Александр Блок - Поэмы 1907-1921 годов

• Название: Поэмы 1907-1921 годов
• Автор: Александр Блок
• Жанр: Поэзия

---

От панихид и от обедней

Избавлен сын; но в отчий дом

Идет он. Мы туда пойдем

За ним и бросим взгляд последний

На жизнь отца (чтобы уста

Поэтов не хвалили мира!).

Сын входит. Пасмурна, пуста

Сырая, темная квартира…

Привыкли чудаком считать

Отца — на то имели право:

На всем покоилась печать

Его тоскующего нрава;

Он был профессор и декан;

Имел ученые заслуги;

Ходил в дешевый ресторан

Поесть — и не держал прислуги

По улице бежал бочком

Поспешно, точно пес голодный,

В шубенке никуда не годной

С потрепанным воротником;

И видели его сидевшим

На груде почернелых шпал;

Здесь он нередко отдыхал,

Вперяясь взглядом опустевшим

В прошедшее… Он «свел на нет»

Всё, что мы в жизни ценим строго

Не освежалась много лет

Его убогая берлога;

На мебели, на грудах книг

Пыль стлалась серыми слоями,

Здесь в шубе он сидеть привык

И печку не топил годами;

Он всё берег и в кучу нес:

Бумажки, лоскутки материй,

Листочки, корки хлеба, перья,

Коробки из-под папирос,

Белья не стиранного груду,

Портреты, письма дам, родных

И даже то, о чем в своих

Стихах рассказывать не буду…

И наконец — убогий свет

Варшавский падал на киоты

И на повестки и отчеты

«Духовно-нравственных бесед»…

Так, с жизнью счет сводя печальный,

Презревши молодости пыл,

Сей Фауст, когда-то радикальный,

«Правел», слабел… и всё забыл;

Ведь жизнь уже не жгла — чадила,

И однозвучны стали в ней

Слова: «свобода» и «еврей»…

Лишь музыка — одна будила

Отяжелевшую мечту:

Брюзжащие смолкали речи;

Хлам превращался в красоту;

Прямились сгорбленные плечи;

С нежданной силой пел рояль,

Будя неслыханные звуки:

Проклятия страстей и скуки,

Стыд, горе, светлую печаль…

И наконец — чахотку злую

Своею волей нажил он,

И слег в лечебницу плохую

Сей современный Гарпагон…

Так жил отец: скупцом, забытым

Людьми, и богом, и собой,

Иль псом бездомным и забитым

В жестокой давке городской.

А сам… Он знал иных мгновений

Незабываемую власть!

Недаром в скуку, смрад и страсть

Его души — какой-то гений

Печальный залетал порой;

И Шумана будили звуки

Его озлобленные руки,

Он ведал холод за спиной…

И, может быть, в преданьях темных

Его слепой души, впотьмах —

Хранилась память глаз огромных

И крыл, изломанных в горах…

В ком смутно брезжит память эта,

Тот странен и с людьми не схож

Всю жизнь его — уже поэта

Священная объемлет дрожь,

Бывает глух, и слеп, и нем он,

В нем почивает некий бог,

Его опустошает Демон,

Над коим Врубель изнемог…

Его прозрения глубоки,

Но их глушит ночная тьма,

И в снах холодных и жестоких

Он видит «Горе от ума».

Страна — под бременем обид,

Под игом наглого насилья —

Как ангел, опускает крылья,

Как женщина, теряет стыд.

Безмолвствует народный гений,

И голоса не подает,

Не в силах сбросить ига лени,

В полях затерянный народ.

И лишь о сыне, ренегате,

Всю ночь безумно плачет мать,

Да шлет отец врагу проклятье

(Ведь старым нечего терять!..

А сын — он изменил отчизне!

Он жадно пьет с врагом вино,

И ветер ломится в окно,

Взывая к совести и к жизни…

Не также ль и тебя, Варшава,

Столица гордых поляков,

Дремать принудила орава

Военных русских пошляков?

Жизнь глухо кроется в подпольи,

Молчат магнатские дворцы…

Лишь Пан-Мороз во все концы

Свирепо рыщет на раздольи!

Неистово взлетит над вами

Его седая голова,

Иль откидные рукава

Взметутся бурей над домами,

Иль конь заржет — и звоном струн

Ответит телеграфный провод,

Иль вздернет Пан взбешённый повод,

И четко повторит чугун

Удары мерзлого копыта

По опустелой мостовой…

И вновь, поникнув головой,

Безмолвен Пан, тоской убитый…

И, странствуя на злом коне,

Бряцает шпорою кровавой…

Месть! Месть! — Так эхо над Варшавой

Звенит в холодном чугуне!

Еще светлы кафэ и бары,

Торгует телом «Новый свет»,

Кишат бесстыдные троттуары,

Но в переулках — жизни нет,

Там тьма и вьюги завыванье…

Вот небо сжалилось — и снег

Глушит трескучей жизни бег,

Несет свое очарованье…

Он вьется, стелется, шуршит,

Он — тихий, вечный и старинный…

Герой мой милый и невинный,

Он и тебя запорошит,

Пока бесцельно и тоскливо,

Едва похоронив отца,

Ты бродишь, бродишь без конца

В толпе больной и похотливой…

Уже ни чувств, ни мыслей нет,

В пустых зеницах нет сиянья,

Как будто сердце от скитанья

Состарилось на десять лет…

Вот робкий свет фонарь роняет…

Как женщина, из-за угла

Вот кто-то льстиво подползает.

Вот — подольстилась, подползла,

И сердце торопливо сжала

Невыразимая тоска,

Как бы тяжелая рука

К земле пригнула и прижала…

И он уж не один идет,

А точно с кем-то новым вместе…

Вот быстро под гору ведет

Его «Краковское предместье»

Вот Висла — снежной бури ад.

Ища защиты за домами,

Стуча от холода зубами,

Он повернул опять назад…

Опять над сферою Коперник

Под снегом в думу погружен.

(А рядом — друг или соперник

Идет тоска…) Направо он

Поворотил — немного в гору…

На миг скользнул ослепший взор

По православному собору.

(Какой-то очень важный вор,

Его построив, не достроил…)

Герой мой быстро шаг удвоил,

Но скоро изнемог опять —

Он начинал уже дрожать

Непобедимой мелкой дрожью

(В ней всё мучительно сплелось:

Тоска, усталость и мороз…)

Уже часы по бездорожью

По снежному скитался он

Без сна, без отдыха, без цели…

Стихает злобный визг метели,

И на Варшаву сходит сон…

Куда ж еще идти? Нет мочи

Бродить по городу всю ночь. —

Теперь уж некому помочь!

Теперь он—в самом сердце ночи!

О, черен взор твой, ночи тьма,

И сердце каменное глухо,

Без сожаленья и без слуха,

Как те ослепшие дома!..

Лишь снег порхает — вечный, белый,

Зимой — он площадь оснежит,

И мертвое засыплет тело,

Весной — ручьями побежит…

Но в мыслях моего героя

Уже почти несвязный бред…

Идет… (По снегу вьется след

Один, но их, как было, двое…)

В ушах — какой-то смутный звон.

Вдруг — бесконечная ограда

Саксонского, должно быть, сада.

К ней тихо прислонился он.

Когда ты загнан и забит

Людьми, заботой, иль тоскою,

Когда под гробовой доскою

Всё, что тебя пленяло, спит;

Когда по городской пустыне,

Отчаявшийся и больной,

Ты возвращаешься домой,

И тяжелит ресницы иней,

Тогда — остановись на миг

Послушать тишину ночную:

Постигнешь слухом жизнь иную,

Которой днем ты не постиг;

По-новому окинешь взглядом

Даль снежных улиц, дым костра,

Ночь, тихо ждущую утра

Над белым запушённым садом,

И небо — книгу между книг,

Найдешь в душе опустошенной

Вновь образ матери склоненный,

И в этот несравненный миг —

Узоры на стекле фонарном,

Мороз, оледенивший кровь,

Твоя холодная любовь —

Всё вспыхнет в сердце благодарном,

Ты всё благословишь тогда,

Поняв, что жизнь — безмерно боле,

Чем quantum satis[7] Бранда воли,

А мир — прекрасен, как всегда

……………….

ДВЕНАДЦАТЬ

1

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер —

На всем божьем свете!

Завивает ветер

Белый снежок.

Под снежком — ледок.

Скользко, тяжко,

Всякий ходок

Скользит — ах, бедняжка!

От здания к зданию

Протянут канат.

На канате — плакат:

«Вся власть Учредительному Собранию!»

Старушка убивается — плачет,

Никак не поймет, что значит,

На что такой плакат,

Такой огромный лоскут?

Сколько бы вышло портянок для ребят

А всякий — раздет, разут…

Старушка, как курица,

Кой-как перемотнулась через сугроб.

— Ох, Матушка-Заступница!

— Ох, большевики загонят в гроб!

Ветер хлесткий!

Не отстает и мороз!

И буржуй на перекрестке