Николай Павленко - Петр II

• Название: Петр II
• Автор: Николай Павленко
• Жанр: Биографии и Мемуары

Внук Петра Великого и сын царевича Алексея, Петр II (1715–1730) вступил на императорский трон, когда ему не исполнилось еще двенадцати лет, а умер, не достигнув пятнадцатилетнего возраста. Взбалмошный и капризный, не по годам развитый физически, он изведал в столь юном возрасте почти все прелести и пороки взрослого мира. О судьбе царя-отрока, о людях, окружавших трон, а также о жизни страны в годы его короткого царствования рассказывает в своей новой книге старейший автор серии «Жизнь замечательных людей», выдающийся русский историк и признанный классик историко-биографического жанра Николай Иванович Павленко.

Книга издается к 90-летию автора.

---

Как ни старались сохранить в тайне завещание Екатерины, о его содержании стало известно. Еще в марте 1726 года прусский посол Мардефельд доносил королю: «Сообразить себе не могу, до чего дошла вражда царского семейства против Меншикова». Спустя год, в марте 1727 года, когда план Меншикова стал достоянием обеих принцесс — Анны Петровны и Елизаветы Петровны, обе они «решились со слезами припасть к стопам царицы» и «умоляли государыню обсудить неминуемые гибельные последствия подобного распоряжения, всячески стараясь возбудить ее материнскую нежность… К ним присоединился и Толстой, с которым царица не посоветовалась раньше. Он еще энергичнее принцесс представил ей, какой непоправимый вред нанесет она себе и своему семейству, поставив притом и вернейших слуг своих не только в невозможность приносить ей отныне какую-либо пользу, но и в необходимость отшатнуться от нее. Ибо, говорил Толстой, он не может скрыть, что и сам предпочитает скорее погибнуть, чем ждать тех страшных последствий, которые он предвидит от подобного согласия; ему явственно представляется топор, готовый упасть на голову государыни и всех ее детей, чего, впрочем, заключил Толстой, ему, может быть, не придется увидеть».

Слезы дочерей и красноречие Толстого, казалось, убедили императрицу, и она отказалась от своего намерения. Но стоило Меншикову, проведавшему о состоявшемся разговоре, явиться к ней на тайное свидание, как он добился от нее «решительного подтверждения данного прежде согласия».

Нам неизвестны доводы цесаревен и Толстого, пугавших Екатерину страшными последствиями брака великого князя и одной из дочерей Меншикова. Но вот ход мыслей Екатерины, в конце концов склонившейся к мнению Меншикова, узнаем из депеши французского поверенного в делах Маньяна, отправленной в Париж за две недели до кончины императрицы: «…не только царица боится опасных последствий своего поступка в пользу великого князя, но еще считает наилучшим из всех доступных ей средств прочно укрепить спокойствие своего правления. Ибо этим государыня, с одной стороны, успокоит сторонников великого князя, юность коего дозволяет обвенчать его лишь весьма нескоро, с другой же, навсегда привязывает к себе князя Меншикова, которого очень основательно считает вернейшим слугой своим среди русских вельмож и на которого может положиться больше, чем на кого-либо». Читая этот текст, не представляет труда догадаться, что доводы, в нем изложенные, были внушены императрице самим Меншиковым.

Однако спокойствие, на которое рассчитывали Меншиков, а вслед за ним и Екатерина, не могло не оказаться эфемерным. Признаки недовольства готовящимся браком обнаружились сразу же после того, как слух о нем подтвердился.

Помимо цесаревен, смелости выступить против матримониальных планов Меншикова хватило у тех, кто считал себя неизбежной жертвой в случае, если светлейший станет тестем императора. Граф Петр Андреевич Толстой, генерал-полицеймейстер Петербурга (и, к слову сказать, зять Меншикова) граф Девиер, генерал Бутурлин и другие не могли не опасаться и мести Петра II. Вступив на престол и дождавшись своего совершеннолетия, он наверняка вспомнил бы имена тех, кто был виновен в гибели его родителя, а также тех, кто лишил его по праву принадлежавшей ему короны и вручил ее Екатерине. Протест сановников против своеволия светлейшего был очень робким и ограничивался лишь разговорами. Но и этого Меншикову оказалось достаточно, чтобы жестоко расправиться с собеседниками.

Ситуация для светлейшего осложнялась тем, что Екатерина была тяжело больна и доживала последние дни. А потому Меншиков действовал с невероятной скоростью, стремясь провести следствие в максимально короткие сроки и осудить своих противников, пока императрица была еще жива.

Следствие началось 28 апреля, когда был допрошен А. М. Девиер. В тот же день был создан Учрежденный суд, подписаны императрицей — несомненно, по настоянию Меншикова — два указа, сняты показания с Девиера, произведен анализ полученных ответов. Первое и, вероятно, главное обвинение Девиеру состояло в том, что в день обострения болезни императрицы, 16 апреля, когда все присутствующие во дворце должны были выражать скорбь, он, напротив, демонстрировал веселое расположение духа и шутил, проявляя фамильярность по отношению к лицам царской фамилии. Допрашиваемый объяснил, что причина мнимого веселья была в случайной обмолвке: он по ошибке назвал лакея Алексея Егором, что вызвало смех у присутствующих, в том числе у великого князя Петра Алексеевича. Удалось Девиеру отвести и ряд других обвинений, но не все.

Не раз во время допроса звучало имя великого князя Петра Алексеевича, в том числе и в связи с предполагаемой его женитьбой. Девиер будто бы «сам сел на кровать и посадил с собою его высочество великого князя и нечто ему на ухо шептал…»; «великий князь объявил, что он Девиер в то время посадил его высочество с собою на кровать, говорил ему: “поедем со мною в коляске, будет тебе лутче и воля, а матери твоей уже не быть живой", и притом ему высочеству напомнил, что его высочеству зговорил женится, а они за него будут волочится, а его высочество будет ревновать». Девиер отвечал на это, что «никогда как он с ево высочеством сидел на кравате, таких слов его высочеству… не говаривал, а его высочество никуды в коляске везти не хотел, и ничем его высочество не обнадеживал». Разговор же о женитьбе великого князя постарался подать в выгодном для себя свете: он будто бы «говаривал его высочеству часто, чтоб он изволил учится, а как надел кавалерию, худо учится, а еще как зговорит женитца, станет ходить за невестою и будет ревновать, а учитца не станет». Разговоры такие, пояснил Девиер, он вел «к его высочеству пользе, чтоб придать охоту к учению ево».

Но все оправдания оказались тщетны. По устному указу императрицы Девиеру было объявлено, чтобы он назвал своих сообщников: «которые с ним сообщники в известных причинах и делах и к кому он ездил и советывал и когда; понеже де надобно то собрание все сыскать и искоренить ради государственной пользы и тишины».

Поражает метаморфоза, произошедшая в судьбе Девиера в течение всего лишь одного дня. Первоначально речь шла о «предерзостных» поступках самого Девиера. Теперь заговорили о сообщниках и о действиях, направленных «к великому возмущению». Росчерком пера Девиер превратился в опасного политического преступника, причем непосредственная связь между первыми показаниями обвиняемого и последней квалификацией его вины не прослеживается: ни из вопросов, ни из ответов на них не вытекало, что государству грозило «великое возмущение».

Зато «великое возмущение» грозило замыслам Меншикова. Очевидно, светлейший использовал арест Девиера в качестве повода для привлечения к следствию более значимых сановников. Правильность догадки подтверждается тем, что в дальнейшем следователи как будто забыли о нарушениях Девиером придворного этикета и сосредоточили внимание на раскрытии заговора, направленного лично против Меншикова.

К следствию были привлечены генерал Бутурлин, граф Петр Андреевич Толстой и другие. Как оказалось, заговорщики намеревались не допустить коронования великого князя, предпочитая видеть на престоле либо цесаревну Анну Петровну (Девиер, Бутурлин), либо ее сестру Елизавету (Толстой).

А как быть с великим князем Петром Алексеевичем и его правами на царский престол? У Толстого был ответ и на этот вопрос:

— Как великий князь здесь научитца, тогда можно ево за море послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и протчие европейские принцы посылаютца, чтоб между тем могла утвердитца здесь каранация их высочеств.

3 мая Толстому был объявлен домашний арест. На следующий день аресту подвергли Бутурлина. Нарушая все правила следствия и судопроизводства того времени, Учрежденный суд круглосуточными усилиями канцеляристов состряпал экстракты, то есть краткие резюме допросов обвиняемых. Дело успели закончить к трем часам дня 6 мая. В тот же день Екатерина скончалась. И тем же днем 6 мая датирован приговор, подписанный от имени Екатерины ее дочерью Елизаветой. Он содержал жесткие меры наказания в отношении виновных.

Главная вина осужденных состояла в том, что они, зная «все указы и регламенты, которые… о таких важных делах, а наипаче о наследствии не токмо с кем советовать, но и самому с собою рассуждать и толковать, кольми же паче дерзать определять наследника монархии по своей воле, кто кому угоден, а не по высокой воле ее императорского величества», противились этой воле.

Вторая вина связана со сватовством великого князя Петра Алексеевича: «Что же принадлежит до сватанья великого князя, и ежели то чинено и чинитца по высокой воле ея императорского величества и по желанию, то те персоны, которые тщилися домагаться не допущать до того, весьма погрешили, как против высокой воли ея величества, так и в оскорблении его высочества великого князя». Причем «все вышеписанные злые умыслы и разговоры чинены были от них по их партикулярным страстям, а не по доброжелательству к ея императорскому величеству». Так, «граф Толстой сказал, что боялся великого князя, а протчие сказали, что боялись усилования светлейшего князя».