Владимир Щербаков - Семь стихий. Научно-фантастический роман

• Название: Семь стихий. Научно-фантастический роман
• Автор: Владимир Щербаков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1980

Семь стихий: Научно-фантастический роман. / Худ. Р. Авотин. — Москва: Молодая гвардия, 1980. — 336 с. — (Библиотека советской фантастики). — 1 р. 10 к. 100 000 экз. (п).

Журналист Глеб, оказавшись участником тихоокеанской экспедиции, неожиданно для себя встречается с инопланетной жизнью, с представителями иной цивилизации, которые интересуются освоением энергии Солнца и звезд.

Роман ставит проблемы полного раскрытия творческих возможностей человека на Земле.

---

Внешне такие клетки ничуть не отличаются от других. Только вот обычные «кирпичики» через пятьдесят-семьдесят делений погибают, разрушаются, а с ними и все здание организма. Неожиданное исключение из этого печального правила — раковые клетки. И еще одна форма живого: клетки активные, неумирающие. Найти их труднее, чем живую воду. Невольно вспомнишь сказку про Кащея бессмертного. Особенно после миллиона-другого напрасных попыток. Но крохотные комочки протоплазмы — это семена и ростки могучего дерева жизни. Если бы когда-нибудь удалось объединить в организме клетки бессмертные, или, как их называла Соолли, активные!.. Не здесь ли это произойдет?

Думаю, что самые простые существа служили ей моделью, помогавшей разглядеть секреты живого. На ее месте и я бы так поступил. На одном из цилиндров я прочел: «Опыты с внешней памятью». Знакомо, подумал я. Инфузории, например, не любят ударов электрическим током. Можно закрыть часть сосуда (лучше узкой трубки) от света и включать электрическое напряжение тогда, когда простейшие доберутся до теневого участка. Стоит пять-десять раз поприветствовать их таким образом — и они будут поспешно поворачивать назад на границе света и тени, даже если их не будет там ждать электрический щелчок.

Подвижная затемняющая шторка позволила выяснить вот что: инфузории пугались не темноты, не тени, они поворачивали с того места, где прежде была тень. Они реагировали на следы испытанного удара, оставленные ими самими, в том месте, где он их настиг. Это и есть внешняя память. Отсюда Соолли тянула зыбкий мосток к активности клеток. Будто бы выключить память — значит наполовину решить проблему бессмертия. Все на том же, конечно, на клеточном уровне.

…Через несколько минут я услышал голоса, смех и понял, что заблудился. Холл, где собрались гости, был рядом. Перегородка отделяла его от лаборатории Соолли. Я ни за что не нашел бы выход, искусно задрапированный, если бы передо мной вдруг не предстала она сама, не взяла за руку и не вывела из закоулков, приблизивших было меня к решению загадки бессмертия.

Я растерялся. Яркий свет слепил. Было шумно. Подошла Валентина. Все стало на свои места.

— Она красива, правда? — медленно проговорила Валентина, кивнув в сторону Соолли. И отвела глаза.

— Чем она тебе приглянулась?

Валентина порозовела.

— Просто я попробовала угадать… Жить бы ей во времена караванных троп, мускуса, солнцеликих невольниц и златотканых ковров. Я не могу ей возражать: только слушаю и делаю, что она говорит. Наверное, я еще нескладная девчонка по сравнению с ней.

— Она мне тоже нравится.

— Видишь, я угадала.

— Стоит девица Катерина, что твоя красная машина. Разодетая, разубранная, как ряженая суженая! Это о ней. Так я вижу.

— По-твоему, она такая?..

— Она на свой день рождения прямехонько из прошлого века прибыла. Как и Энно, на машине времени. Впрочем, это современно.

— Шутка?

— Я всерьез. А она сегодня веселая. Но так умеют веселиться только серьезные женщины.

— Я не могу.

— Нужно сосредоточиться на мысли, что все вокруг немного смешно.

— Мне хорошо, но я всегда немного сонная… и, наверное, растрепанная.

— Говорят, с возрастом это проходит.

— Приятно слышать, я не знала. Что ты ей подарил?

— Да вот… Нужно вручить.

И я направился к Соолли.

Как рассказать о ней? Соолли и впрямь казалась божественно-неповторимой в своем гладком зеленом жакете, туго стянутом серыми шнурками, коротком темном платье с оборками и кружевными цветками. К поясу ее жакета хрупкой ниткой жемчуга была прикреплена анилиново-розовая астра. На подоле платья, под тонкими черными кружевами оборок тускло светилась огромная серебряная булавка.

Блестящие локоны волос спадали на открытую шею, и она поеживалась от их упругого прикосновения. На длинных узких носках ее открытых туфель неувядающие гвоздики.

Подошел Энно и осмотрел мои скромные подношения.

— Вещь, — отозвался он о кофеварке, — где взял?

— Брат из Антарктиды прислал, — меланхолично ответил я.

— Настоящая полярная, — заметил Энно и понюхал металл. — А свеча?

«Да ты полный наив, старикан», — подумал я и сказал:

— От деда, по наследству досталась.

Я заметил, как сияли глаза Соолли: они были у нее выпуклые, темно-синие, с большими зрачками и оттого вечером казались почти черными. Ресницы у нее бархатные, как бабочки.

Я не мог проникнуть глубже, внутренний взор ничего не рассказал мне о душе этой элегантной фрау, как бы ни напрягал я воображение. Возраст ее определить было трудно, только манера держаться и могла выдать в ней сорокалетнюю женщину. Она восхитительно танцевала, весело смеялась, но смех ее не заражал меня. Я спрашивал ее о великом подводном мире — она отвечала не без поучительности, так, как отвечают на вопрос студента. Ей это было приятно. Черты лица ее менялись, они приходили в движение каждый раз, когда она освещала свой лик улыбкой, а подбородок осторожно напоминал о чем-то загадочном, необъясненном, чему нельзя подыскать слов. Ей очень шли роговые очки, подаренные Энно.

Сюрприз, даже вольность, так мне это представлялось: за соседним столиком чинно сидели три кибера, и перед каждым стоял бокал с лимонадом и кусочком матового льда. Соолли вышла и снова появилась в накрахмаленном переднике, с тонкой косынкой на бело-розовой шее и грациозно поставила перед ними вазу с конфетами. Киберы чинно ей поклонились. Когда Соолли величаво отдалилась, Энно, поперхнувшись, тихо, но внятно сказал, обратившись к необычным гостям:

— А ну, сынки, давайте-ка отсюда…

Минутой позже Соолли появилась за столом (уже без передника), и инцидент был исчерпан. («Это сегодня мои помощники, Энно».)

Соолли… Невольно стал я думать о ней, но раздумья ни к чему не привели. Можно было представить себе, как озадачила бы и возмутила ее любая несбыточная история: книге на камне она, без сомнения, поверила бы последней. И потому я молчал. Боялся, что ненароком возненавижу ее. И чтобы уйти от этой назойливой мысли, включил экран и спросил, как она представляет океан и планету, прошлое и настоящее и вообще все то, что имело отношение к биологу Соолли Эрнульф и ее лаборатории. Мы условились с ней: экран будет внутренним, только для нас. К чему надоедать гостям? Маленький экскурс в прошлое. Прогулка. Точнее — фильм, режиссером и оператором которого была она. В этот день мне хотелось не узнать, а именно увидеть то, о чем я думал сейчас. А думал я о пятой стихии, имя которой жизнь. Толчком к этим размышлениям послужила история с Близнецами. Итак, фильм. На пять минут, пока мы танцевали.

* * *

…Над черными камнями, над огнедышащими кратерами, над дымящимися озерами, над потоками лавы, воды, над низкими горячими туманами гремели грозы.

Тучи в три слоя окружали планету, три ряда молний освещали темное пространство между тучами, три дождя одновременно низвергались на землю, смешивались в диком реве, устремляясь вниз, рождая океаны.

…Серая мгла горячим саваном укрыла материк.

Дожди размывали лаву, размывали хребты, рушились каменные стены и перегораживали потоки. Глыбы первозданных нерукотворных плотин под тяжестью мутной воды двигались как живые, воды поднимали их и сносили в океан. Намывались острова. В первые разрывы туч падали горячие красные лучи. Пар, как белое молоко, стелился над берегом. И снова двигались хребты, содрогалась земля, пепел поднимался клубами, тяжело падая затем в стремнины. Потоки селей клокотали и сносили все на своем пути. Они стремились к океану. Берега были черны от пепла и грязи. («Здесь не очень-то уютно, Соолли».)

…Самые большие глыбы заносило песком в считанные дни.

Берега возникали и размывались. Лопалась кора планеты. В горячие швы бежала вода, взрываясь жарким фонтаном, поднимаясь, на целые мили вверх, стремясь опять к океану, разравнивая породы, рождая пески, перемалывая камни, прокладывая русла.

…Ложе океана занесло прахом первозданной земной коры. Многажды приподнялась земля на его месте. Поплыли плиты континентов. Где была суша, возник океан. Где было море, выросли, поднялись материки. Теплый газ устремился в атмосферу. Пар и аммиак. Метан и водород. Солнце нагрело газ. Молнии соединили молекулы. Газы сгустились в жидкость. Жидкость вскипала от жгучих лучей и молний. Осколки молекул снова соединялись, образуя цепи — пунктиры будущих белковых тел. Капли из поднебесья попадали в моря.

…Смешивались с солеными водами, а воды меняли цвет.

Цвет жизни — желтый, палевый, лучи не проходят светлыми столбами до дна, они рассеиваются, растворяются в невидимой, неосязаемой субстанции, и нельзя увидеть четкой тени в том месте, где под скалистыми обрывами зияют пещеры и гроты.

Будто бы заползает свет и туда. А на зыбкой неощутимой грани света и тени — движение. Новые цепи молекул. Странный бильярд, электрические токи, новые соединения несоединимого.