Владимир Соколовский - Последний сын дождя

• Название: Последний сын дождя
• Автор: Владимир Соколовский
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-7625-0099-3

Несется по рыжей земле последний сын дождя — гордый человек-конь, ветер рвет буйные волосы с запрокинутой головы, взметнулись к небу сильные руки…

Летит над залитой лунным светом землей девушка с синими глазами, а утром, когда всходит солнце, босиком бегает по облаку — золотой полянке…

Возвращает прошлое, ломает настоящее и приоткрывает завесу будущего неведомая сила — рыжая магия…

Неудержимо притягивает к себе неясный, таинственный, мерцающий мир, в котором можно прожить не одну — тысячи удивительных жизней, но из которого нет пути назад…

В сборнике сказочно-фантастической прозы В. Соколовского причудливо переплетаются реальное и нереальное; сказочные, фантастические мотивы — с острыми социально-нравственными проблемами, философское осмысление жизни — с напряженным сюжетом.

---

Тот пожевал большим ртом и ответил:

— Нет, это я против. Питаю надежду исключительно на нашу с вами возможность и способность. Поч-чему инстанция? Я здесь — сам себе инстанция. И всё. Опять наедут, всё загадят, перешуруют под шумок, постреляют, и толку никакого от них ждать не приходится, насчет этого имею твердый опыт. И упомянутому существу — как его там? — вряд ли выйдет от них большое удовольствие. Так что на дядю не рассчитывайте, управляться придется самим!

Федька вертелся на стуле, страдательно шмыгал носиком, подергивал плечами, но молчал, слушал разговор. А Кривокорытов упрямо твердил свое:

— И все-таки я так тебя уловил, Николаич, что ты признаешь, что мы имеем дело с разумным существованьем? Ну-ко, скажи-ко мне по правде?

Егерь зло поскреб осеянную конопатками плешь, напрягся и ответил так:

— Ты меня, Иван Федотыч, в придурки не пиши; и перед этим баламутом, браконьером, в придурки не выставляй. Я думал, думал. И понял: ничего, кроме вреда, его пребыванье на нашей местности принести не может. Да и на любой другой, кстати сказать! Окромя смущенья! А зачем оно мне, тебе, к при-. меру, ай? Вот ты толкуешь: разум человечий, то, другое. Да что у нас — своего-то мало? Ну, у нас мало, найдутся такие, у кого и поболе! А его разум нам — только белый свет мутить! Что он — подскажет, как нам мир лучше устроить? Да что он в нем понимает, в нашем-то мире? Обойдемся, как говорится, без сопливых, сами как-нибудь управимся. Если же он на худо настроился — ну, тут уж он нам и совсем не нужон. Ясен теперь вопрос?

— Что это вы, — вдруг подал голос Федька Сурнин. — Все про его ум да про разум рассуждаете? Да хочь бы их и не будь совсем, в том ли нам дело? Нам главное-то — самим человеками быть… по-человецки, значит!.. Во, во, замололи вы: да разум, да инстанции, да заловить, да представить… А он ведь живой зачем-то — о том хоть думаете ли? — ходит по свету, мается жизнью, следственно, не хуже нас, вот что получается…

— По-человецки! — деревянно хохотнув, прервал его Кокарев. — С каких это пор ты стал по-человецки-то к живой природе относиться? Что-то допрежде я тебя другого знал. Увидишь зверя — бац! — и в котомку.

— Ровнять не надо, ровнять не надо! — заторопился словами Федька. — Мало ли что там для утробы, для утепления семейства!..

— Да! Для утепления! — Егерь хихикнул, щелкнул себя по кадыку.

— Это тоже, так точно! — печально согласился браконьер. — Но здесь нет мне корысти, следственно, по-человецки надо бы нам, на черта тебе его изловлять?

— Ну-ко замолчи, баламут! Распустил слюни-те. Тебе слово мое сказано: или помогай, или — пять лет! Чего выбрал, ну-ко, говори?

— Известно дело, в тюрьме-то сидеть тоже неохота… — Сурнин вздохнул и развел руками.

Кокарев прищурился в его сторону:

— А может быть, ты уже и знаешь, где он теперь пребывает? Ежли так — спой, светик, не стыдись, может статься, я и парочку будущих грехов так-то с тебя скину?..

— Нет, не знаю! — ответил хитрый Федька и прикинулся дурачком: разинул рот, зашморгал носом и стал елозить под ним мокрым телогреечным рукавом.

Кажется, Авдеюшко поверил и обратился теперь к Кривокорытову:

— У вас, Иван Федотыч, имеются неясности? Ежли что — обращайтесь, не надо стесняться.

У того неясностей вроде не было. С неведомым прежде испугом и уважением во все глаза он смотрел на Федьку и время от времени смаргивал, жмурился: что это, мол, такое, люди добрые, уж не ослышался ли я?!

Егерь встал и подвел итог тайного совета:

— Приступаем, товарищи, к отлову. Руководствовать операцией стану я. Чтобы не смущать сердца народа, все наши дела по этому вопросу предписываю держать в секретности. Нам должны помочь здоровая инициатива и хорошее знание лесных просторов. Далеко он не мог учапать: имею верные сведенья о ранении.

— Секундочку! — сказал председатель сельсовета. — В самом отлове, как я понял, задействованы будете только вы двое, от меня там толку не будет, во-первых, а во-вторых — с каких это парёнок я буду незнамо за кем по лесу гоняться, терять свой авторитет?! Так какая-то конкретно роль мне отводится или нет?

— Конкретно свою роль вы уже выполняете. Ведь исполнителям важнее всего знать, что действуют они после надлежащего уведомления и с законного разрешения представителей власти на местах. А после того как мы примем меры и осуществим свою идею, будете свидетельствовать… В случае, если возникнет на то надобность!

— А если я не разрешу? — заволновался Кривокорытов. — А если я с вашими делами в район поеду? Мало ли что вы тут задумаете! Схотите штаны скинуть да по улице побегать, так что, и мне с вами за компанью?

Кокарев подошел к нему и заглянул в лицо.

— Никуда не надо ехать, никуда не надо сообщать, — внятно и продолжительно сказал он. — Зачем шуметь, какой толк в твоем шуме? Не надо шуметь. Мы и сами, сами собой сладимся… тихонько надо!

Председатель смотрел на глянцевато блестящие, широкие от возбуждения егеревы зрачки, раздуваемые гневом широкие ноздри и чуть не плакал от мысли, что ведь был, был в разговоре какой-то момент, когда ему стоило и он мог захватить инициативу, теперь уже безнадежно утерянную, перешедшую к Авдеюшке, но еще горше было сознание, что, взяв эту инициативу, он не мог бы предложить своего решения: что же делать, в конце концов, с этим кентавром, полуконем-получеловеком? У этих-то двоих, Федьки и Авдеюшки Кокарева, имелись насчет него свои, четко осознанные оправдания в намечаемых поступках, и поступки эти были у каждого даже, пожалуй, выстраданы, а у него, у Кривокорытова, что? Так, неясные мысли, полувосторг-полураздражение и слабый трепет в членах при воспоминании…

Егерь отошел от него и командно обратился к Федьке:

— С тобой, значит, разнарядка такая: днем ты работай, и чтобы все было путем, пора человеком ставать! Днями дозор, патрульную службу и надлежащий розыск буду нести я! Потом часовая пересменка, во время которой — обход и проверка подозрительных мест и приведение в должный порядок лесных угодий. Вечерами ты дежурь, нюхайся. На ночь можешь или домой, или в землянку свою ходи, что ли… Покуда не буду тебя трогать, сказал! Но — без пакостей в лесу, ох, гляди у меня, Сурнин! Чтобы работать добросовестно, а то — плачет по тебе тюрьмишка-то, плачет!

Федька закивал головой, как тряпичная кукла, когда ее трясут. До этого он сидел затаившись, дышал медленно и осторожно, будто то ли себя, то ли Кокарева с Кривокорытовым боялся испугать случайным телодвижением. Потом опомнился, подобрался и спросил, срывая голос на писк:

— Допустим так, что встренется он мне… ну, случайно, конечно! Одному мне в том смысле, как ты говоришь, Авдей Николаич, с ним не оправдать — то есть изловить, предоставить, все прочее. И тут, я так понимаю, один для меня выход должен происходить?..

Авдей быстро огляделся по сторонам, обшарил глазами стены и рубанул по столу ребром ладони:

— Имянно так-сс! И имянно это р-рекомендательно! И не боись ответа — весь ответ на себя беру! Ты меня знаешь: сказал — всё! Я-то уж всех, кажись, отбоялся кого можно, и пошли они все к лешему, сам своим умишком живу, только его и слушаю! Почуешь, что грех на душу положил, отписывай на мой счет!

— Злодей ты был, злодей и остался и нас в злодеи тянешь… — со взрыдом сказал Федька. — И как с такой злостью можно жизнь выжить, Авдей Николаич?

— Не-ет, я доброй! — усмехнулся егерь. — Только моя доброта часто за злость сходит, потому что не сразу сказывается. Это вы будете натуральные злодеи, если меня не схотите поддержать. А зачем, почему — это уж вы сами гадайте, думайте, не маленькие.

— Ладно, хватит болты болтать, — сказал из угла Кривокорытов и встал. — Давайте-ка идите отсюда, в другом месте решайте свои дела, а мне пора свою работу работать, к сессии кой-чего посмотреть, подумать… Да и народ скоро подходить начнет…

Кокарев освободил место.

— Ну что ж, в добрый, как говорится, путь! Однако сам-то ты, Иван Федотыч, что-то не понимаю я тебя… не вполне, выходит, одобряешь мою линию? Ну, говори в последний раз: будет нам от тебя поддержка?!

Кривокорытов мучительно замялся, сердце надавило на грудную клетку, стало больно и душно; но невозможно было и выдержать Авдеюшкин напор, поэтому он ответил еле слышно, чуть ли не выдохом:

— Да! И сразу изнемог, опал.

В это время в сенях послышался шум. Это бабка-икотка, зачуяв конец совета, отлепилась от двери, хотела убраться потихоньку, но онемевшие от долгого стояния сухие ноги запутались одна за другую, она бахнулась на пол и покатилась по нему, производя грохот.

Моментом егерь Авдеюшко, привычно совершая быстрые движения, выскочил на шум. Ухватил икотку за лопотину и, вздымая в руках, потащил на крыльцо, на свет. Бабка жмурилась и зевала от ужаса.

Туда же вышли Крнвокорытов с Сурниным.