Иван Коневской - Мечты и думы

• Название: Мечты и думы
• Автор: Иван Коневской
• Жанр: Поэзия

---

ясном эфире.

Никогда еще он не открывался мне так въявь

и в такой близи, в такой страшной близи.

С чудной радостью двинулся я к нему

навстречу; и вскоре из-за облачного покрова

выступил целый сонм его собратьев по волхованию.

Тут я почувствовал перед собой обитель небожителей;

а этот мир облак, прямо уже как

бы путь мне застилавший, представлялся на

рубеже тех небесных чертогов смутными

обителями, подобными

«limbo»[6] древних верований.

Позади же на меня все так же широко дышали,

таясь в сизой мгле, глубины ущелий и лощин.

И как храм рассекается светящимися столбами

пыли, так и они сверху донизу пересекались

огромными косыми тенями, тенями

светоносными, что спускались с парящего

за тучами дальнего солнца.

Наконец, за перепутьем на краю

крутизны, я вступил в совсем уже

нагой мир, мир мертвенно-белого

тумана. Ничего не видать было

больше вне темневшей впереди дороги,

что вилась по буроватым травяным буграм.

Да из тумана грозно вздымались

временами острые тиары[7] все тех же

белых чародеев. Явно было, что

здесь — их полновластное царство.

Так вот где скрывалась бездна мира!

И уже ничем от нее не укрыться: ужас

объемлет, и вольно и прохладно

дышится в предвечном

воздухе, в «бытности хаоса довременной».

GIESSBACH[8]

Чуть слышно и томно влечет струя

млечно-свежей, зеленым мрамором

отливающей влаги. Неизмеримые

кручи в утреннем солнце и светлой

тени возвышаются дымчатыми и

светозарными призраками. Свежо,

чисто блестит бледным блеском

весь окрестный край. Как юные витязи,

веселы, праздничны эти гордые и

мощные крутояры. Нежат они и холят,

став вокруг нее тесным кругом

и укрыв ее в этой изложине, как в

тихой колыбели, эту нетленную и

сочную влагу озера,

как цветущую красавицу-сестру.

И вот среди этих обрывов,

вооруженных еловой хвоей, словно

копьями и гребнями шлемов,

буйно резвым скоком выбрасывается

иной ликующий

сын этого утра и этой земли:

то — поток, рвущийся вниз, в бездну.

Его призвание — не бережная охрана

святыни нетления: он чистый и легкий

дух в своей нежной, снежной

пене, — но как широко и роскошно

разметывается он ею во все стороны!

Радость его — радость нетленного,

вольного и бурного полубога.

Это отрок Сигурд,[9] что гуляет в

вешней дубраве

и ничего не боится, и все сделать

вправе. Да, он ринется вниз,

хоть в беспредельные пучины,

но вечно пребудет свеж и горд.

А всем слабым теням, которые

увлечены будут туда же в его

порыв, и в гибели не нарадоваться будет

на его ясную красу!

КРАЙНИЕ СТОЛПЫ

На пути моем вырос мир непонятного,

неведомого величия. И непреложно

сказалось, что всему конец, дальше

двинуться некуда. Впереди было

нечто необъятно-великое, ужасающе

мрачное и белое. Все оно как бы

волновалось: это было целое море в

бурю, да и шумело-бушевало что-то

непрестанно в его глубине, а в то же

время оно было немо и бездыханно,

вовеки не подвигнется. Но всякий раз,

как обращались на него взоры, так и испуг

охватывал: а что как захлынут все эти

громады мертвых волн.

Да, это была совсем, совсем мертвая,

но неодолимая мощь. Она угнетала взоры,

леденила жизнь в груди.

Эти пласты льдов — такие неживые и,

как наваждение, одолевающие душу.

Голубые и зеленые тени лукаво,

зло играют по нижним отрезкам,

мелко расколотым, точно истолченным.

Прозрачным цветным стеклом искрятся

и отливают они. О, как они безжизненны

и злы…

Вот, наконец, твердыня, где грызут

во мраке цепи навеки оцепенелые

титаны, вот обитель бессмертного Кащея.

Над этим миром — дымные облака:

свет убит, движение стало.

В воздухе — серый, ясный, холодный

полдень. Он ложится свинцом на грудь.

Веrпеr Oberland

ДЕНЬ ЮГА

I

Свет его — это как бы лунный свет,

только пышащнй зноем, в огне.

Как лунный свет, он — серебристый, как

лунный свет, замлевший, бездыханный,

и ежеминутно готов дрогнуть и вскипеть

жизнью. И при луне, и в южном дне все

замрет в таком лихорадочном ожидании.

II. В МАНЕРНОМ ПАРКЕ-ПАЛАЦЦО

С гладких каменных помостов

открываются внизу столь же

гладкие, яркие и темные поверхности

иззелена-лазурных вод. Камни набережных

тонут в них, ничем не огражденные.

Обширные ступени с роскошными

балюстрадами смело нисходят и

обрываются в воды. А набережными

с балюстрадами этими резко, в свою

очередь, очерчиваются и пресекаются

струп вод; влага разбивается об их

квадратные устои и острые углы,

и торжественно закругляются над

перилами, по углам гладких лестниц,

лепные вазы и кошницы.

По хрустящим под ногой,

утоптанным аллейкам мягко

скользят вниз ступени из неплотного

старинного камня.

Змейками перебегают по ним тонкие,

бледные от зноя тени.

Там, над выложенными камнем

берегами, свесились совсем

золотисто-зеленые под

солнцем пучки кустов. Сверху, со стороны

над ними подняли свои завитые и прямые

головы кипарисы. Строги и роскошны они,

недвижны и незыблемы в невозмутимой

лазури воздуха.

Жизнь их — в этом блистательном

и застывшем небе — вольна и горделива.

Непостижима ее стройность и

пышность. И воздух проникает ее,

торжественно немой и знойный.

А жизнь жеманного и чопорного

сада вся распалена, каждый камень

его ступенчатых террас и каждая

песчинка его дорожек горючи, порою

до жгучести. Всюду доступ легок, по гладким

аллейкам и сквозь листву редких, зарастающих

промежутки между ними дерев и кустиков—

едкому солнцу, отовсюду легко ему

прокрасться. Как-

то насмешливо торчат вдоль дорожек,

в своей чинности и

прибранностн, диковинные деревца и

кустики. А там тянутся сквозные ходы и

своды оранжерей, там дышится

сырой садовой землей, туфом и

мелким гравием — ив них зловещая

сырость и чинная строгость склепа.

Старинный камень террас, ворот,

ступенек — чернеет вдалеке, точно

потрескался и обуглился он от палящего

солнца.

Закоулок былого быта — нарядного,

тощего к изощренного — ныне он печален и

мертв в блеске дня. А жгучая

лазурь нависла над ним, объемлет

отовсюду. И точеные очерки берегов

и террас замерли, как в завороженном сне.

Чудится, что в блесках света мелькают,

роятся и щекотят, как пылинки, мелкие,

но ядовитые мошки. И недобрая усмешка —

у высоко торжествующего, всепроницающего

солнца.

III

Из глубин своих распаленные

Небеса льют пламени ток.

Волны — солнцем все опыленные,

Как блестящей пылью — цветок.

По земле же бьются, сбегаются

Стан ярких теней, лучей.

Перед светом тьма содрогается:

Грозен свет, грознее ночей.

Лучезарный день, день неведомый —

Стоном в воздухе он стоит.

С ним летим к великим победам мы:

Что же нам еще предстоит?

16 июля 1898

Lago Maggiore

(Pallanza)

ЗАСУХА

Нет удержу ветру из степи,

Из края сыпучих песков.

Вблизи все так пусто, как в склепе:

Лишь даль, лишь гряды облаков.

Последние Руси оплоты…

Чу, близится вражий обоз!

А нам не уйти от дремоты —

Так больно в нас солнце впилось.

Ах, полдень, безмерный и рьяный,

Ползет, разевая свой зев.

Стремится в далекие страны

Бессильно-тревожный напев.

Август 1898

Рязань

ЭПИГРАММА

Ивану Б-у

Не сравню тебя с горным потоком:

Я сравню тебя с горным ручьем,

Что журчит в раздумьи глубоком,

Чист и тих в раздумьи своем.

А подчас он пустится скоком…

И тогда с тобою мы пьем

(А, бывало, друг друга бьем).

И все тот же ты перед роком:

Ты поешь пред ним соловьем.