Дидье Ковеларт - Вне себя

• Название: Вне себя
• Автор: Дидье Ковеларт
• Издательство: «ИД «Флюид»»
• Жанр: Триллер
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-184-5

Дидье ван Ковеларт (р. 1960) — один из самых читаемых в мире современных французских писателей (известный в России как «ван Ковелер»), лауреат множества литературных премий, в том числе Гонкуровской, а также драматург, сценарист и режиссер. Его романы экранизируются, переводятся на двадцать с лишним языков, и с каждой новой книгой армия его поклонников по всему миру неизменно растет.

«Погрузиться в роман этого автора — редкое удовольствие. Тонкий знаток жизни, он с легкостью превращает повседневность в волшебную сказку». Франсуаза Ксенакис

---

Я было подумал, что детектив даже не дал себе труда съездить на место, но следующей в списке неувязок, якобы им обнаруженных, значится средняя школа Джона Дэви. Мой колледж, деревянное здание у песчаных холмов, — у него это, оказывается, какой-то левый склад, окруженный колючей проволокой, между линией воздушного метро и трущобами Южного Бруклина. Откуда эта путаница? Недосмотр или кто-то намеренно лишает меня ориентиров, прошлого, внутренней логики? Он ведь описывает «Рубинштейн & Кляйн», большой универсальный магазин напротив станции «50-я улица» линии W, где я работал два месяца, пока отец не устроил меня в «Натан». В конце концов, мне лучше знать, это моя жизнь! Я, а не он провел все те годы между Кони-Айлендом и бруклинским дном: эти исписанные стены над сточной канавой, прицепы-фургоны, размещенные у домов под коробками кондиционеров, пожарные лестницы, с которых осыпается ржавчина, когда под ними целуешься, — это моя юность! Кто он такой, этот неизвестный, чтобы оспаривать мое прошлое, путая имена, места, даты? И если он делает это намеренно, то зачем?

А моя лаборатория в Йеле, будто бы построенная только в 2001 году? Ну просто нет слов. Мне, значит, приснились все одиннадцать лет, что я паркую мой «Форд» напротив Старого кампуса и пешком поднимаюсь под кленами Хиллхаус-авеню на холм к зданию с вывеской Environmental Science Center? А прожил я все эти годы, не ведая о том, на лесопилке, женатым на женщине, на которой никогда не женился?

Но один плюс в трех страницах разоблачений все же есть: если моя биография — сплошной вздор и вымысел, то такая же фикция тот, кто обосновался в Париже под моим именем. Пусть утрутся те, кто предпочел поверить ему, хотя проблемы это не решает: я доказал, что тот Мартин Харрис — фальшивка, но и сам оказался ненастоящим. По непонятной мне причине самозванцами объявлены мы оба. Вот только в случайности я не верю: чем, если не злым умыслом детектива объяснить, что никто — ни в Йеле, ни в Гринвиче — не опознал меня по фотографии? Вопрос в том, кому понадобилось зачеркнуть мое существование, стереть факты моей жизни, уничтожить меня в глазах всего мира, причем уничтожить в двух экземплярах.

Я поднимаю глаза. Вокруг меня молодые люди уписывают «Биг-маки», роняя корнишоны и листья салата, рассеянными взглядами скользя по типу, уткнувшемуся в бумаги над остывающей картошкой. Мне надо освободить мозги от всех воспоминаний, которые теснятся в голове, всплывая в ответ на опровержения, мешают сосредоточиться, путая мои города и годы… Мне надо привести их в порядок и отвечать по пунктам. Я переворачиваю первую страницу и, зажав ручку между большим пальцем и повязкой, начинаю записывать свою жизнь с детства, как я ее помню, все, от мелких деталей до ключевых событий.

Полчаса спустя я исписал оборотные стороны трех страниц отчета. И если я все так же уверен в себе по сути, то по форме возникли кое-какие сомнения. Одна странность сразу бросается в глаза. Я с точностью до мелочей помню какие-то незначащие вещи, зато вдруг оказалось, что целых три года мне нечем заполнить. И это не все. Отрабатывая гонорар по полной, детектив в конце указал дату, которой соответствует сумма государственного долга из моего сна. 2 октября прошлого года. Эту дату назвала сегодня Лиз, когда я спросил ее про шрам. А я не могу вспомнить, что было со мной 2 октября. Пробел.

Может быть, это все последствия комы, избыток глютамата гипертрофировал одни воспоминания в ущерб другим. Или просто что-то забывается от равнодушия и рутины, в которой все мы погрязаем рано или поздно, даже те, кто считает себя защищенным от этого своей страстью. Моя страсть к растениям сохранила мне лишь работоспособность: в плане чувств жизнь у меня не удалась, под внешним благополучием скрывался банальный крах, плачевный итог, который и вправду лучше бы забыть.

Я отталкиваю листки. На душе мерзко. Нет больше ни сил, ни желания нырять в интернет, искать новые доводы, доказывать свою правоту, изобличать ложь… Может, плюнуть, поставить на всем этом крест и начать жизнь заново где-нибудь подальше отсюда… или с чистой совестью броситься в Сену, где мне и следовало бы остаться? Все мне лгут, я никому не нужен, всем мешаю — и я устал бороться.

Среди маячащих вокруг посетителей с подносами, ожидающих, чтобы я освободил место, одно лицо вырисовывается отчетливо, один голос удерживает меня. Один-единственный человек поверил мне, протянул руку без задней мысли, просто проявил доброту. Я спускаюсь к туалетам, снимаю трубку висящего на стене телефона, набираю номер под плач младенца, которому меняют пеленки. Мюриэль отвечает после второго гудка.

— Мартин, наконец-то! Я два часа жду вашего звонка, у меня потрясающая новость!

Я готов порадоваться за нее, но она продолжает:

— Я говорила с вашим ассистентом, я ему все-таки дозвонилась…

— Родни Коулу?

— Он еще и по-французски говорит, я не ожидала! Он просто обалдел, когда узнал, что с вами приключилось. Он тоже не понял, какого черта ваша жена отколола такой номер, но она, оказывается, уже почти год в депрессии. Он классный парень. Сказал: я соберу все доказательства, что Мартин — это Мартин, и немедленно вылетаю. Он будет здесь завтра утром.

— Постойте, постойте, Мюриэль… Вы описали ему, как я выгляжу?

— Конечно! И того паршивца тоже описала. Эй-эй! Не начнете же вы сомневаться в себе теперь, когда мы получили доказательство?

«Мы» отзывается эхом в гуле уличного движения на том конце провода. Я зажмуриваюсь, удерживая слезы.

— Я закончу в четыре, заберу Себастьена из школы, и встретимся у меня, ладно? Адрес помните?

— Да… Так что Родни?

— Будет завтра в девять утра в отеле «Софитель», Порт-Майо. Ну что, договорились?

Я бормочу слова благодарности, вешаю трубку, прижимаюсь лбом к стене. Я так долго боролся с абсурдом, что теперь, когда жизнь вроде бы подтвердила мою правоту, мне трудно в это поверить. С чего бы Родни, расчетливому карьеристу, умеющему держать нос по ветру и всегда предпочитающему выждать, так напрягаться из-за меня, после того как он даже не опознал меня по фотографии? Впрочем, я что-то не помню, чтобы его имя где-то упоминалось, кроме моего списка.

Я бегу назад по лестнице, хватаю со стола оставленные листки. А детектив-то, оказывается, вообще не называет имен людей, которым показывал мое фото в Йеле. Он пишет: «его коллеги с кафедры ботаники», «декан его факультета»… Да ведь этот идиот пошел в SFES[7] на Проспект-стрит, к нашим конкурентам, которые оспаривают у нас кредиты на исследования. Понятное дело, они приняли его за журналиста, и никто не захотел делать мне рекламу. Они даже наплели ему, что Научный центр исследований окружающей среды существует всего год, чтобы он раздумал делать репортаж обо мне. Декан, верно, втюхивал ему научные традиции своего факультета, вековую пыль своих архивов, процент успеха своих блатных выпускников, программы своих бездарных преподавателей, а тот, олух, и уши развесил.

Я складываю листки с удовлетворенной улыбкой, воображая, что скажет Мюриэль, когда я покажу ей отчет, этот монумент лжи и некомпетентности, который в конечном счете, пожалуй, даже делает мне честь, наглядно демонстрируя усилия, предпринятые, чтобы меня зачеркнуть. Мне не терпится встретиться с ней, увидеть себя в ее глазах таким, каким она меня видит. Жаль, конечно, она могла бы быть привлекательнее; мне вспоминается молоденькая продавщица из бутика, и желание подкатывает к горлу — да еще все эти школьницы с «Биг-маками», оживленно щебечущие вокруг. Сколько лет самообмана, жестких рамок, обузданных порывов под вязами Старого кампуса, когда точеные фигурки моих студенток и их адресованные мне улыбки подчеркивались готическими фасадами. Сколько искушений я преодолел, чтобы остаться верным своему имиджу образцового профессора. Нет, чем бы ни обернулась для меня нынешняя ситуация, к прежней жизни я возвращаться не хочу.

— Знаешь, когда я поняла, что настоящий — ты? Когда ты рассказывал про гортензии, которые опознали убийцу. И потом, когда тот, другой, говорил о твоем детстве. Он будто урок отвечал, а по твоим глазам я видела, что ты все это заново переживаешь: и как твой отец выстригал Микки-Маусов из кустов, и хот-доги, и «большую восьмерку»… Я так рада, Мартин! Еще джема?

Приятно видеть женщину счастливой. Ее преобразила моя история, роль, которую она в ней сыграла, вера в меня, которую она сохранила наперекор всему и оказалась права. Я не возражаю. Отчет детектива так и остался у меня в кармане. Я смотрю на нее: она стала почти хорошенькой, потому что впервые в жизни кому-то поверила и не ошиблась; морщинки у рта разгладились от улыбки, от воодушевления и от огромных бутербродов, которыми она угощает и меня.

Ее сын озадаченно посматривает на нас. Мы ввалились в кухню и уселись с ним полдничать. Я вдруг почувствовал зверский голод, и мы уже уничтожили целый багет, намазывая его вперемежку маслом, мармеладом, паштетом и «Нутеллой». Что ж, какие бы сомнения и тревоги я ни принес в эту квартиру без мужчины на третьем этаже обшарпанной многоэтажки, сегодня я решил быть тем, кого видит во мне Мюриэль.