Роберт Лоу - Дорога китов

• Название: Дорога китов
• Автор: Роберт Лоу
• Издательство: Эксмо; Мидгард
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-27408-6

Дорогой китов называли скандинавы морскую ширь, в которую устремлялись их длинные корабли ― драккары.

По дороге китов уходили в походы и набеги опытные, закаленные воины ― и юнцы, мечтавшие о ратных подвигах, богатстве и славе.

На дорогу китов вступил и Орм, сын Рерика, примкнувший к Обетному Братству ― отряду викингов, спаянному узами общей клятвы.

Дорога китов ведет Орма по морю и по суше, через кровь, пот и слезы, через ярость сражений и боль потерь ― все это испытания, которые посылает людям Всеотец Один.

Добро пожаловать на дорогу китов!

---

Но я киваю и, шатаясь, встаю на ноги, а он помогает мне натянуть штаны, обувку, куртку и рубаху. Опираясь на него, я чувствую его жилистую силу.

От него пахнет застарелым потом, кожей и мокрой шерстью, и волосы у него из-под ворота рубахи лезут вьющимися пучками, седеющими и более темными, чем на голове и подбородке.

И все это время мысли во мне крутятся и кричат, как крачки вокруг свежего улова. Годы, годы между нами, и ― судьба этого белого медведя. Сколько лет зверь жил на свободе? Шесть? А может, восемь?

А нынешней зимой он как-то выследил меня, пошел по моим следам и своей смертью ― как жертва Одину ― призвал ко мне моего отца.

Эта судьба заставила меня содрогнуться ― они, три сестры, три Норны, ткут жизнь каждой твари, и вот начали ткать для меня странный узор.

Наконец я затянул и завязал петлей пояс, а мой отец выпрямился ― он обматывал мне ноги ― и протянул мне меч Бьярни. Клинок отдраили ― ни пятнышка крови; его начистили лучше, чем когда-либо прежде ― теперь на нем стало меньше ржавых пятен, меньше даже, чем в тот день, когда я его украл.

― Это не мое, ― говорю я, наполовину стыдясь, наполовину с вызовом; отец же склонил голову набок, как птица, и я выкладываю ему всю историю.

Это меч Бьярни, стародавнего соратника Гудлейва. Он и Гудлейв учили меня мечевым приемам, а Гуннар Рыжий на все это глядел, глядел, да и не выдержал, взял меч, плюнул себе под ноги и показал, как работают им в настоящей сече.

― Когда ты стоишь в стене щитов, парень, ― сказал он, ― забудь обо всех этих хитрых ударах. Руби проклятым по ногам. Отсекай лодыжки. Коли над и под щитом, а еще ― под подол кольчуги, прямо в ятра. Вот единственные удары, какие ты можешь встретить или нанести в любом случае.

Потом он показал мне, как работать рукоятью, щитом, коленями, локтями и зубами, а Гудлейв с Бьярни стояли покорно и тихо.

Тогда я понял, что они боятся Гуннара Рыжего, а позже узнал ― от Халлдис, конечно, ― что Гуннар живет в Бьорнсхавене потому, что это он спас и Бьярни, и Гудлейва. Неудачный вышел набег на Дюффлин. Все считали их погибшими, а потом, через две зимы, они вернулись с украденным кораблем, захваченными рабами и рассказами о бесстрашии Гуннара. Они обязаны ему жизнью и властью по гроб жизни.

― Я украл его у Гудлейва, ― сказал я отцу, ― когда понял, что он хочет моей смерти, чтобы я умер в снегах по дороге на хутор Фрейдис.

Отец, поглаживая бороду, хмурится и кивает головой.

― Да, так сообщил мне Гуннар в своей весточке.

Это случилось в тот день, когда Гуннар напрочь порушил мир ― тот мир, к которому я привык. А начался день так: Гудлейв сидел на своем дареном троне, высоком месте с корабельными мысами с обеих сторон, весь закутанный в меха, и пытался изобразить великого ярла, а похож был на злую кошку.

Бьярни умер за год до того, а Халлдис ― годом раньше. Теперь Гудлейв жаловался на холод и старался поменьше выходить из дома. Он сидел, сгорбившись и сердито глядя перед собой, прислуживал ему старый Каов, раб, выкраденный из христианского монастыря в Дюффлине.

Рядом столь же старая Хельга двигала назад-вперед ткацкий стан и ухмылялась мне двумя последними зубами, а Гуннар Рыжий, едва видимый в дымящейся тьме, трудился над кожаным ремешком.

― В этом году не по силам мне ехать на верхнее пастбище, ― сказал Гудлейв. ― А нужно перегнать вниз табун и отвезти Фрейдис кое-какую поклажу.

Была уже зима, снег, кружась, налетал со Снефела, от холодов земля вылиняла, выцвела ― на сером под серым небом чернели только остовы деревьев. Даже море было аспидного цвета.

― Снег выпал, ― напомнил я. ― Пожалуй, он уже слишком глубок, и лошадей невозможно спустить вниз.

Я не стал напоминать, что уже говорил об этом несколько недель тому назад, когда сделать это было легче.

В ответ ни звука, только стук да шорох стана, да шипение огня ― дрова слишком сырые. При Халлдис такого не случалось.

Гудлейв пошевелился и сказал:

― Может, и так. Значит, ты там перезимуешь и приведешь их весной. Фрейдис обо всем позаботится.

Предложение не из приятных. Фрейдис была странная женщина. Честно говоря, многие считали ее вельвой ― колдуньей. За все пятнадцать лет жизни я ни разу ее не видел, хотя до ее хутора был всего день ходьбы вверх по ближним предгорьям. Там, на горном пастбище, она присматривала за лучшими жеребцами и кобылами Гудлейва и была в этом весьма сведуща.

Я подумал обо всем этом и о том, что даже если она хорошо подготовилась, там не хватит корма для лошадей на суровую зиму, а зима обещала быть суровой. Для животных, да и для нас двоих тоже.

Я сказал об этом вслух, но Гудлейв только пожал плечами.

Я подумал, что, может быть, лучше будет, если пойдет Гуннар Рыжий, и об этом тоже сказал. Гудлейв опять пожал плечами, а я посмотрел на Гуннара Рыжего, но тот сидел у очага, делая вид ― так мне показалось, ― что слишком занят своим кожаным ремешком, и даже глаз не поднял.

Так что я приготовил мешок и выбрал самую крепкую лошадку. Я размышлял, что бы такое привезти Фрейдис, когда Гуннар Рыжий явился на конюшню и там, в теплых шуршащих сумерках, несколькими словами все напрочь порушил:

― Он послал за своими сыновьями.

Вот тебе на! Гудлейв помирает. Его сыновья Бьорн и Стейнкел вернутся оттуда, где воспитывались, чтобы вступить в наследство, а от меня можно... избавиться? Похоже, он надеется, что я погибну, и это уладит все затруднения.

Гуннар Рыжий, конечно, видел, как мысли пробежали ― будто собака за кошкой ― по моему лицу. Но молчал, неподвижный в вонючей темноте, словно кусок точильного камня. Лошадь запыхтела и топнула копытом; зашелестела солома, и единственное, что я смог придумать и сказать, было:

― Значит, вот откуда такие чудеса. А я-то дивился...

И Гуннар Рыжий угрюмо улыбнулся.

― Нет никаких чудес. Он послал весть в соседнюю долину. А я отправил Крела и Длинноносого на веслах в Лагарсфел, чтобы весть дошла до Рерика.

Я тревожно глянул на него.

― А Гудлейв знает?

Гуннар покачал головой и пожал плечами.

― Он теперь мало о чем знает. А даже если узнает ― что он может сделать? Он и сам, может быть, так поступил бы, когда бы ему об этом сказали. ― В сумраке лицо Гуннара было темным, непроницаемым. Но он продолжал: ― Снежная дорога не так уж плоха. Лучше, чем оказаться здесь, когда прибудет Рерик.

― Если ты так думаешь, сам и поезжай, а я останусь, ― с горечью заметил я, ожидая услышать в ответ насмешки и ворчание.

Но к моему удивлению ― как мне показалось потом, к нашему общему удивлению, ― Гуннар положил мне руку на плечо.

― Лучше не надо, парень. То, что придет с Рериком, будет похуже отмороженного носа.

Я похолодел и поневоле спросил, о чем он. Его глаза блеснули в темноте.

― Эйнар Черный со своей братией, ― ответил он, и то, как он это произнес, сказало мне все, что я хотел знать.

Я рассмеялся, но даже и сам услышал, как вымученно.

― Если только он прибудет.

Я посмотрел Гуннару в лицо, а он посмотрел на меня, и мы оба согласились, что это ― вопрос. Потому как это все равно, что белый медведь: кому-то принадлежит, кому, неведомо, а хлопот с ним не оберешься. Весть может не дойти до моего отца. А даже если и дойдет, он может не обеспокоиться.

Тут отец мой крякнул, словно получил крепкого тумака под ребра. Однако его обиженный взгляд заставил меня устыдиться этих слов.

Потом я сказал ему, что за кражу меча Бьярни совесть меня не грызла. Ни за уйму соли и прочих припасов, которые мне казались необходимы. К черту Бьорнсхавен. К черту Гудлейва и к черту обоих его сыновей.

На это мой отец ухмыльнулся.

Взять меч Бьярни было делом самым скверным, потому как меч ― не та вещь, которую можно запросто взять. Дорогая вещь, и больше того, меч ― знак воина и человека состоятельного.

Пусть греки в Константинополе (они именуют себя ромеями, а сами говорят на латыни) полагают, что все норманны ― даны, а все даны сражаются в кольчугах и вооружены мечом. На самом же деле у большинства из нас есть только сакс, рабочий нож длиной с предплечье. Таким можно зарезать курицу или выпотрошить рыбину ― или убить человека.

И владеть им нужно отменно. Ибо кольчуга слишком дорога для большинства, и всякий хороший удар может оказаться смертельным, коль не уклонишься от него, а коли отбиваешь ― отбить надобно так, чтобы лезвие твоего драгоценного сакса не получило зазубрин.

Стало быть, меч ― вещь волшебная, богатая вещь и знак воина, и, стало быть, с ней шутки плохи, но я был в ярости и снял меч мертвого Бьярни с крюка в доме, пока Гудлейв хрюкал и пускал ветры во сне. Утром я ушел пораньше, прежде чем он заметил, что меч исчез.

Бьярни, конечно, заметил, но я заключил с ним односторонний мир и еще помолился большому широколицему Тору, чтобы тот пособил. А к этому я добавил молитву Одину; разумный поступок ― обратиться к тому, кто провисел девять ночей на Мировом Древе ради мудрости. А еще ― молитву Иисусу, Белому Христу, который висел на дереве, подобно Одину.