впечатлениях ранних лет, которые определили путь будущего художника.

---

– В Бакурах, бают, корова отелилась первым телком – половина бычок, половина мальчик. То-то грехи…

Мужа своего, пьяницу, она называла «мой»…

– Мой-то наглохтился ономнясь – лыка не вяжет. Портки надел задом наперед, шарит руками, а сам бормочет: «Ни тебе застежечки, ни тебе опоясочки»… Надселась я над ним со смеху, согрешила, грешница…

– Дуня-Пятка, меня-то не спросившись, новую корову купила, да оказалась – тугосися. Совсем обезручела, раздаивамши…

– К Дурнобрагиной вдове змей летать начал. Каждый вечер искрами над трубой рассыпается. Она, как прощалась с покойником-мужем, его в голые губы поцеловала. А потом все плакала да убивалась. Вот он и начал к ней ходить. Сидит за столом, никого в избе нет, а она с «ним» разговаривает. Хотят попа звать – отчитывать.

Но мать теперь уже не верила в бабкину мудрость. Она приохотилась читать журнал «Здравие семьи», стала разуметь и про микробов, и про гигиену, и про инфекцию, и про дезинфекцию, ввела в употребление зубные щетки и зубной порошок и стала мазать порезы йодом, вместо того чтобы класть на них паутину.

Она самолично провела в семействе великую реформу: купила дюжину жестяных эмалированных тарелок и в один прекрасный день за обедом налила каждому в тарелку порцию супу. До этого у нас ели по-дедовски, из общей посуды, причем полагалось сперва черпать ложками жидкое варево, а затем отец стучал ложкой по краю чашки, и тогда все принимались «таскать с мясом».

– Мама, расскажи, как ты меня в печь сажала.

– То-то глупость. Очень уж ты меня криком донял, измучил – спать не давал. Вот я и решилась. Пришла бабка Анисья, обмазали мы тебя всего тестом из квашни, посадили на лопату – и в печь. Печь-то, правда, уже не больно жаркая была – после обеда было дело-то, – и подержала я тебя в печи сущую малость. А все-таки ты, верно, очень испугался и кричать перестал. Принялась я тебя отмывать из-под теста, а оно на волосиках по всему телу присохло – никак не отмоешь по первому разу. А тут, как на грех, возьми да заявись твоя крестная Марья Егорьевна: «Да где же мой крестник, да где же ты его от меня прячешь?» А мне тебя и показать стыдно: весь-то ты в засохших катышках, как поросенок из лужи.

Среди наших барынь считалось, что у мамы «есть вкус». Она умела подобрать аграмант для отделки и вставку для платья в тон, славилась талантом составлять букеты. Заказчицы за ней ухаживали и на именины присылали подарки – чашку чайную с розаном, варенья баночку, конфеты «атласные подушечки» в жестяной коробке.

Для меня она крошила ножницами в мелкое крошево всякую пестрядь со стола – лоскутки шелка, цветную синель, шерсть, гарус и, ссыпав в конвертик или в тюричок из бумаги, учила смотреть: «Гляди-ка – сады растут, цветы цветут!» Я глядел через дырочку внутрь и впрямь видел райские кущи.

– Мама, а расскажи, как вы с бабушкой в деревне жили.

– Мамашина родина была деревня Вороновка Кирсановского уезда, они с папашей были крепостные господ Карташевых. Папаша был садовник, а мамаша – кружевница.

Потом, после воли, папаша служил в садовниках у старой барышни Лебедевой в Болотовке. Барышня и сама была в преклонных летах, а еще был жив и отец ее, старый барин Матвей Филатыч, – ему больше ста годов было. В этой Болотовке нашего папашу и похоронили – умер скоропостижно от разрыва сердца. Случилось так: съемщики в барском саду побили работника, а папаша побежал заступаться, ух горячий был! Да не добежал, упал дорогой. Привезли его домой на подводе, а через малое время он умер. Даже попа не успели повестить.

Нас у мамаши осталось четверо: Поля, Наташа, я да брат Вася, еще вовсе маленький.

Сестра Поля пошла служить горничной к господам Баратынским в их имение в селе Вяжле, в двенадцати верстах от Кирсанова, муж ее Ефим там же в лакеях служил. Барин Баратынский пил без просыпа, а жену свою истязал. Она кричала: «Спасите!» – вбегали слуги и отбивали ее, как голубку у коршуна. Я его видела один раз, когда девчонкой ходила пешком в Вяжлю к сестре Поле. Я шла мимо барского дома, гляжу – батюшки! – у открытого окна стоит сам барин, толстый, страшный, и смотрит на меня пьяными глазами. Я испугалась, даже ноги затряслись, никого кругом нет, куда бежать – не знаю.

Меня сестра Поля водила тогда же в лес возле имения, показывала там дом, называется грот. Домик деревянный, как кружево, весь вырезной, а вокруг него на земле – чугунные плиты заросли травой, а постучишь – под ними пустота. Рассказывали, что внизу под домом подвал, куда при крепостном праве людей сажали на цепь. В этом доме никто не жил, но содержали его в порядке, а когда к господам приезжали гости, устраивали в нем пиры. А рядом был пруд, только почти весь высох, и купальня была, и мост, и столбы с фонарями, и ворота каменные.

Мне тогда было двенадцать лет, и мамаша меня отдала «в люди». Мамашин брат, дядя Митя, работал в саду у барина Вольгортова и определил меня к управляющему в няньки. Управляющий был строгий, вставал рано, когда все еще спали, и я вставала вровень с ним, собирала ему завтрак, прислуживала, что он спросит подать. А там и девочка проснется, с ней возишься: то кормить, то замывать, то спать укладывать, то пеленки стирать. Ох и тосковала я тогда по дому, совсем ведь еще девчонка была.

А сам барин Вольгортов приезжал в именье редко, только на охоту. Заявлялся со сворой собак и охотников, и начиналось веселье. Барыня, его жена, была красавица, ходила в шелковом голубом сарафане, серебряные пуговицы по переду. А в доме тогда полно гостей, со стола не сходят всякие вина да угощения. Сам барин – веселый, большого росту, шумоватый.

Я к шитью была очень способная, и управляющего жена мамаше посоветовала отдать меня в Кирсанов, в мастерскую к Насильниковым, учиться на портниху. На мои сборы дядя Митя (он холостой был) дал нам двадцать рублей денег, за восемнадцать рублей мне справили пальто теплое, на вате, с воротником из плюша – такой ворсистый, как мех!

А в Кирсанове уже жила сестра Наташа, ее в монастырь послушницей приняли – двоюродные тетки помогли.

Сама мамаша служила тогда в Семеновке горничной у господ Негребецких. Один раз кучер от них приезжал по делу в Кирсанов и обратно ехал порожняком. Мамаша его попросила, чтобы он меня захватил, так он меня в Се-меновку на тройке лошадей доставил! Местность там хорошая, пруд большой, обсаженный ветлами, ежевики в кустах было – страсть сколько!

У Насильниковых я шесть лет училась и уже в мастерицах была, когда мы с Васей познакомились. Он у портного Гузикова тоже мастером работал.

Его родители крепостные, такие же вроде нас безземельные крестьяне – дворовые. Должность у твоего дедушки Василия была совсем пустая – караульщиком при барских купальнях, а семья большая: девять человек детей. Жили они бедно.

Васины мать и отец умерли в недолгом времени один от другого, осталось девять сирот, всех их разобрали по добрым людям. Вася жил у Гузикова в семье, как свой, и учился ремеслу до двадцати лет. Когда мы с Васей надумали пожениться, приехала сестра Поля, сосватала нас и благословила образом, вот этим самым, видишь, в нем за стеклом свеча венчальная?

Мы повенчались и переехали в Сердобск. Сняли квартиру у Лушниковых, стали оба работать. Сначала заработали кое-как на машину швейную, купили в рассрочку, а там дело пошло, стали брать и хорошие заказы.

На катке и около

Каток – это стол на козлах, на котором сидят и шьют, поджав под себя ноги, портные. При их сидячем ремесле портные большие охотники до всяких говорунов и рассказчиков. Посидеть с разговорами у катка приходили к нам разные люди, а чаще всех Пров Палоныч, маленький, чистенький старичок в поддевке и ладных сапожках на высоких каблуках для росту. Человек он досужий, бывалый, краснобай, большой знаток в церковной службе и любитель церковного пения.

Загадывает загадки, вроде: «Что стоит возле чаю?» или «Когда вознесенье бывает в воскресенье?» Выслушав всякие вздорные ответы, изобличающие портновское невежество, назидательно объясняет, что праздник вознесения бывает в сороковой день после пасхи и поэтому никогда не приходится на воскресенье, а всегда на четверг, д возле «чаю» стоит «воскресения мертвых», ибо в «Символе веры» сказано: «Чаю воскресения мертвых».

Придет и озадачит вопросом:

– Читал, Вася, в газетах про новость?

– Насчет чего, Пров Палоныч?

– Да вот пишут: объявился за границей в городе Лионе аптекарь или, лучше сказать, химик – выдумал состав такой, якобы сильно укрепляющий память. Распубликовал во всех газетах анонс: кто выпьет три бутылки того состава, тот настолько сильно окрепнет памятью, что не забудет ничего, пока жив. Всякую книгу стоит только прочитать один раз, чтобы запомнить от слова до слова. Или, например: двенадцать иностранных языков можно выучить за полгода – только не ленись да принимай капли нового изобретения! Купцам не будет надобности заводить бухгалтерские книги, музыкантам глядеть в ноты, актерам долбить роли – все будет сидеть в башке крепко, как гвоздем вбито!