Владимир Бурлачков - Той осенью на Пресне

• Название: Той осенью на Пресне
• Автор: Владимир Бурлачков
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 5-88010-245-9

"Той осенью на Пресне" - роман о судьбах России и русского человека на рубеже XX и XXI веков.

Его герои - люди остроумные, одаренные, способные глубоко чувствовать и любить. Им выпало жить в неправедные времена, но они всегда понимали, что самое дорогое удовольствие в жизни - иметь собственное мнение и убеждения. Они пережили расстрел парламента в 1993 году и отчетливее других ощущали нависшую над страной угрозу.

Своеобразие авторского замысла, его философская глубина, повороты в судьбах героев предопределяют напряженность сюжета и драматизм повествования.

---

– Покамест мы там, это, с Димкой книжки читали, те двое в больнице лекарства сперли и вдарились в бега. Их потом по всему району ловили. Они, до того, как к нам задраться, телушку в совхозе стащили. Толя прощался долго. Стоял в дверях, пригнув голову и повторял: – Я вам, Анна Николавна, своей картохи привезу. Чего мне! Я тут раз в месяц бываю. С предприятия сюда часто машины гоняют. Аня мыла посуду и говорила: – Помню, придешь в школу, у крыльца все заплевать успели, а в коридорах даже девочки жутко ругаются. Я думала, буду им стихи на уроках читать, и они другими станут. – Может быть и стали, – сказал Олег. – Почему бы и нет. – Не знаю. Вечер был ветреным и сырым. В конце аллеи фонари светили из белесой жижи тумана. Таял недавно выпавший снег, сходил с дорожек и с еще зеленых газонов сквера. – Я здесь с бабушкой всегда гуляла, – говорила Аня. – Когда маленькой была – по полдня. С одной стороны до другой. Вот оттуда, от Пресненского вала всегда несся какой-то гул. Будто там что-то рушилось. А в той стороне, – она показала в сторону Звенигородского шоссе, – только звон трамваев. И как будто – с той стороны все плохо, а с этой – хорошо. И я всегда гадала – уйдет плохое или нет. – А мне казалось – плохое – это пока мы еще не выросли. – Олег ступил чуть в сторону, обходя большую лужу. – А как мы вырастим – все исправится. Наверное, в детстве всем так кажется. – Я об этом не думала. Мне часто тревожно бывало. – О чем? – О том, что дальше будет. Даже по ночам казалось, будто откуда-то с той стороны гул нарастает. – Впечатлительная вы барышня. – На то и барышни. Борька отложил газеты на край заваленного книгами и папками длинного стола и посмотрел на Олега: – Если бы люди не писали статей в газеты, осталось бы неизвестным, каким мусором у них головы забиты. – Это ты по какому-нибудь поводу или в общефилософском плане? – спросил Олег. – И вид у тебя какой-то несобранный. Научный работник, знаешь, каким должен быть? Как артиллерист! Чисто выбрит и полон творческих замыслов! – Я тут вчера расположил к себе одну даму. – Борька зевнул и откинулся в кресле. – Ну, и расположился у нее до утра. Лучше бы домой спать поехал. Терпеть не могу чужие диваны. Вчера еще в парке гуляли, и я ей руку на плечо положил. А теперь у меня плечо болит. Вот уж, действительно: время обнимать, а время – уклоняться от объятий. А на той неделе ездили к ней на дачу. Я печку топил. Правда, малость надымил. Хи-и! Она мне и говорит: «Все дрова сжег! Гиппократ вы эдакий!» Хи-и! – Зато ты у дам – на хорошем счету, – заметил Олег. – Мне один мудрый мужик говорил: к сорока пяти годам для нормального человека самым необходимым актом становится акт познания. – Это ты к тому, что надо об установке поговорить? – спросил Олег. – Не, это я просто так. – Слушай, а зачем нас Ляшко вызывает? – Ясно, что не к добру, – буркнул Борька. – Чем-нибудь да озадачит. Ой, как мне к нему идти не хочется! Ляшко показал, чтобы они садились за большой стол, а сам прошелся по кабинету, скрипя паркетом, и невзначай проверил, плотно ли закрыта дверь. Уселся напротив и провел рукой по ежику седых волос: – Ну, дело вот в чем! Варягов на наш институт не нашли. Не до нас, видно. Сегодня подписали приказ о моем назначении… А знаете, что ночью было? – Что? – спросил Олег. – В Минске эти трое подписали соглашение о ликвидации Союза. – Ну, это еще ничего не значит, – ответил Борька. – Не, союзные органы деморализованы и разгромлены. Да-а, кто бы мог такое подумать! А весной на референдуме сколько процентов за союз было? Семьдесят шесть? Вот вам и мнение народа! Эх, как тогда Брежнев ошибся. Уж какой был по молодости орел! Как в шестьдесят четвертом переворотом раскрутил! А такого дела не заметил. Зачем-то при себе Юрия Владимировича держал. А казалось, что мы это когда еще пережевали да выплюнули… Это все старое. А вот сейчас самая буза и пойдет. Вы меня поймите: я тут ненадолго. Тоже, в моем возрасте надо и честь знать. Но когда у нас здесь буза начнется, я с ней не справлюсь. Поэтому думайте и через пару дней ко мне с соображениями приходите.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В дом отдыха Олег поехал в середине марта догуливать неиспользованный отпуск. Весна была холодной. Не вовремя начались снегопады, и автобус пробирался от шоссе по чистому белому полю. За мостом начинался подъем на пригорок. Машина долго буксовала в рыхлом снегу. В конце концов, шофер заглушил мотор, отрыл дверцу и крикнул пассажирам, чтобы выходили и шли с километр пешком. Пятиэтажное здание дома отдыха оказалось почти пустым, – все постояльцы размещались на двух первых этажах. В номере было промозгло и неуютно. Пришлось обогреваться рефлектором. Катался по полдня на лыжах в густом еловом лесу, спал после обеда и листал по вечерам принесенные из библиотеки книги. На шестой день все это жутко надоело. Сидел в номере, бродил вокруг здания по единственной расчищенной дорожке и жаловался самому себе на жизнь. Горевал, что движется она ни шатко, ни валко, и что на работе ничего путного до сих пор так и не получилось, что после смерти родителей никого из близких не осталось, и что единственный на белом свете человек, кому хочется позвонить – это Аня. В доме отдыха телефон-автомат не работал. Потащился за пять километров в соседнюю деревню, нашел почту и заказал телефонистке Москву. Почти час не соединяли. Сидел на скамейке и разглядывал объявления на стенах. Сильно пахло разогретым сургучом. В углу были сложены проштампованные жирными шоколадными печатями почтовые посылки в желтых фанерных ящичках. Телефонистка объявила, что номер в Москве не отвечает, а через пять минут почта закроется. На улице стояла темень. Горели только два фонаря на краю деревни. В поле сильно дул ветер и неслась метель. Пробирался по еле различимой дороге и думал: может быть, это просто блажь, и быстро забудется и пройдет это желание позвонить сейчас именно ей. На следующий день к дому отдыха покатили два красивых автобуса. Люди с дорожными сумками проворно кинулись в фойе. Поднялся галдеж. Кто-то пробовал командовать, куда и кому идти, но его не слушали. Олег пытался обойти толпу стороной. У лестницы его хлопнули по плечу. Обернулся и увидел Пашку. – И ты тут! – выкрикнул Пашка. – А я тебя в автобусе не приметил. На семинар? Олег объяснил, что здесь почти неделю и спросил: – И чего у вас тут будет? – Ну, как же! Лекции и дискуссии для политически подкованных. Эти – «круглые столы»! Ну и банкет! Толпа стала расхватывать у стойки ключи от номеров и талоны на питание. Пашка кинулся в самую ее гущу и крикнул на прощание: – А кормят здесь как? Ничего? – И не стал дожидаться ответа. В обед все столики в столовой оказались занятыми вновь прибывшими. Старые постояльцы толпились у входа. Пожилой мужчина пытался объясниться с чужаками и говорил: – Позвольте, но это мое место. Уже десять дней. – Ничего не знаем и очень кушать хотим, – отвечала ему бойкая черноволосая дама и деловито разливала в тарелки суп из алюминиевой кастрюли. Из кухни вышла повариха в белом халате, командным голосом попыталась растолковать прибывшим, чтобы рассаживались в правой стороне зала. Но народ уже жевал. Пашка окликнул Олега, показал на свободное место за своим столиком: – Тут не зевай! А то голодным останешься. Пашкин сосед – мужчина средних лет с вытянутым лицом и густой шевелюрой – внимательно посмотрел на Олега и сказал: – Мы с вами, кажется, где-то встречались. Может быть, у Вейтера Михаила Борисовича? В его фонде? Да? – И представился: – Григорий Эммануилович! – На прошлой неделе у нас под Истрой семинар был, – говорил Пашка. – Но я порыбачить успел. С два десятка нахватал. – И там интересные выступления были, и здесь, – задумчиво произнес Григорий Эммануилович. – В общем, к одному все сходится. Лидер сейчас есть. Сильный человек найден. При хорошей организации дела все препятствия для него вполне устранимы. – Главное – рыкнуть может, – поддержал Пашка. – Это уж да! – подтвердил Григорий Эммануилович. – Но только надо, чтобы в нужную сторону рыкал. Вот тут советы активной общественности необходимы. Это главное! И через близких правильное воздействие. – И материальная заинтересованность в успехе! – объявил Пашка. – Самое важное – целеустремленный человек, – серьезно сказал Григорий Эммануилович. – И похохмить умеет, – хихикнул Пашка. – В этом, как его, в Бостоне, что ли. Ха! На шасси! – Это все сплетни! – ответил Григорий Эммануилович. – Враги такие вещи про него придумывают! А что им остается? Пашка расправлялся с куриной ножкой и говорил: – У нас Григорий Эммануилович по философии спец. Такую нам в Истре лекцию закатил! Открыв рты, слушали. Про либеральные ценности и современное общество. – И он посмотрел на лектора, все ли так, и не перепутал ли чего. – На самом деле, эта проблема – очень интересная, – согласился Григорий Эммануилович. – Традиционное общество основано на различных табу, а современные ценности состоят в выражении внутренней свободы личности. – Тоже принялся за куриную ножку, попытался откусить и поморщился. – За границей однополые браки вовсю регистрируют, – хихикнул Пашка. – А браки между родственниками? – спросил Олег. – Все подряд, небось. – Пашка посмотрел на лектора. – Браки между родственниками во всех странах не разрешаются, – сказал Олег. – Иначе же что? Гемофилия у потомства. Это, как раз, пример того, что цивилизация основана на табу. – Не совсем удачный пример, – отозвался Григорий Эммануилович. – На какой-то стадии развития племена начинают замечать, к чему приводят родственные браки, и возникает запрет. – Олег посмотрел на лектора. – Получается, что цивилизация возникает благодаря табу. А как орган надзора появляется государство. – Государство возникает не из-за этого, а из-за борьбы классов, – бодро выговорил Григорий Эммануилович. – Это уж вы из марксизма хватили, а не из либерализма, – ответил Олег. – Вы многие вещи путаете, – спокойно заметил лектор. Участники «слета» уезжали через два дня. Долго толпились у входа, ожидая автобусы, а когда они появились, женщина в светлой дубленке открыла дверь в фойе и закричала: – Эля! Быстрее! Быстрее! Началась суматоха. Все побежали к автобусам и затолкались у дверей. Странно, почему у них все так бурно, подумал Олег. Как будто эвакуация. Ирина позвонила ему на работу в конце дня и первым делом спросила: – Ты чего там затеял? Домой, что ли, собираешься? А я гостей принимаю. Викторию Георгиевну Нивецкую! Мы тут вдвоем сидим и водку пьем. И сами себе наливаем. Представляешь! – И совсем ласковым, капризным голоском: – Приходи к нам! Хорошо? Я тебя в холле встречу. А то, правда, – вдвоем. Он стал отнекиваться, говорить, что устал и хочет домой. – Я тебя прошу! – Ирина помолчала. – Ты мне по одному делу нужен. В холле бывшего НИИ удобрений она ждала его у стойки охраны. – Слушай, вот не было печали! – говорила она тихо и быстро. – Припирается сегодня ко мне эта Нивецкая и сидит уже два часа. У меня дел до фига, а она села и ля-ля-ля. Как из пулемета. – А с какой стати она – к тебе? – не понял Олег. – Она к Артамонову приперлась. А его нет сегодня. Ну, решила заодно меня на что-нибудь расколоть. Может, при тебе она клянчить не будет. Все мне про какой-то альманах заливает. Она думает, я деньги печатаю, чтобы на альманахи раздавать. В углу большого кабинета стояли журнальный столик и низкие мягкие кресла. Нивецкая сидела, закинув ногу на ногу. Взглянула на Олега и сказала: – Ну да, я знаю, что вы старый Иришин друг. А я – друг новый. – Налей нам, пожалуйста. – Ирина села в кресло и придвинула на середину столика овальное блюдо с бутербродами. – Я тут сижу и отрываю Иришу от дел, – говорила Нивецкая. – Но поэты так редко куда-то выбираются. И беседуем мы о таком важном – о жизни, о времени. – Она подняла рюмку. – Ирочка, за вас, умница вы наша! За ваши способности устраивать все так, как хотите вы! Поэтесса была слегка растрепанной. На висок свисала прядь волос. Кулон на золотой цепочке съехал набок, а синяя блузка была расстегнута на верхние пуговицы. – Алексей мне о своей новой вещи рассказывал, – Ирина говорила об Артамонове серьёзным тоном. – Сейчас он очень мало работает, – ответила Нивецкая. – Я понимаю, что он устраивает свои дела, и ему трудно. И когда их устраивать, как не в период первоначального накопления. Но все-таки жаль. Он очень талантливый. Теперь выясняется – во всем, за что берется. – И она посмотрела на Олега. – А молодой человек ничего нам не рассказывает! – Молодой человек вечно в изобретениях, – ответила Ирина. – Да? Как интересно! Вы знаете, я расскажу вам о себе. Из меня слово клещами не вытащишь после того, как я поработаю. Просто – ноль эмоций. Все отданы. Все в словах. Я, наверное, как электронная машина. Сейчас, если хочется писать – только что-то жесткое, однозначное, своевольное. – Еще по полрюмочки, – предложила Ирина. – Пожалуй, – согласилась поэтесса. – Так вот, нынешнее время дает массу возможностей. Вот еще чуть-чуть – и всех этих отморозков разгонят. Насчет царства свободы: не знаю, а пустыня для всякого хлама, всяких традиций тут точно должна быть. Вы, может быть, этого не понимаете. Но до чего тяжко было раньше. Я должна была всем этим бонзам кивать и за кусок хлеба это туземное дерьмо расхваливать. Ирина расставила на столике чашки, нажала кнопку переговорного устройства, попросила кого-то: – Кофейку нам принесите. – А недавно у меня был случай, – говорила поэтесса. – Приезжала в Москву моя старая приятельница – филолог из Австрии. Повезла я ее в Михайловское. И вертихвостка-экскурсоводша – через слово: вот вам русская природа, русская природа. Я не выдержала, подхожу к ней на остановке и говорю: неужели вы не понимаете – люди разных национальностей на экскурсию поехали. Разве так сложно догадаться, что им неприятно, когда вы про русскую природу долдоните. – А какая же у нас природа? – изумился Олег. – Что? – встрепенулась поэтесса. – А, так! Тогда я вам скажу: не должно быть этого самого слова! Просто – не должно! Оно других обижает! – А кто будет решать, какие нам слова себе оставить? – Олег посмотрел на собеседницу. – Решим! Не беспокойтесь! Увидите! Ирина попыталась переменить разговор и громко заговорила: – Давайте лучше я вам свои фотографии покажу. Я два месяца назад в Кельне на выставке была. – Хотите? – Не хочу! – ответила поэтесса и отвернулась. Олег поднялся на четвертый этаж, и нажал кнопку звонка. Сверху по лестнице спускались молодая женщина и маленький мальчик с серой кошкой на руках. Мальчик внимательно посмотрел на Олега и сообщил: – Этот кот – деревенский. Нам его только привезли. Поэтому он всего боится. – Деревенский? – Олег недоуменно пожал плечами. – Сразу и не догадаешься. Выглядит, как городской. Аня открыла дверь и смутилась. Ему было весело смотреть ей в глаза эти несколько мгновений, а она пыталась спрятать взгляд и чуть щурилась. На ней было прямое белое платье с короткими рукавами. Молодая женщина и мальчик оглянулись и смотрели на нее. Она кивнула им и сказала Олегу: – Заходи, пожалуйста. В прихожей он протянул ей букет цветов: – Ну, что в таких случаях говорят? Вам, бардам и поэтам, виднее. В комнате Аня взяла из буфета вазу и ушла на кухню. Олег прошелся по комнате, взглянул за окно на спесивую темную тучу над домами в конце улицы. Стал рассматривать золоченые корешки старых книг за стеклом книжного шкафа. Вернулась Аня. Поставила вазу с цветами на журнальный столик, спросила: – Хочешь старые фотографии посмотреть? Я недавно из альбома достала. Вон, на комоде. На желтоватом снимке был приземистый одноэтажный дом. У его правой стены – распахнутые ворота во двор с низкими постройками. – Я, кажется, тебе рассказывала. Бабушка шла домой. И в нее выстрелили прямо вот здесь, у ворот. Пуля ей пальто и кофточку разорвала. – Я помню, ты говорила. – На месте этого дома теперь серая пятиэтажка стоит. Это у стадиона «Красная Пресня». Пришли другие гости: улыбчивая, голубоглазая Леночка, степенная и серьезная Жанна и ее муж Юрий – высокий и курносый, с чуть косолапой походкой. – Ой, мы успели до дождя! – говорила Леночка. – А вчера утром я под такой ливень попала. Хорошо в плаще была. Еду вечером домой, полезла зачем-то в карман, а он полон воды. Представляете! – Она посмотрела на Олега. – Н-да, большое неудобство, что в карманах дырки не делают. – Олег покачал головой. – Ну и ладно, если вы так, – ответила Леночка и обратилась к Ане: – А ты знаешь, что Юра в Египте был? И пирамиды видел. Юрий сел в кресло у журнального столика и положил руки на подлокотники: – В командировку ездил. Смотрел, как проект выполняется. А к пирамидам нас только в последний день отвезли. И еще в музей, где мумии. – На мумии, наверное, страшно смотреть. – Леночка поморщилась. – Ничего, смотрели. – Притащить мумию в музей – это, по-моему, нарушение прав человека, – сказал Олег. – Его-то, бедолагу, никто не спрашивал, хочет ли он на кладбище тихо обретаться или в музее, на полке пылиться. – А как же наука? – спросила Леночка. – Не, я бы не захотел в музее выставляться, – ответил Олег. – Я бы тоже, – согласилась Жанна. – Не хочется, чтобы экскурсоводы в меня указкой тыкали. – Какие вы все нежные! – Юрий взял с полки журнал. – Потом будут другие люди, они не станут вас в музеях выставлять, – заявила Леночка. – Они будут хорошими. – Вряд ли до такого дойдет, – засомневался Олег. – Вы что же? Не верите, что в будущем люди станут другими? – серьезно спросила Леночка. – А почему они до сих пор лучше не стали? – Почему не стали? И вы верите, что так будет всегда? – громко спросила Леночка. – Как достойный сын своего отечества, очень не хотел бы верить. Последней пришла статная женщина лет пятидесяти. Аня ввела ее в комнату и представила: – Мария Васильевна – друг всей нашей семьи. Все, больше никого не будет. – А ватрушка сегодня в программе? – спросила Жанна. – Должна быть хорошей, – ответила Аня. – Я сама творог сделала. Из молока и кефира, чтобы не кислил. Юра разлил шампанское по бокалам. Мария Васильевна встала, осторожно отодвинув стул: – Давайте выпьем за нашу Аню! – Она подняла свой бокал. – Я знаю Аню с четвертого дня ее жизни. Моя мама и Анина бабушка всю жизнь очень верно и трепетно дружили. И для нас вся их семья – как родные. И спасибо тебе, что ты так сохраняешь память о своих – и о маме, и о бабушке. Аня отвернулась, смотрела в окно, моргая глазами, а они все разом, перебивая друг друга, заговорили. Леночка попросила Олега положить ей салату и спросила: – А вы пойдете на референдум? – Не знаю. – Олег пожал плечами. – Я в девяносто первом на референдум ходил, за СССР голосовал. А в конце того года же все и кончилось. – Это когда было! – ответила Леночка. – А то – сейчас. – На этот референдум я пойду, – отозвался Юрий. – Я на выборы и демонстрации хожу. Но голосовать буду и за президента, и за Верховный Совет. Пусть и те, и эти у власти остаются. Когда-то надо учиться договариваться. – А я никак понять не могу, зачем люди на демонстрации ходят, – сказал Олег. – Это вы серьезно? – удивился Юрий. – Ну, как же, зачем ходят? Хочется, чтобы все было нормально и как у всех. – Но при чем тут демонстрации? – Ой, может, не будем лучше о политике! – прервала их разговор Жанна. – Сейчас – одни будут про одно, другие – про другое. Заспорят до хрипоты! Мы все-таки на дне рождения! – Лучше еще шампанского, – предложила Леночка. За окном потемнело. Начался ливень. Сильный ветер ворвался в открытую форточку и раздул занавеску. – Надо же, какая ранняя гроза, – говорила Мария Васильевна. – Значит, лето теплое будет. Моя дочка в июле в Калининскую область на турбазу собирается. Я ей говорю: поедешь на экскурсию в Старицу, попадешь в места, где имение твоего прадедушки было. Может, посмотришь, что там осталось. Я ни разу не была, но поехать всю жизнь хотела. – А где у вас имение под Старицей было? – спросил Юрий. – Я точно не знаю. Рядом деревня Подвязье. – Правда? – удивился Юрий. – Мой отец оттуда. – А сейчас вы в Москве живете? – спросила Мария Васильевна. – Я здесь родился. А отца из деревни совсем маленьким привезли. – Надо же! Земляки! – изумилась Жанна. – Это – не земляки, – поправил ее Олег. – Это по-другому называется. Имение-то, поди, сожгли? – Нет, там потом дом инвалидов открыли, – ответила Мария Васильевна. – Значит, смирные в Подвязье мужики жили, – сказал Олег. – Не у старой, видать, барыни. Вы же не любите всякие мятежи! – Он посмотрел на Марию Васильевну. – Я? Мятежи? Да с какой стати? О чем вы говорите! – А Юрий демонстрации любит! – Это не мятежи! – Лиха беда – начало! – Олег кивнул на Юрия: – Так что у ваших крепостных, Мария Васильевна, выросли воинственные потомки. – Нет, мы мирные люди. – Юра помолчал. – Нам просто хочется, чтобы все было, как в других странах, и без всяких фантазий. – В одночасье ничего не бывает! Ой, надо же какой дождь! – Мария Васильевна смотрела в окно. – А все страны одна от другой хоть чем-то, но отличаются, – заметил Олег. – И что? У нас все должно быть не как у всех? – спросил Юра. – И чуть что – экспроприация? – поддержала его Мария Васильевна. – Первый вопрос – это, не ко мне, а к представителям помещиков-землевладельцев. – Олег посмотрел на Марию Васильевну. – Про особенности – это они должны объяснить. А про экспроприации – вот, пожалуйста, обращайтесь к потомкам крепостных.