Константин Мочульский - Валерий Брюсов

• Название: Валерий Брюсов
• Автор: Константин Мочульский
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

С сотрудничеством Брюсова в «модернистическом» журнале Дягилева началось его литературное признание.

В сентябре 1902 года Брюсов избран членом литературной комиссии Московского литературно-художественного кружка и с увлечением отдается своей новой деятельности. Он любит заседать, «заслушивать» доклады, вести прения, выносить постановления. В кружке знакомится он с А. М. Ремизовым, только что вернувшимся из своей вологодской ссылки. Брюсов записывает: «Еще какой-то из Вологды Ремизов. Они сидят там в Вологде, выписывают Верхарна, читают, судят. Этот Ремизов — немного растерянный мальчик. Он пришел к „нам“ из крайнего красного лагеря. Говорил интересное о Н. Бердяеве, Булгакове и других своего вологодского кружка».

Любопытны заметки в дневнике Брюсова о Блоке и А. Белом: «Всех этих мелких интереснее, конечно, А. Блок, которого я лично не знаю, а еще интереснее вовсе не мелкий, а очень крупный Б. Н. Бугаев, интереснейший человек в России».

1902 год— начало дружбы Брюсова с Белым, драматической истории их личных и литературных отношений.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ (1903–1904)

Уход из «Нового пути»: конец недоразумения с «богоискательством». — Максимилиан Волошин о Брюсове. — Месяц диспутов об искусстве в Лит. — худ. кружке. — Лекция Брюсова: «Ключи тайны». — Париж;.— Встреча с Вяч. Ивановым. — «Urbi et Orbi». — Расцвет поэтического дара, — Блистательные удачи стихотворения. — Универсальность сюжетов. — Значение Брюсова. — Преодоление «надсоновской» эпохи. — Холодный эротизм. — Порыв к освобождению. — По ту сторону добра и зла. — «Демонизм» Брюсова. — Трудолюбивость и усидчивость: «Вперед, мечта, мой верный вол!». — Влияние Брюсова. — Увлечение им Блока и Белого. — Трагический «роман трех»: Брюсов — Белый — Нина Петровская. — Вражда с Белым. — Брюсов — редактор «Весов». — Расцвет славы. — Отход от символизма. — Война с Японией: Брюсов — патриот.

В январе 1903 года выходит, наконец, первая книжка «Нового пути»: скромная обложка, простой шрифт, недорогая бумага — никаких «декадентских» изысков, никаких эстетических претензий и купеческой роскоши «Мира искусства». Серьезный, немного «серый» журнал.

В статье от редакции П. Перцов пишет: «Когда я спрашиваю себя о том, какою наша „новизна“ должна казаться с той стороны водораздела, мне всегда думается, что „оттуда“ мы представляемся прежде всего сугубыми индивидуалистами, воскрешенными и утрированными „эстетиками“ и „теоретиками“, непонятным ренессансом сороковых годов».

А между тем «Новый путь» знаменует решительную реакцию против эстетизма и индивидуализма. «Эстетика и философия, — продолжает автор, — сделали свое дело: период острого индивидуализма — неизбежная реакция „отцам“ — миновал. Субъективная догма этики также перестала удовлетворять… Чем-то другим, более обобщающим и более требовательным повеяло в воздухе… Мы стоим на почве нового религиозного миропонимания… Мысль русской литературы уже не раз обращалась в эту сторону: Гоголь, Достоевский, Вл. Соловьев — вот наша родословная».

Появление «Нового пути» — историческая дата в истории русской духовной культуры. Оно знаменует начало русского религиозного возрождения.

Журнал объединил блестящую équipe сотрудников. В центре ее стоит гениальный В. В. Розанов, помещавший из номера в номер свои удивительные «опыты» под заглавием «В своем углу». З. Гиппиус печатала свои стихи, рассказы и критические заметки (последние под псевдонимом Антон Крайний). В. Брюсов вел политическую хронику. В февральском номере появились первые стихи юного поэта Александра Блока «Из посвящений»; в сентябрьском— первая статья А. Белого «О теургии»; печатались стихи Бальмонта, Балтрушайтиса, Сологуба, Волошина, Allegro, Минского, Леонида Семенова и другие; статьи П. Перцова, Флоренского, Минского, С. Франка, Мережковского.

Живое, разнообразное и «новое» содержание журнала и приложенные к нему драгоценнейшие «Записки религиозно-философских собраний в С.-Петербурге» сразу привлекли к нему внимание читателей. В январе 1903 года Брюсов отмечает в дневнике: «„Новый путь“ стал на ноги. Подписчиков при мне прибыло до 1700. Каждый день по 20–30. Перцов принял деловой вид. Мережковский самоуверен, хотя намекал уже, что надоело ему быть без гонорара».

Но скоро между Брюсовым и редакцией «Нового пути» начались нелады: его политические обзоры не имели успеха, да и сам он был ими недоволен; жаловался, что ему приходится писать их наспех, по принуждению, без достаточной подготовки; что Перцов навязывает ему какую-то «теократию», какие-то чуждые ему консервативные тенденции. Его обижало, что Мережковские задерживают печатанье его стихов. Столкновения начались осенью. Брюсов записывает: «Осенью много ссорился с „Новым путем“ за нелитературность журнала и за отвержение моих политик. Потом вышла история с моей статьей о папстве. Она появилась в искаженном виде, обессмысленная. Я написал очень бранное письмо Зинаиде Николаевне и Перцову. Они отвечали ласково до крайности (и Дмитрий Сергеевич), что не знают, отчего это произошло, что, должно быть, цензура вычеркнула».

Но «ласковость» Зинаиды Николаевны была не вполне искренней: она боялась декадентства Брюсова и писала Перцову, что автор «Третьей стражи» «страшен для них внутренне», что его декадентством легко соблазниться. «Брюсову, — продолжала она, — надо будет где-нибудь „счесать“ свое декадентство и он, не дай Бог, может начать „счесывать“ его в „Новом пути“». Брюсов сообщил Перцову, что вынужден отказаться от секретарства, т. к. не может покинуть Москву. «Еще если бы я мог думать, — писал он, — что, бросая „твердую почву“ в Москве, я обрету ее в Петербурге… — но ведь я не могу думать этого. Если даже Мережковский, общепризнанный „первый“ писатель в России, не может „жить“ одной литературой (не делаясь газетной писакой), то на что же надеяться мне, чье имя даже „Новый путь“ не отважился поместить в № 1». Перцов ответил любезным письмом, в котором грустно примирялся с уходом «секретаря».

Брюсов отвечает ему большим посланием: «Ваше далеко не веселое письмо очень меня утешило. По крайней мере, все стало ясно. Все это, конечно, чувствовалось давно; теперь же постигается и разумом. Итак, „Нового пути“ нет; для меня, по крайней мере. Лучше, когда знаешь точно… Странным образом это невольное мое отречение от „Н. пути“ совпадает со всеми другими замыслами моей жизни. Еще и до начала „Пути“ были у меня мечты уйти из литературной жизни, то есть не печатать „для“ и „ради“. Теперь, издавая книгу своих последних стихов,[9] я опять с какой-то остротой сознал, что мое настоящее дело здесь, в творчестве, а не в статьях. Десятки, и сотни, и тысячи даже замыслов — и драмы, и поэмы, и повести, — которые годы лежат в душе, как зерна, вдруг опять оказались живыми, способными дать ростки, расцвести, быть яркими на солнце. И едва ли это не последний день. Надо синего неба, ветра, дождя; в пыли библиотек они обомрут, может быть, навсегда. И я хочу на несколько лет исчезнуть из журналов и печатных страниц. День, когда это настанет, кажется мне освобождением… Пусть же „Н. путь“ делает свое „дело“, сменившее „слова-литературу“».

Недолгое сотрудничество Брюсова в «Новом пути» было досадным недоразумением. С Мережковскими и другими «богоискателями» ему было не по пути. Но мечта поэта «исчезнуть на несколько лет из журналов» не осуществилась. В конце года издательство «Скорпион» получило разрешение на издание журнала «Весы». Брюсов на четыре года впрягся в тяжелую работу редактора и идейного руководителя «символического» журнала.

В 1903 году поэт Макс Волошин встретил Брюсова в Петербурге на одном из собраний Религиозно-философского общества и мастерски набросал его портрет: «Брюсов, — пишет он, — не принимал никакого участия в прениях. Стоял скрестив руки и подняв лицо. Был застегнут узко и плотно в сюртук, сидевший плохо („по-семинарски“, подумал я). Волосы и борода были черны. Лицо очень бледное, с неправильными, убегающими кривизнами и окружностями овала. Лоб округлен по-кошачьи. Больше всего останавливали внимание глаза, точно нарисованные черной краской на этом гладком лице и обведенные ровной, непрерывной каймой, как у деревянной куклы. Потом когда становилось понятно их выражение, то казалось, что ресницы обожжены их огнем. Из низкого стоячего воротничка с трафаретным, точно напечатанным, черным галстуком, шея торчала деревянно и прямо. Когда он улыбался, то большие зубы оскаливались яростно и лицо становилось звериным. Подумалось: „Вот лицо исступленного изувера-раскольника“. На другой день я с ним встретился и узнал, что это Брюсов. „Как можно ошибиться в лице, — подумал я, — когда увидел, что это лицо может быть красивым, нежным и грустным“».

Февраль— март 1903 год отмечены Брюсовым как период «борьбы за новое искусство». Бальмонт стоял в апогее своей славы. В литературных кружках поговаривали даже о «бальмонтовской эпохе русской поэзии». Он часто и с большим успехом выступал с докладами. 13 февраля читал в Литературно-художественном кружке о «Чувстве личности в поэзии»; в Обществе любителей российской словесности выступил с речью о Некрасове; 12 марта в Историческом музее читал о «Типе Дон-Жуана в мировой литературе».