Владимир Соколовский - Облако, золотая полянка

• Название: Облако, золотая полянка
• Автор: Владимир Соколовский
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-7625-0099-3

Несется по рыжей земле последний сын дождя — гордый человек-конь, ветер рвет буйные волосы с запрокинутой головы, взметнулись к небу сильные руки…

Летит над залитой лунным светом землей девушка с синими глазами, а утром, когда всходит солнце, босиком бегает по облаку — золотой полянке…

Возвращает прошлое, ломает настоящее и приоткрывает завесу будущего неведомая сила — рыжая магия…

Неудержимо притягивает к себе неясный, таинственный, мерцающий мир, в котором можно прожить не одну — тысячи удивительных жизней, но из которого нет пути назад…

В сборнике сказочно-фантастической прозы В. Соколовского причудливо переплетаются реальное и нереальное; сказочные, фантастические мотивы — с острыми социально-нравственными проблемами, философское осмысление жизни — с напряженным сюжетом.

---

«…како облизьяны.

И был за таковые слова и речи оный Лукашка взят добрыми людьми на ярмонке и представлен пред светлые очи воеводы, смиренномудрого и кроткого Агафангела. И вопросил оный муж: почто ты, змий Лукашка, смущавши люд непотребно и недостойно? Каковы таковы чудеса мог зреть ты в пьяном и суетливом своем облике? Да лес-от ведь царев да богов, дурак! В нем нечисти, дьявольского отродья с сотворенья веков не бывало. Ах ты, окоянной Лукашка, Куроедов сын!

На таковы, кроткие слова Лукашка лаялся дерзко, что ты-де своей куделькой не тряси, мы тебя и не такова знам. Что ему-де, Лукашке, в лесу николи не блазнило, а коль было видение, так вот тебе, глупому дураку, крест святой! И снова, вор, стал керкать, как третьеводни пошел в лес драть лыко на лапти и на Годовой поляне, подле Варварки Голохвостихи покоса… (дальше несколько слов размыто — невозможно ничего разобрать)

…коко облизьяны.

После непотребных оного Лукашки речей о богопротивных его видениях смиренномудрой и кроткой Агафангел повелел присудить его к нещадному правежу и кнутобойству, дабы он, Лукашка, отрекся от своих слов в пользу матери православной церкви. Но, быв заперт в старой чулан, ночью порушил стенку, яко тать, выбрался из города, и в темных лесах затерялся смрадной след ево…»

Однако, сколько я ни вдумывался в написанное, никаких капитальных выводов, как выражается автор рукописи, «не узрел». Понял только, что случай, происшедший с угнетенным крестьянином Куроедовым, наглядно иллюстрирует суть тогдашних общественных отношений. Что же касается света, проливаемого данным историческим источником на современную действительность, то он тускл и неясен. Что еще предпринять для познания тайны здешних мест — представления не имею. Пока же приходится мириться с окружающей обстановкой. И поверьте, Олег Платонович, она не столь уж невыносима. Может быть, непривычна — так вернее будет сказано. Но, прожив здесь изрядное время, целых четыре недели, я все более убеждаюсь, что и к ней можно привыкнуть. Так, меня уже не бросает в холодный пот при скрипе бани (на днях опять завезли портвейн), или когда хозяин, вдруг схватившись за поясницу, бежит на улицу отгонять поросенка, роющего угол. А на днях приходил знакомец, о котором писал как-то ранее (я встретил его на озере, помните?). Я спросил его, как здоровье тетеньки Вахрамеевны, — спросил для того, чтобы узнать, что же тогда произошло со мной? Он ответил, что тетенька поживает неплохо, чего и мне желает. На вопрос же насчет удочек он только ухмыльнулся, развел руками и ушел во флигель к хозяину пить портвейн. Они долго там сидели, пели песни.

Вот такую, например:

Раздувашенька, дуда-дуда,
Ой ты, барыня, гуляй-гуляй!
Отдадим сына во грамоту учить,
Будет по-швецки, по-немецки говорить,

Балалаечку за поясом носить.
Довело меня гулянье до конца,
Отдадим сына в солдаты от себя…

И еще:

Ваньку Хренова забрели,
Всей деревней заревели.

Баня кряхтела. Угомонились где-то за полночь. Я заглянул во флигель — они лежали на старых звериных шкурах друг подле друга; лица их были строги и торжественны, как и тогда, когда они пели песни. Водяной чмокал и прижимал к груди круглое полено. Утром он поднялся раньше хозяина. Выскочил из ограды, боязливо оглядываясь, нет ли поблизости Андрюхи (он его почему-то панически боится), подбежал к колодцу, попрыгал, хлопая ладошками по бокам, и вдруг, ухватившись за веревку, исчез в срубе. Дальнейшего я не видел — ушел на работу. Вот такие суровые будни.

Теперь поведаю о главном событии, которым живу вот уже на протяжении целой недели. Мог ли я предполагать, что когда-нибудь буду так счастлив! А впрочем, началось все с того, что в прошлый четверг, когда я зашел в буфет столовой купить конфет младшему сынишке Олимпиады Васильевны (ему в тот день исполнилось шесть лет), ко мне подошла вдруг Валя (помните, с раздачи?) и сказала шутливо:

— Здравствуйте, товарищ Гена.

— Здравствуйте, товарищ Валя, — ответил я ей так же шутливо, но в то же время и вежливо.

— Какие мужчины непостоянные, — вздохнула она. — Чистая с ними беда.

— В чем дело? — спросил я, так как подумал, что ее кто-то обидел.

— Что вы сразу нахохлились? — Она тронула меня за рукав и улыбнулась. — Жду, жду, когда вы меня на танцы снова пригласите.

Я растерялся и что-то забормотал. Но она сразу ушла. После работы я побежал в столовую, долго стоял у дверей, чтобы успокоиться, а затем, подойдя к Вале, спросил, в какие дни недели в здешнем клубе бывают танцы.

Она ответила, что по пятницам, субботам и воскресеньям, но не в клубе, а на танцплощадке, возле реки, под радиолу и самодеятельный духовой оркестр.

— Завтра пятница, так надо бы сходить, — со значением произнес я.

— Ну, приходите. Только найдете ли площадку-то, ведь вы не местный?

— А я пойду на музыку — так и выйду.

— Дело ваше. Лучше подождите, пока я работу закончу, тогда покажу.

Я кивнул и на дрожащих ногах направился к выходу. Подошел к бочке с квасом, выпил стакан и стал ждать. «В чем же дело? — думал я. — Счастливая ли звезда взошла над моей головой, или прав я был в своем убеждении, что все-таки достоин настоящего чувства?» До сих пор не знаю. Так это или не так, но в обозначенный на вывеске час окончания работы столовой Валентина вышла из дверей и приблизилась ко мне. И мы пошли с ней, как мечталось, по тихим улицам, под пыльными липами — вниз, к реке. Из одноэтажных уютных приземистых домиков, из палисадничков, их окружающих, пахло едой, зеленью, доносились голоса и музыка. Над обрывом в кудрявых рябинах играла гармошка, грустно и сладостно, — и два голоса, мужской и женский, старательно выводили:

Колосилась в поле рожь густая
Где-то за деревней далеко…

И дальше — про тракториста Колю, сожженного кулаками, когда он ехал в город за бензином. Под конец песни голоса заметно осели:

И не ждет его уже подруга,
Девушка из дальнего села,
Полоса несжатая стояла,
Колю-тракториста все ждала…

Песня кончилась. Мы стояли над рекой. Берег у нее высокий, в одном месте под обрывом широкий галечный плес. На нем стоит громоздкое дощатое сооружение, огороженное, но без крыши: это и есть танцплощадка. Мы спустились вниз по широкой лестнице с перилами, зашли на пустую танцплощадку и, подойдя к ее краю, стали смотреть на реку.

— Красиво у вас, — сказал я.

— Ага. Ты не говори. Смотри…

Мы так и не вели никаких серьезных разговоров в тот вечер — но когда я, проводив Валю, возвращался домой, сердце мое пело и ликовало.

Дементьич стал было ругать меня за то, что я опоздал к ужину, но потом всмотрелся и произнес:

— Однако ты ушлой, погляжу я.

— Ну да, ушлой! — весело откликнулся я.

— Значит, преодолел? — взвизгнул старик. — Нравность ее преодолел? Ну, обрадовал. Это хорошо, а то зачем же свою юность занапрасно терзать? — И погрозил: — Смотри, и думать не смей, чтобы поматросил и бросил, и так дальше. Восчувствия не только в себе, но и в других уважать надо. Ай не расскажешь старику?

— Почему не рассказать? — И я поведал ему, что зовут ее Валентина, девушка она самостоятельная, работает в столовой на раздаче—тоже с людьми, как и я, дело имеет. Закончила девять классов, но собирается продолжать образование. Больше ничего про нее пока сказать не могу, так как мы только-только перешли на «ты», я проводил ее до дому, где она живет, кажется, с матерью и бабушкой.

— Где живет? — спросил дед.

Я, как мог, объяснил расположение дома.

— Не Максимихи ли Пахомовны внучка? — оживился он.

Я ответил, что может быть, но точно не знаю. Дементьич помолчал, вздохнул:

— Ладно, если так. Ты, парень, в этом случае наисчастливейшим можешь стать, если ей бабкино наследство в полном аккурате досталось.

Пришлось возразить, что это все глупости и никаких наследств не признаю.

— Это верно. Главное, чтобы человек был хороший.

Я согласился, но сказал, что об этом говорить еще рано: вдруг я ей разонравлюсь?

Назавтра была пятница. После работы я зашел домой, погладил брюки, почистил туфли и сразу же отправился на танцы. Пришел я туда рано, не было еще восьми. Не звучали оркестр и радиола, было пусто вокруг. Только несколько парней группами прохаживались около танцплощадки. Ко мне подошли двое и спросили: «Третьим будешь?» Я ответил, что третьим не буду, так как спиртных напитков принципиально не употребляю и им не советую, ибо они разрушающе действуют на организм.

Они обиделись, сказали: «Ну и отвали!» — и ушли. Через некоторое время, когда уже начал собираться народ, эта пара подошла снова со словами: «Пойдем, поговорим». Я ответил, что поговорил бы с ними с удовольствием, но в данный момент не располагаю временем, потому что жду девушку. Тогда они снова сказали: «Пойдем, поговорим», и я двинулся было за ними, но в это время показалась Валя. Она оттащила одного из парней от меня за рубаху, другого толкнула так, что он чуть не упал, сказав ему: «Опять напился, Витька, фу, противный!» Взяла меня под руку, и мы двинулись к пятачку. Витька, тот самый, которого она обругала, крикнул вслед: «Эй, ты, летающая тарелка!»