Юрий Петухов - Охота на президентов или Жизнь №8

• Название: Охота на президентов или Жизнь №8
• Автор: Юрий Петухов
• Издательство: Метагалактика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-85141-017-5

Остросюжетный криминально-психологический роман. Следом за «международными террористами» (агентами ЦРУ и ФСГБ) на «мировую арену» выходят народные террористы: киллер Кеша Булыгин, махровый шовинист Моня Гершензон, узник собственной совести Самсон Соломонов и знаменитый писатель-маргинал, человеконенавистник (он же автор). Открывается Сезон захватывающей и смертельно опасной Охоты на Президентов...

Юрий Петухов своим новым романом доказывает, что ему по-прежнему нет равных в современной русской литературе: мощно, талантливо, иронично, неожиданно, смело, философично, нетленно... все прочие могут еще долго отдыхать и ползти (как и обычно) по его стопам.

Лицам с пониженным интеллектом и неустойчивой психикой не рекомендуется.

---

Там, за окном, пушкипалили без устали и в небе было светло от гирлянд и букетов, и народонаселение в восторге подбрасывало вверх чепчики, американские флаги и пивные бутылки. Стэн долго всматривался в толпы на площади… нет, там не было хмуроликих че гевар, не было и Мининых с пожарскими… там не было даже вечно недовольного чем-то Мони Гершензона. Там вообще не было свидетелей. Там был вечный, нескончаемый праздник. Пир! Счастье и радость переполняли чумную Россиянии). Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю… Нет! всё не так! какой там бой! какое, на хер, упоение! Толпы народонаселения радостно упивались и ухохаты-вались. Есть упивание в пиру, и охерение в миру, наш председатель Жуванейтский, всё остальное — по \еру…

Из замечательной жизни замечательных людей

— Ну, шо, товарищи, процесс пошёл? — спросил пациент.

— Пошёл! — ответил ему санитар. Ткнул кулаком в жирный загривок и дал коленом под не менее жирный зад.

Пациент оказался болтливым и суетливым. Пока его вели по бесконечным коридорам клиники, спускали на лифтах вниз, он всё нёс какую-то околесицу про новое мышление, социал-демократию с человеческой образиной, консенсусы и пиццу. Плешивый лоб у него был подозрительно заклеен пластырем.

— Это для конспирации, товарищи, — объяснял пациент. Хотя никто ни о чём его не спрашивал. — Шоб экстремисты не узнали! И провокаторы…

Он всё молол и молол что-то. Его не слушали. Санитары тычками гнали конспиратора к палате.

— Токо вы меня ненадёжней упрячьте, поуглыблённей, — настаивал пациент, — за нами давно следят!

Санитары хихикали. Куда уж глубже… Только ведь бестолку всё… этих обалдуев куда ни прячь!

— Бог шельму метит, — сказал один. И дал пациенту пинка. Толстая рифлёная подошва утонула в жирном гузне.

— Верно, — заметил другой. — Горбатого могила исправит! — и дал ещё пинка.

— А вот это преждевременно, товарищи, — заегозил пациент, — мы ещё не всё перестроили и не всё к консенсусу привели… обождите с могилой…

— Не хера ждать!

Санитары поставили плешивого пациента заклеенным лбом к стенке, потом согнули его в три погибели. Будто собираясь проверить, нет ли у него в заднице «малявы». Но не стали… Больные в палате сами проверят. Им сподручней. Развязали рукава смирительной рубахи. Щёлкнули замком-засовом. Окованная дверь палаты с решетчатым оконцем скрипуче распахнулась.

— Вот твоя могила, интриган!

Они впихнули плешивого в палату. Протерли руки прихваченным спиртом. Немного приняли внутрь, для дезинфекции. И ушли. Работы было много. Наверху постоянно кто-то болел…

Они не видели, как плешивый с размаху, запутавшись в полах рубахи, рухнул в парашу. И долго, как в Фаросе, не решался вынуть из неё голову. А когда решился и вынул, то, не вставая с карачек, обратился к другим пациентам, которые любознательно взирали на него с нар и шконок, с пространной речью. Впрочем, речь из-за наби-тия полости рта испражнениями не получилась.

— Это, товарищи… — сказал он проникновенно, — просто какой-то глобализьм с человеческим лицом, я вас уверяю!

— Это просто морда в говне, — поправил его кто-то.

— Меченная морда! — дополнил ещё кто-то. Плешивый в испуге провел дрожащей ладонью по лбу. Пластыря не было. Он лежал в параше. А морда и на самом деле была в говне. По самую отметину.

— И вообще, — сказал третий, явный авторитет в законе, — ты чего пидор, говноед, что ли?

— Позвольте, позвольте! — зашестерил блеющим голоском четвёртый, бывший знаменитый правозащитник Ку-вылёв. — Каждый имеет право свободного выбора… Вот я, к примеру, выбрал нелёгкую долю шестёрки с нетрадиционной ориентацией на удовлетворение потребностей товарищей по палате, вы — нашего глубокоуважаемого пахана-президента, а этот меченный господин… — в дрожащем голоске Кувылёва появились ревниво-обиженные нотки, — ещё ничем не доказал своё истинное значение, как вы изволили выразиться, пидора, а уже претендует…

Тут правозащитник с плешивым кинулись друг на друга, вцепились в остатки волос и в уши, принялись царапаться, кусаться, визжать и кататься по палате. Минут пятнадцать авторитет наблюдал за их возней. Потом пинками загнал правозащитника на его место под шконку, а плешивого на парашу.

— Докажет ещё! А долю он сам выбрал… — подытожил авторитет. Подошёл к плешивому, помочился на него и в парашу. — Выбрал, тут тебе и место, говноед меченный!

Через неделю санитары доставили плешивого пациента к лечащему врачу, профессору Асклепию Гробневу, главному специалисту по вялотекущей паранойе.

— Ну, вот, голубчик, вы выглядите намного лучше! — сказал врач, брезгливо прижимая к носу надушенный платочек. И поинтересовался неожиданно: — Копрофилией, случайно, не балуетесь? Эко от вас… голубчик!

От пациента изрядно пованивало. Смирительная рубаха на нём была не серой, а буро-пятнистой. Да и сам он был в коросте, вшах и трупных пятнах. Вместо рта у него была чёрная беззубая дыра. Зато глаза… ах, эти карие глаза! в них стояли слезы, они оживали, и из аморально уродливых масляных маслин постепенно превращались в глаза. Профессор Гробнев глядел на выздоравливающего. И радовался. Новая методика явно давала результаты.

Гробнев уже видел себя в нобелевской мантии.

— Мне бы пиццы! — сказал плешивый, пытаясь высвободить блудливые руки из связанных рукавов рубахи.

— Пица, пицца… Ах, да, не волнуйтесь, голубчик, ваши двойники рекламируют пиццу, как и прежде, всё в порядке, и фондами заправляют, и саммиты открывают, и премии вручают… не тревожьте себя, это крайне вредно!

Плешивый обиженно надул губы. И стал похож на Му-солини, которого недемократичные партизаны повесили вверх ногами. И спросил, чуть не плача:

— Ну, послушайте, в конце-то концов, не могуже я всё время есть одно говно!

— Вы хотите, чтобы вам его в пиццу клали? — переспросил догадливый психиатр. — Чтоб пицца, но непременно с говном, голубчик? А простой овсянки, как английской королеве, или просто омаров с миногами, как вашим со-палатникам, не хочется?! Интересный случай!

Он хлопнул в ладоши.

Санитары схватили пациента, скрутили, заломили руки за спину.

— В карцер его! — приказал профессор. — И никакой пиццы! Ни в коем случае! Это у него пункт! И миногов! И устриц! Никаких! Решительно никаких!

— Что, говном кормить? — переспросили глупые санитары. Они ничего не знали про такую лечебную диету. Профессор расстроился. Кругом были сплошь олухи.

— Вы что, не слышали, что он не может есть всё время одно говно! — заорал Асклепий Гробнев. И тут же успокоился, озарённый гениальным озарением: — Не может есть, делайте внутривенно! С мочой напополам!

После карцера плешивого пациента, накачанного до ушей целебной смесью, разместили в одиночную палату. Бывшие сопалатники наотрез отказались принять плешивого к себе, так от него воняло. И даже поставили санитарам ящик коньяку. Те ящик взяли. Выпили. Но решили не спешить. Одиночка была одна. На всякий случай.

И они сунули меченного пациента в другую, давно и основательно занятую… чай, не баре! перебьются! в других спецлечебницах люди, вон, в коридорах и сортирах лежат! Внесли прямо на носилках. Свалили аккуратно у стеночки. На серый колючий войлок. Подвесили капельницу-ведро с пахучей профессорской смесью и шлангом, ввели иглу в вену. Да и ушли себе с богом восвояси.

Пока они возились с больным, матёрый человечище сидел в углу, съежившись, нахохлившись и задумчиво обгрызая остатки ногтей. Он точно знал, что никакие это не санитары, а переодетые комитетчики Феликса Дзер-жизмондовича, которых прислал иудушка Троцкий, чтобы его арестовать и сослать на царскую каторгу… Когда комитетчики-санитары ушли, матёрый человечище подошёл к оставленному ими больному, явному провокатору и доносчику из охранки.

И спросил:

— А вы, батенька, случаем не интеллигент?

Плешивый испуганно затряс головой.

— А что же от вас так говном разит?!

Он пнул плешивого в бок. Плюнул на него. И обернулся к старухе с базедовыми глазами, что сидела под портретом-иконой и задумчиво жевала краешек войлочной обивки, отодранной от стены.

— Архискверно, Надин! Архискверно! Я всегда говорил, что эта русская интеллигенция говно! Но не до такой же степени… Ты погляди, что у него лезет из ушей и ноздрей! Да он бакокт,[52] Надин! Это же хуже ренегата Каутского… Нет, в Цюрих! решительно, в Цюрих!

— Моего деда Моисеем звали… — робко пытался оправдываться из-под дамоклова ведра плешивый больной. Но его уже не слушали и не слышали.

— Ага! Зайер клиг![53] — проворчала старуха с набитым ртом. — К твоей Иннесске-заразе? Шмендрик! Нохшлеппер![54] Цирлихи-манирлихи…

— Молчи, макетайнеста!"[55] Твой любимый шломп Лео багрубен![56] Твой клоц Бухарчик гешторбен![57] Азой зугт мен![58] В Цюрих! Решительно в Цюрих!