Юлия Остапенко - Лютый остров

• Название: Лютый остров
• Автор: Юлия Остапенко
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-050433-6, 978-5-9713-9659-8

Что-то неладно в мире «меча и магии».

В Даланае, стране славных воинов, смелых князей и всезнающих волхвов, жители таинственного острова Салхан страдают от древнего проклятия – и не избыть его, покуда не явится на остров таинственный пришелец из иных земель…

В гордой Альбигейе, земле рыцарей, клириков и прекрасных дам, всемогущие инквизиторы Бога Кричащего, носящие на груди магическую татуировку – Обличье, заливают страну кровью, посылая на суд и казнь все новых еретиков и ведьм…

В славном граде Кремене суровый отец велит юноше взять в жены деву, которую молва ославила ведьмой, – и молодому супругу приходится поневоле выстаивать в бесконечной борьбе с наводимыми ею чарами…

А далеко на Востоке, в пышной и жестокой Фарии, начинается история долгой и неизбывной вражды воина из личной охраны паши и загадочного убийцы – ассасина, – вражды, что прекратится тогда лишь, когда примет смерть один из недругов…

Разные то земли.

Далек путь от одной до других.

Но Зло – хитрое, многоликое – не знает расстояний, как не знает их и Добро…

В сборник вошли повести «Лютый остров», «Лицо во тьме», «Вера ассасина», «Горький мед»

---

Тягота высоко стоял в кнежьей дружине, и свадьбу гуляли, как прежде, всем миром. Нарядили Счастливу в зеленые невестины одежды, зерном посыпали, руки с суженым перевязали колосьями, песни пели за здравие и долгие лета. Смотрел я на то и дивился: у нас в Устьеве точно так же делали, только стояло за этим пожелание молодым ладного и скорого потомства. А тут не было его и быть не могло, и все о том знали – а все одно просили у Радо-матери благословить союз, будто надеялись на что...

Только стояла над свадебным пиром, над развеселым гулом черная Салхан-гора, кидала лютую тень на город. Зря надеялись.

Я в тот день крепко напился браги. Славную брагу варил Тягота, у фарийцев научился – с ног на раз валила. Песни я пел, плясал – один раз даже саму кнежевну, Среблянову дочку Ясенку, за пояс обнял, закружил. Смеялась Ясенка, глаза ее так и горели, ручонками тонкими сжимала мои отвердевшие от учения плечи – а не видел я ее. Никого не видел, кроме Счастливы Берестовны, розовощекой, глаза долу уж не опускавшей, глядевшей кругом гордо, победно – вот, мол, любуйтесь, какая! Смотрел... и хоть бы глаза мои не видали ни ее, ни Тяготу, ни все неродовское застолье.

Ох, ненавистен мне в тот вечер стал кнежий двор – сил несть! Хуже, чем в тот давний день, когда сидел я на этом самом дворе на этой самой лавке в цепях. Когда стали молодых в горницу провожать – не выдержал, порешил: хватит с меня. Ушел со двора, стал над городом, на море глянул, как волны бушуют. Зимой море кругом Салхан-острова делалось вовсе злым, непроходимым, затягивало еще надежнее путы, которыми землю эту несчастную и так с ног до горла обмотало... А что – зима? Зима пройдет. Выглянет солнце, прогонит Горьбога, Радо-матерь снова ладони свои протянет – и сюда тоже... Выйдут корабли неродовские опять в море. И, как знать, может, я тоже на них пойду.

Я услышал шаги и увидел кнежа. Он тоже вышел со двора, стоял один, смотрел, казалось, туда же, куда и я. Меня он не заметил. Я хотел уйти, но потом вдруг плюнул, сдернул шапку, подошел к нему. Пьян я был, и тоска вусмерть заедала, как вспоминал про Счастливу, – так бы и не знаю, когда бы в другое время решился к Сребляну подойти. Обернулся на меня Среблян – говори, мол. Я сказал:

– Как придет лето – возьмешь меня за море? В поход возьмешь?

Он посмотрел на меня прищурясь, как делал иногда. И вот сколько уже знал я его, жил бок о бок – а все никак не мог в толк взять, что такой взгляд означает.

Я стоял, качаясь от хмеля, шапку зло в кулаках мял. Кнеж долго на меня смотрел. Потом ответил коротко:

– Поглядим.

И ушел обратно на двор, словно не хотел больше рядом со мной стоять.

Как-то добрался я до дружинной палаты – сам не помню как. Рухнул и уснул. Недолго проспал, кидало меня во сне, дурное снилось. Как вскинулся, еще темень ночная стояла, а вокруг кнежьи воины дружно похрапывали. Хмель у меня весь из головы вышел, как не бывало. Понял – не уснуть больше. Встал тихо, вышел на двор. Ночь холодная была, но ясная, поскрипывал первый снежок под ногами, звезда-Горевна ярко светила в небе, указывая на север. Что ж ты так не светила, когда я прочь от острова греб... бездушная ты, вероломная, точно все бабы...

Во дворе тихо и пусто было, только перекликался изредка дозор на стене, да сторожевые огни дрожали на башнях, ветер вязал их узлами. Прошелся я по двору. Думал уже назад идти – что бродить без толку? – ступил к двери...

Как вдруг увидел – стоит кто-то. У самой двери стоит молчаливой тенью. Кольнуло меня что-то внутри, как бывало уже прежде. Шагнул я, руку протянул...

– Май... Маюшко...

И схватила мою руку, кинулась, к груди прижалась. Я почувствовал – вся дрожит, будто лист осиновый на ветру. Так обомлел, что поднял другую руку, обнял, только бы перестала дрожать.

– Не гони меня, – прошептала Счастлива и зарылась лицом мне в сорочку.

Что ж я, изверг какой? Не прогнал, конечно. Только куда же ее? Не в дружинную ведь палату. Повел коридором, кое-как отыскал пустую горницу – светлицу для рукоделья, как понял, когда запалил лучину; кнежинна с дочкой тут в ясный день с прялками сидели, а сейчас стояли прялки ровно в уголке, скамьи пустовали, никого не было.

Посадил я на скамью Счастливу Берестовну – а она так и рухнула, словно ноги у ней враз подкосились. Она куталась в плащ, сшитый из соболей, – тоже богатая мужнина добыча, свадебный подарок. Только отчего не с ним сейчас, не благодарит по-своему, по-бабьи, за гостинцы? Почему пришла, и дрожит, и слова не выдавит?

Надо было сказать ей что, а только голова у меня враз опустела. Сел с ней рядом и молчал, ждал, может, сама чего скажет.

Вздохнула Счастлива прерывисто – и голову мне на плечо склонила.

Мог ли мечтать о том Май-Маята, заглядываясь в Устьеве издали на Старостину избу? А только нету Мая. Сгинул.

– Почто не с мужем? – спросил наконец. Знал, что обижу вопросом, а спросил. Вот злость какая во мне сидела: хотел ей больно сделать хоть раз, отплатить за все ночи, что простоял, в окошко ее запертое глядя, надеясь хоть разок лицо ее в нем увидеть.

Вздрогнула она, как я и ждал. Но не отстранилась от меня, только теснее прижалась. Прошептала:

– Не муж он мне.

Озлился я тут. Вероломная баба!

– А если не муж, зачем за него пошла? – спросил резко. Другая на ее месте уже в рев бы давно пустилась. Но не такова была дочка нашего Бересты. Не зря отец ее на медведя ходил – эта девка и медведя одним взглядом могла в страх и бегство обернуть. Медведя могла – а Тяготу, видать, не осилила.

– Дура была, – сказал, гордо голову вскинув. – Ну, дура! Это ты от меня услышать хотел?

А и хотел... да только теперь, как услыхал, не знал, куда глаза девать. А она больше взгляда не отводила. Смотрела на меня невыносимыми своими очами, и так блестели они в свете лучины, что никакого солнца не надо.

– Прельстилась речами его, подарками... силой его тоже, – сказала Берестовна и горько усмехнулась, будто бы над собой. – Думала, что ж? Батька не смог защитить, позволил забрать в полон – так хоть мужа сильного получу, не батьке чета – при таком кто меня обидит? А что сам он обидит, про то не думала... Он до того, как за море ушел, не трогал меня. Хотел, но я сказала: попробуй только – со скалы кинусь. А хочешь меня – так в жены бери. Обещался взять... а пока его не было, я тут к другим приглядывалась, все думала – Тягота Тяготой, а может, кто и получше найдется... Он вернулся, все спрашивал, на кого я глядела. Я и сказала. Думала, взревнует – его же любовь окрепнет. – Она смолкла, отвернулась от меня. Я молча ждал, что дальше скажет, хотя вроде уже и сам догадался. – Пока в девках была, он не касался меня, как обещал. Не мне... он господину Сребляну обещал. Сказал мне про то сегодня, как нас в горницу проводили. А теперь, говорит, моя ты вся, с потрохами, как если бы собственной рукой тебя из дома батькиного за косу уволок. Случись, говорит, мне быть в вашем Устьеве – не стала бы ты мне лясы точить да грозить со скалы кинуться... короток был бы разговор. А теперь, говорит, раз вертела мною и за спиной у меня шашни крутила – знай, чья жена.

И замолчала, оборвался голос. Захотелось мне обнять ее, по волосам распущенным погладить – а только не знал, примет ли, не оттолкнет ли. Лицо у нее совсем спокойное было, и глаза сухие. Если в ревела – обнял бы, а так...

– Что, – спросил я с трудом – губы не слушались, – груб он с тобой был?

Вместо ответа она повернулась ко мне – и распахнула соболиный свой плащ.

На ней была только ночная сорочка, вся разорванная – и в темных пятнах. Я сперва подумал, это ее первая замужняя кровь, и залился краской – а потом присмотрелся, приметил, что не там она, где положено. Не на подоле – на вороте, на груди... Пригляделся... а у нее вся грудь в ранках. Мелкие ранки в сизых ободках синяков. У меня язык так к небу и присох.

– Ножом меня колол, – спокойно сказала Счастлива. – Говорит: детей тебе все одно не рожать, нечего тебя беречь... Май, почему он так сказал? Почему мне детей от него не рожать? Чем я ему плоха?

Я сперва поверить не мог, что она не знает. Потом подумал – а и верно, откуда ей знать? Умыкнули и умыкнули девку, за что, про что – ее ли дело? А что не так просто тут все – не женского ума забота...

И надо же, что именно мне выпало ей правду сказать. Эх, мало было печали – еще и эта...

Что делать – рассказал, как сумел: и про то, что от Сребляна узнал, и про то, как с острова уплыть пытался, да не смог.

Молча выслушала меня Счастлива. Только глаза ее невыносимые, жгучие, все шире раскрывались, пока я говорил. Под конец она меня за руку взяла – я того и не заметил, пока не закончил. Долго мы так сидели молча, в полутьме, за руки держась. Тогда она спросила тихонько:

– Что ж мы теперь... навсегда тут?

Я смолчал. Не знал, что ответить, а врать не хотел – да и не люблю я врать.

Сколько так сидели, не знаю. Потом она вдруг улыбнулась краешком губ, лукаво так.

– А что, Май, – спросила тихо, – я же тебе всегда по нраву была?