Алесь Рязанов - верлибры

• Название: верлибры
• Автор: Алесь Рязанов
• Жанр: Поэзия

---

ничто.

МЕЖА

Слева – поле, и справа – поле, а меж ними – межа:

на меже – сивец, на меже – божьи слезки,

и отец, понуривши голову, стоит на меже с косой.

Давно уж стоит – заржавела его коса,

косовина совсем потемнела,

сквозь скошенную траву проросла молодая…

Он слышать не слышит, как громко ржет на дворе буланый и бьет копытами землю,

и видеть не видит, как сразу два месяца на небо вышли – старый и молодой.

ЛУЖИ

Ширятся нарушенья.

Меняются времена года.

Как дым, по округе ползет тревога.

В лужах млеет вода – а люди не верят воде,

в лужах играет солнце – а люди не верят солнцу,

в лужах плескаются облака – а люди не верят облакам.

Они взирают туда, куда и зайти невозможно, – вдаль.

Там, по дороге, по лужам, от лужи к луже, после дождя бегут вереницею босоногие дети, смеются, ногами трогают небо, радугу, плоты облаков и ничего не боятся.

До того это было, как выпал однажды стеклянный дождь,

до того это было, как повыступали из-под земли ножи и иголки,

до того это было, как мир стал внезапно взрослым.

* * *

Просыпаюсь и засыпаю,

а все неверен мой сон, а все неверно мое пробужденье…

А по улице туда-сюда прохаживается, точно она что-то ищет, женщина:

в плюшевом жакете, в платке ситцевом, с обломком серпа в руках…

Все на нее оглядываются,

все ей удивляются,

все хотят разузнать, кто она,

и все боятся, что и вправду узнают.

СТАРЫЙ ГОРОД

На притихших дворах, у дранки и черепицы, цветет розовая и белая сирень и осветляет своим цветеньем, своим разуменьем город, что погружается в прошлое.

Лохматый татарник толпится возле забора:

каждая лопушина – чаша,

каждая лопушина – голос,

каждая лопушина – ладонь:

думу думает снова и снова общее вече, обсуждает снова и снова зеленое вече цену жизни и цену смерти…

Покинули последние жители свои дома, свои хаты с оконцами и наличниками, и все, что имели, что наживали, что помнилось и что снилось, в переезде позабирали, переселяясь по новым углам…

Да кто-то сюда все равно возвращается неодолимо,

кто-то тут все равно, как когда-то, живет:

то вдруг зазвонит тревожно колокол,

то вдруг по брусчатке копыта зацокают,

то вдруг дитя заплачет,

то вдруг кто-то кого-то покличет, и тот отзовется…

Тут пласт на пласте, на фундаменте фундамент.

Тут свои тайны, своя преемственность, свой лад.

Тут что-то таится, что-то прячется, хоронится что-то от взглядов…

Подходит к старому городу узкоколейка.

Ходят по старому городу вооруженные патрули.

ОТТЕПЕЛЬ

Желтые фонари.

Туман.

Грачиный грай в парке.

И деревья готовы поверить, что больше не будет зимы.

Что-то вдруг стронулось, что-то оттаяло.

И не нужно уж очень стараться,

и не нужно остерегаться,

обстоятельства неожиданно стали благоприятными,

все стало доступней,

все стало проще,

в жизни все получаться стало само собой.

Оттепель – пятое время года. Все, что позабирали времена остальные, она возвращает:

и снова возможна встреча,

и снова возможно счастье,

и снова возможно бессмертье.

Распались оковы, что всех заставляли держаться одних положений, – и начали открываться заново, как сокровища, люди.

Аукают чьи-то голоса.

Трогают чьи-то судьбы.

Оттепель.

Туман.

Желтые фонари.

РАСЩЕЛИНА

Дорога, что прежде меня вела, повернула и стала расщелиной.

Когда внимания на нее не обращаю – ее вроде бы нигде и нет,

когда же перебраться намереваюсь на ту, другую сторону жизни, она расширяется тут же на всю округу.

Я прохожу тридевять земель,

перехожу реки, пустыни, горы,

но суть – в том единственном, том окончательном, том решающем шаге, который позволит мне переступить…

– Прыгай, – советует мне один мой друг, – и, может быть, ты окажешься на той стороне расщелины.

– Остановись, – сдерживает другой, – и, может быть, она отступит сама.

Наступает ночь, в темени тонут хаты, деревья, заборы.

Друзья засыпают.

Стихает ветер.

А внизу, под землей, звучит веселая музыка,

а наверху, в небе, встают сверкающие мосты.

* * *

Принимаю то, что есть, и не принимаю того, что есть.

Преградою, что во мне, наталкиваюсь на преграду, что предо мною.

А за моими плечами стоит моя необоримая оборона – смерть -

и говорит: борись,

и говорит: побеждай.

Что может во мне терпеть пораженье, берет пораженье.

Берет, что может во мне умереть, смерть.

Нахожу выход в безысходности.

Пока не ищу спасенья – нет и потери.

Пока не думаю о себе – сильнее себя.

Пью из кубка небес – нектар, пью из кубка земли – отраву.

Желаю себе блаженства, и желаю себе страданья, желаю добра и желаю зла.

А пред моими глазами цветет и прячется за себя саму, и разнообразится жизнь – моя неодолимая преграда -

и говорит: борись,

и говорит: побеждай.

БАШМАКИ

Мы сбежали: один – из своей действительности, другой – из своей, а во время побега встретились.

– Давай поменяемся башмаками, – предлагает мне мой сообщник. – Когда нас будут ловить, то поймают как раз не того, кого хотят.

Он обувает мои башмаки, а я – его, и мы, кто куда, расходимся.

В желтой глинистой земле остаются следы от моих башмаков и от его башмаков.

Ни темно, ни светло.

Стоит неподвижно время.

На небосводе вспыхивают зарницы опасности.

За мною – след в след – идут чужие следы.

Я никуда не могу от них деться.

Куда увлекает нас бег?!.

Он ловит меня, я – его.

КОЛОДЕЦ

Жажду воды.

Но возле колодца сидит сторож и не дает напиться.

– Посмотри!.. – говорит он, заглянув в колодец.

Колодец глубокий-глубокий, и светлая в нем вода, и мне кажется, что она трепещет, словно живое сердце, и поднимается кверху.

– В ней – твоя жажда, – говорит мне сторож. – Как только она у тебя дойдет до самого края, все на глазах переменится: вода через верх перельется, и ты тогда сможешь напиться вволю. Но до тех пор – нет…

Я верю сторожу,

я верю колодцу,

я верю своему скрытому предназначению -

и готов терпеть, сколько надо терпеть,

и готов гореть на невидимом костре жажды, сколько требуется гореть, чтобы исполнить, что должен и что могу…

Над колодцем стою, и сам я подобен невиданному колодцу, что всем своим нутром жаждет воды, а глубиною последнею – жажды…

ДАЛЬ

Даль подступает и отступает, и повсюду я вместо нее нахожу сумрачную землю, молчаливую воду, корявые деревья.

Я у них допытываюсь про даль.

Говорит земля: это – мой слух.

Говорит вода: это – мое зренье.

Говорят деревья: это – наше дыханье.

Я поворачиваюсь вокруг себя.

Я могу быть в эту минуту только тут, где стою, где я есть.

Даль – мой утраченный рай: он запоминается снами и миражами.

Я пустил во все стороны дали стрелы, а стрелы обратно летят, целясь в меня.

ДО КОНЦА

В левую руку вложили мне пораженье, но успел я в правую взять победу.

Тогда в правую руку мне отмеряют радость, но я протягиваю левую и черпаю печаль.

У меня спрашивают: кто ты? – и хотят остановить.

Я не останавливаюсь и не отвечаю.

Сосредоточенною душою я нащупываю мерцающую нить смысла, по которой должен идти до конца.

ПОСЛЕДНИЙ ЧАС

Звезды опрокидываются и выливают на наши нивы смолу и серу,

грозы проносятся над нашими городами,

колеблется солнце…

Нам тревожно,

нам страшно,

мы прижимаемся еще сильнее к земле,

еще упорней цепляемся за наши занятья и вещи

и не отваживаемся взглянуть выше себя

и понять, что противодействуем спасенью…

А солнце расшатывает наши дни,

а звезды врываются в наши сужденья,

а грозы глушат наши речи,

и все настает, и все никак не настанет тот час, тот единственный час, что для нас существует взаправду, – последний.

ИНЕЙ

Я слышу тьму слов.

Вижу множество людей.

Все они твердят, что надо уметь отличать ложь от правды, намеренье от исполненья, заботу лишь об одном себе от заботы о всех других…

Но сейчас зима.

И слова, и деревья, и все в округе тронуто инеем.

И как отличить сухостой от живых деревьев?