Виктор Левашов - Журналюга

• Название: Журналюга
• Автор: Виктор Левашов
• Издательство: АСТ, Астрель, КРПА «Олимп»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023467-8

Они всегда в центре событий — и всегда «за кадром». Их ненавидят и им завидуют, потому что они — журналисты. Потому что они — избранные…

В путешествие по закулисью российской журналистики приглашает читателя роман Виктора Левашова.

---

На письме стояла резолюция председателя Гостелерадио:

«Разрешаю увеличить объем фильма до пяти частей».

И приписка:

«С оплатой авторского гонорара по ставкам короткометражного кино».

Толкачев смотрел на приписку, мучительно трудно постигая заключенный в ней смысл.

— Знаешь, как это называется? — пришел ему на помощь Лозовский. — Пошли по шерсть, вернулись стрижеными. Ты не просил его не мыслить шаблонно?

Толкачев злобно промолчал, а на другой день улетел в Будапешт, где шел фестиваль спортивных фильмов, в конкурсной программе которого была его короткометражка про фигуристов. Съемочная группа вылетела на БАМ без него. В Тынду она прилетела девятого мая, а торжественный поезд по «дороге века» прошел восьмого мая. Чему Лозовский мысленно поаплодировал. Рассудив, что теперь ему незачем торопиться с поездкой, он сдал в кассу авиабилет и ушел в телефонное подполье.

Весна в тот год была ранняя, дружная. Зеленым дымом затянуло березы, вспыхнули тюльпаны, на Москву опускались синие вечера. После бурных совещаний в ЦК с пожилой девушкой Ирой и мельтешни на телевидении Лозовский предавался творческому безделью, обдумывая будущую книгу. Сознание того, что эти дни он как бы украл и они вот-вот кончатся, сообщало его времяпрепровождению сладость запретного плода.

Незаметно прошла неделя. Толкачев все еще стяжал свои мелкие лавры в венгерской столице, съемочная группа сидела в Тынде и абсолютно ничего не делала. Присутствие там Лозовского ничего бы не изменило, потому что ни один оператор даже камеру не расчехлит без приказа режиссера, а уж снимать по указаниям сценариста — такого даже допустить было нельзя. Это помогало Лозовскому успокоить свою совесть, с которой он давно уже научился находить общий язык. На телефонные звонки квартирная хозяйка отвечала, что он в командировке. А когда ему самому случалось оказаться у трезвонящего телефона, он брал трубку и говорил замогильным голосом: «Здравствуйте. Вы набрали номер такой-то. К сожалению, сейчас никто не сможет с вами побеседовать. Оставьте свое сообщение после щелчка». Потом щелкал ногтем по мембране и слушал. В то время автоответчики были редкостью, и кто там знал, после щелчка или после гудка полагается говорить.

Но кое-кто знал.

— Хватит валять дурака, Лозовский! Почему вы в Москве? — услышал он однажды голос заведующей сценарным отделом творческого объединения «Экран» и с опустившимся сердцем понял, что расплата за упоительное творческое безделье не заставила себя ждать. — Предупреждаю, мы расторгнем договор с вами и найдем другого сценариста!

Между «расторгнем» и «расторгли» была небольшая щель, но Лозовский не рассчитывал в нее влезть. Заглушая стыд за то, что так глупо попался, и досаду, что уплыла работа, которая могла принести хоть и маленькие, но все-таки деньги, он разозлился на себя, тут же убедил себя, что не очень-то и хотел, и ответил с бесшабашностью человека, которому нечего терять:

— Это невозможно! Это совершенно исключено!

После чего уселся в кресло и водрузил ноги на письменный стол, чтобы в удобном положении провести этот разговор с предрешенным финалом, в котором выяснится, что вся его суетня была напрасной, и единственный гонорар за нее — те полторы недели сладостного безделья, которые он уже прожил.

— Вот как? — холодно поинтересовалась вобла. — Почему?

— По двум причинам, — с готовностью разъяснил Лозовский. — Во-первых, никакого договора со мной вы еще не заключили.

— Он лежит передо мной со всеми визами.

— Во-вторых, где вы найдете дурака, который будет делать полнометражный фильм, а получать как за короткометражку?

— Найдем, — успокоила его вобла. — Пять частей будут оплачены по потолку.

— Меняет дело, — уважительно оценил Лозовский. Пять частей по пятьсот рублей, высшей ставке за короткометражку, давали две с половиной тысячи.

Пять частей по пятьсот рублей, низшей ставке за полнометражный фильм, давали те же две с половиной тысячи. — Кто это предложил?

— Главный редактор.

— Мысленно аплодирую. Он на комсомоле не работал?

— Понятия не имею. Почему вы спрашиваете?

— Умеет решать вопросы.

— Послушайте, Лозовский, почему вы все время ерничаете? — довольно миролюбиво поинтересовалась вобла.

— А как же иначе? — искренне удивился он. — «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет». Если к этому относиться серьезно, можно запросто загреметь в психушку.

— А почему я не ерничаю и не загремела в психушку?

— Это интересный вопрос. А вы уверены, что не загремели? У вас не бывает ощущения, что вы уже давно в психушке?

— Лозовский, вы диссидент, — констатировала вобла с сочувствием, даже как-то по-матерински.

— Спасибо за комплимент. Но вы слишком хорошо обо мне думаете.

— Не понимаю, почему я имею с вами дело. Решительно не понимаю.

— Чего же тут непонятного? Потому что я высокий, талантливый и красивый. Признайтесь, что я вам нравлюсь.

— Да вы просто наглец! — изумилась вобла. — Кто вам сказал, что вы красивый?

— А нет? — огорчился он. — Но согласитесь, что во мне что-то есть. А наглостью я прикрываю свою нежную ранимую душу. Вы не хотите меня усыновить?

— Странный вы человек, Лозовский. Очень странный. Откуда в вас эта неприкаянность? У меня такое ощущение, что вам скучно жить. Поэтому у вас даже вид сонный. И вы развлекаете себя подручными способами. По-моему, вы патологически асоциальный тип.

— Золотые ваши слова. Да, мне иногда скучно жить, — сокрушенно признался Лозовский. — Как подумаю про БАМ, так хоть в петлю.

— И зря, — наставительно сказала вобла. — Зря. Не презирайте жизнь.

Жизнь умнее нас. И вот что я вам скажу. Летите на БАМ, постарайтесь понять, чем живут эти прекрасные ребята и девушки. Что заставляет их пропадать в тайге и строить эту дорогу века, которая на… никому не нужна.

Лозовскому показалось, что он ослышался.

— Как?! Вы сказали…

— Да, это я и сказала.

— Но позвольте! Их на подвиг зовет комсомольский билет! А вы говорите…

— Никому, кроме них, — прервала она. — Если вы поймете их, то, может быть, поймете себя. Все, закончили. Жду вашу телеграмму из Тынды. Иначе ваш договор полетит в мусорную корзину.

— Убедили, — вздохнул он. — Я привезу вам с БАМа кусочек рельса. Вы в самом деле не хотите меня усыновить?

— Идите к черту! — со смешком сказала она и бросила трубку.

На следующее утро он был в Домодедове. И при первом же взгляде на потную злую толпу, спрессованную возле авиакасс, понял, что ему тоже придется попотеть, если он хочет оказаться в Тынде. А этого он уже, пожалуй, хотел. Не только потому, что работа над фильмом о славных делах Ленинского комсомола обрела финансовую привлекательность. Чем-то задели его слова воблы.

Лозовский скептически относился к прописям типа «Жизнь умнее нас», но в то же время понимал, что жизнь действительно умнее нас, она содержит в себе все ответы на все вопросы. И потому, сочувственно относясь к диссидентам, среди которых было немало его приятелей, уклонялся от участия в их ожесточенных, подогретых водчонкой, спорах на кухнях и в кочегарках. То, о чем они спорили, казалось важным только во время самого спора и оборачивалось пустой схоластикой, стоило уехать или улететь из Москвы.

Вполне отдавая себе отчет в том, что то, чем он занимается, никакая не журналистика, а чистой воды пропаганда, Лозовский все же ценил свою профессию за то, что она давала возможность за казенный счет насытить глаза видом новых мест и прикоснуться к реальной жизни реальных людей, не вместимых ни в какие схемы — ни в советские, ни в антисоветские. Стоило ему месяц посидеть в Москве, как начинался зуд. Была Средняя Азия, было Заполярье, был Дальний Восток. Теперь будет БАМ, почему нет?

Лозовский не верил, что опыт чужой жизни может его чему-то научить. В свои двадцать восемь лет он уже понял, что учит только собственный опыт, да и то плохо. Но он еще не закоснел в снобизме, заражающем людей с непомерно высокой самооценкой, и вполне допускал, что охватывающие его временами тяжелая скука и ощущение мелочности, сорности и даже бесцельности жизни происходят от того, что он пытается найти ответы на вопросы жизни в книгах и в спорах и раздумьях о жизни, а не в процессе самой жизни. А раз так, почему бы действительно не попытаться понять, чем живут молодые строители БАМа и что заставляет их строить эту «дорогу века», которая, если верить вобле, ретранслировавшей дошедшую до нее информацию из высших начальственных сфер, на… никому не нужна.

И менее всего думал он, что эта командировка круто изменит его отношение к собственной жизни, сообщит его убогому быту тот высший смысл, какой крестьянину дает понимание конечной цели его суетного копания в земле и в навозе.