Евгений Харин - Zвуки Времени

• Название: Zвуки Времени
• Автор: Евгений Харин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Матрена. В нашей семье она прожила двенадцать лет под именем Марта.

В те времена хорошие собаки в городе были довольно редки, а уж мою знали все. Я везде старался брать ее с собой (чего из ревности не терпела моя супруга): в лес за грибами на дядином "Уазике", на пикники зимой и летом, на реку, к теще и к друзьям, а иногда на дискотеку. Марта любила ввязываться в драки людей, тех, кто ей не нравился, норовила тяпнуть за нос, могла сто раз подряд принести брошенную палку, отлично плавала через реку и обратно, умела взбираться по приставной лестнице, прыгать через заборы, играла с мячом, хватая его, как вратарь, только зубами. Она была почти человеком. Множество чудесных часов провели мы в странствиях по окрестным лесам и дорогам. Марта гонялась за утками, низко летящими от нее над мелководной речкой, а однажды на вершине холма под названием Крутец, где зимой прокладывают свои пути лыжники, вспугнула зайца. Встречали на закате и пару лосей, тихо переходивших дорогу в 50 метрах впереди. Марта бесшумно увязалась за ними, и мне пришлось полчаса с волнением ждать ее…

В июле меня вызвали в милицию. Сначала допрашивал добрый следователь. Дело оказалось вот в чем. Весной Лариса попросила меня съездить в поселок Первомайский, помочь тамошним клубным работникам в организации дискотеки. Ехать туда особого желания не было, но они обещали купить что-нибудь из дисков, и я согласился, – деньги были нужны, я тогда не работал.

Собрался клубный актив, на меня смотрели как на оракула. Я что-то им рассказал, продал пару пластинок и две кассеты с записями.

Деньги, 150 рублей, директриса выдала мне без бумаг. К счастью, о записях менты не знали, а продажа подержанных пластинок по божеской цене в небольших количествах, да, еще человеком, явно имеющим склонность к меломании, особым криминалом не являлась. Конечно, мне пришлось назвать несколько известных в городе имен любителей музыки, но приезжих продавцов не выдал. Через полчаса зашел старший дознаватель и буркнул: "Сразу признался?" А потом мне: "Устраивайся на работу". В те времена шататься без дела более одного месяца не рекомендовалось, могли признать тунеядцем и принудительно трудоустроить чернорабочим или даже сослать в колхоз на полгода. При большем сроке и антиобщественном поведении грозила изоляция на срок до шести месяцев, правда, такое наказание применялось редко – к алкашам, мелким хулиганам и бывшим зекам. Этот вызов последствий для меня не имел.

Еще осенью Кисляка забрили в армию, оттуда он написал Чижу слезное письмо, жаловался на здоровье. В ответ мы сочинили послание с советами о мелком членовредительстве. Помогли они – не знаю, но через полгода страдальца комиссовали по язве желудка.

Чижа, тем временем, благополучно выгнали из техникума за пьяный дебош в общаге с выкидыванием тумбочек из окон. Когда перед тем молоденькая кураторша группы приехала в Слободской в поисках пропавшего студента, то нашла своего героя на сутках в ментовке за хулиганство уже на родине. Дело было так. В день рождения, 1 Мая,

Аристов напоил друга, и тот по какому-то поводу расшумелся на углу около своего дома, чем привлек внимание проходившего мимо Разувана без формы. И под сердобольные реплики зевак тот, заломив руку хулигана и матерщиника умелым приемом, самолично препроводил оного по финишной прямой мимо винного в ментовку. Кураторша пришла в ужас, и отказалась защищать этого бандита и сексуального маньяка, скрывавшегося под личиной простого советского студента.

Но вскоре Чижикову повезло, он устроился на работу вместо моего одноклассника, покончившего счеты с жизнью, – одного из тех, с кем когда-то в сарае пили спирт из шариков. Что это была за работа, я еще расскажу.

Ширпотреб из соцстран, Югославии и Финляндии привозили советские туристы. Рубли обменивались для них на местную валюту в размере 30 американских долларов. Большинство жутко экономило на еде и развлечениях, но зато привозило что-то домой: кусок модной ткани, несколько кофточек или даже простенький магнитофон. Это называлось

"оправдать поездку". Обычные люди выпускались за границу скопом в

"поездах дружбы" под присмотром оравы тайных и явных стукачей и соглядатаев партийно-комсомольской выучки во главе с сопровождающим из "органов". Для большей надежности всех предварительно запугивали и рекомендовали следить друг за другом. Побывал в таком круизе

Янычар и потом долго не мог угомониться в описании своих впечатлений. Особенно его воображение поразила странно мерцающая лампа под потолком диско бара: "Я ее часа два рассматривал".

Рассказывал он и о том, что некоторые по возвращении из польско-венгерского оазиса социализма, не выдержав низвержения в унылый ад своей заколюченной Родины, с похмелья в ожидании кары за

"недостойное поведение" совершали самоубийства. Впрочем, такому испытанию подвергали только "политически грамотных", то есть тех, кто "правильно себя вел". Голосовал вместе со всеми "за", ходил на демонстрации и собрания, был членом партии или, хотя бы, комсомольцем-активистом, не рассказывал анекдотов про Брежнева и не восторгался Западом. С моими умонастроениями надеяться было не на что. Ну, а Чижа, не взяли даже в школьную поездку в Ленинград: "Да ты там, в Эрмитаже, уставишься на голые статуи, – опозоришь всех нас!"

Летом 1980 года после окончания Олимпийских игр в Москве, бойкотируемых странами Запада из-за военного вмешательства СССР в

Афганистане, началось тотальное глушение зарубежных радиостанций.

Несколько месяцев я чувствовал себя отрезанным от внешнего мира.

Особенно бесила нас с Изеговым невозможность прослушивания концертов рок музыки. К счастью, вскоре я нашел некоторый выход из создавшейся ситуации – научился переделывать диапазоны в приемнике в сторону более коротких, чем по советскому стандарту, волн, где глушилки не так зверствовали. Со временем я стал переделывать диапазонные планки в приемниках всем желающим, внося, таким образом, посильный вклад в борьбу с коммунизмом. Но нет худа без добра. Ранее все силы

"глушителей" бросали на "Свободу", а теперь они равномерно распределились на западные радиостанции, включая ВВС, "Голос

Америки" и "Немецкую Волну". "Свобода" пошла даже лучше других.

Когда Грехов в первый раз услышал выступление Солженицына и другие передачи "Свободы", то был поражен: "Слыхал разное, но такого!.."

Рассказывали там много ужасов о нашей "замечательной советской родине", о ее настоящих и мнимых героях, о пытках в тюрьмах и концлагерях, издевательствах над инакомыслящими. За четверть века я узнал бездну фактов, прослушал сотни книг и документов, воспоминаний очевидцев, тысячи репортажей. Это был мой Главный Университет.

15. Boat on the River.

Летом у нас появился новый знакомый. Прибыл он из Ганинской психбольницы, где лечился от белой горячки, а потому какое-то время после этого воздерживался от спиртного. Впервые мы с ним случайно встретились в северной бане. Чижиков считался большим любителем попариться и смыть грехи. "С легким паром, с чистой жопой!" – его прибаутка. С Ваней, старым фарцовщиком и меломаном, он был знаком давно. В начале семидесятых тот привозил с юга гибкие пластинки на костях с записями западных боевиков и продавал у нас по три рубля. В том числе знаменитые вещи Shocking Blue, вызвавшие ажиотаж среди слободских рокменов, принявшихся подбирать аккорды и сочинять русские слова.

После бани пошли к нему домой, – Ваня жил у матери где-то на

Полевой. На вшивеньком "Аккорде" он ставил неплохие пласты, которые, видимо, брал в Кирове у друзей.

Ваня давал записывать диски в своем присутствии за пять рублей.

Однажды он принес Styx и был сильно удивлен, когда я не проявил интереса к этой классной пластинке. Второй магнитофон – на первом делали запись Изегову – оказался заранее спрятан в чемодане и включался дистанционно! К сожалению, подобную авантюру для конспирации удалось проделать лишь раза два.

Вскоре Ваня устроился работать лесником и поселился в маленькой избушке у леса, где мы частенько собирались поболтать и слегка выпить сухого вина. Как-то в подпитии Ваня признался, что был в армии осведомителем. После этого я перестал ему доверять, то есть, высказываться при нем на политические темы. Один раз он предложил нам подписать обращение с какой-то коммунячьей инициативой или протестом. Такие бланки частенько печатали в "Комсомолке", – надо было вырезать его, подписать, наклеить марку и бросить в ящик.

Где-то их собирали в мешки и слали далее капиталистам как выражение общественного мнения советских людей. Я подписался Ваня Чемоданов, а

Чиж – Чонкин. Мы были знакомы с этими героями антисоветских сатирических произведений по зарубежным передачам. Дядя Ваня не понял юмора, но заподозрил подвох. С той поры мы стали звать его

Ваня Чемоданов.

Глядя на меня, в 81 году Ваня провел несколько танцевальных вечеров в седьмой школе. Готовился он тщательно, все текстовки писал печатными шизофреническими буквами, а соседние предложения выделял различными цветами. Видимо он был моим первым последователем.